Они медленно шли по берегу. Как по мановению волшебной палочки, на небе показалась луна, проложив по воде серебряную полоску света. Как дорожка, ведущая в сказочную жизнь, пришло в голову Николь.

Некоторое время они шли молча. Джеймс — сунув руки в карманы, опустив глаза в землю, Николь — пытаясь справиться с охватившим ее смятением.

Наконец он прервал неловкое молчание:

— Вы меня не очень жалуете, правда?

Николь, удивленная этим неожиданным вопросом, не знала, что ответить. Еще несколько недель назад она, наверное, могла бы сказать что-то определенное, но не сейчас. Поэтому вместо ответа задала встречный вопрос:

— Почему вы так стремитесь во всем побеждать? Не теряется ли из-за этого удовольствие от жизни?

В ту же минуту она пожалела о своих словах, хотя Джеймса они, по-видимому, не обидели.

— Я отвечу на ваши вопросы в обратном порядке. Да, иногда состязания лишают жизнь удовольствия. Но иногда это — единственное, что придает жизни интерес. Все зависит от обстоятельств. Что же касается первого вопроса… боюсь, на него не так легко ответить.

— Извините, мне не следовало спрашивать.

— Нет, нет, Николь, вы заслуживаете ответа. Просто я не уверен, что смогу ответить так, чтобы было понятно. — Он помолчал, по-видимому, подбирая слова. Николь поняла, что он не привык говорить о себе. — Наверное, это связано с детскими впечатлениями. Моя мать умерла, когда я был совсем маленьким.

— Моя тоже.

— В самом деле?! Но мне казалось, что вы…

Совсем другая? Это он хотел сказать?

Он не закончил фразу, и Николь так и не узнала, что же он имел в виду.

Джеймс остановился, поднял камешек, бросил в море. Камешек описал дугу. Где-то вдалеке Николь услышала всплеск.

— Воспитывал меня отец, — продолжал Джеймс, — холодный, бесстрастный человек, заинтересованный лишь в том, чтобы я узнал цену тяжелого труда. Хотя наша семья была обеспеченной, мне никогда не давали карманных денег. Я их зарабатывал. Трудился в нашем поместье. Валил деревья и всякое такое. Делал всю тяжелую работу. У нас в имении целые километры полуразрушенных каменных оград… знаете, как почти везде в Новой Англии. Так вот я их восстанавливал — десять центов за десять футов ограды. Николь даже задохнулась.

— Но это означает, что вы должны были перестроить сто футов ограды, чтобы заработать всего один доллар!

— Да, это был рабский труд. И, тем не менее, я должен отдать должное своему старику. Я и по сей день помню, что цена доллара — это пот и боль в мышцах. Теперь-то я зарабатываю кучу денег, но я их действительно зарабатываю тяжким трудом. Можете не сомневаться.

Внезапно ее осенило.

— Вы, должно быть, и сейчас перестраиваете те стены? — Он кинул на нее быстрый взгляд.

— Как вы догадались?

Николь не ответила… Вот, значит, каким образом ему удается поддерживать такую хорошую форму! Он продолжал вспоминать:

— И за мое образование отец тоже не платил. Летом я обычно работал на заводе, на автоматических линиях. И даже учась в школе, я работал. Мыл посуду, натирал полы.

Это переворачивало все ее представления о нем как, об избалованном ребенке, выросшем в богатстве, рожденном для того, чтобы повелевать.

Он остановился, снова бросил в воду камешек, как бы прогоняя горькие воспоминания.

— Но Фрэнк говорил, что вы защищали диплом. А это ведь дорого стоит.

— Да, докторская степень по аэронавтике стоит недешево. Мне платили стипендию, но в основном я расплачивался армейскими деньгами.

— Вы служили в армии?!

Николь не могла себе представить, чтобы он подчинялся чьим-то приказам.

— Четыре года в авиации. — Он произнес это с неожиданной горечью.

— Там вы и научились летать?

— Нет, права пилота я получил в шестнадцать лет.

Как же много он успел в своей жизни!

— А сколько вам сейчас?

— Тридцать четыре.

Тридцать четыре… Николь прикинула разницу в возрасте между ними. Она еще играла в садике с детьми, а он уже учился в колледже. И еще кое-что пришло ей в голову. Он, наверное, служил во Вьетнаме. Этим, должно быть, и объясняется горечь, прозвучавшая в голосе минуту назад. И вероятно, по этой же причине он отказался от производства военных самолетов.

Они уже отошли далеко от остальных. Никого больше не было видно. Песчаный пляж кончился, уступив место валунам и галечнику. Несколько минут они молча перепрыгивали с камня на камень.

— А вот так вы можете? — подзадорил Джеймс. С легкостью, неожиданной для человека его роста и телосложения, он совершил акробатический прыжок через сложное нагромождение камней и приземлился, на большой валун.

Николь легко повторила все его движения. Ноги ее двигались как в танце, как будто бы сами по себе. С торжествующим возгласом она опустилась на камень рядом с ним.

На короткое мгновение они оказались почти вплотную друг к другу. Николь замерла, затаила дыхание. Осознала, что жаждет его объятий. И в первый момент ей показалось, что сейчас это произойдет. Глаза его сверкнули жарким пламенем, затем этот огонь погас. Тень печали легла на его лицо. А может быть, ей просто так показалось в темноте.

— Неплохо, — небрежно заметил он. — Скажите, Николь, до каких пор вы собираетесь состязаться со мной?

Не дожидаясь ответа на этот загадочный вопрос, он спрыгнул с валуна и пошел дальше по кромке берега.

С ужасающей ясностью прозрения, какое случается не чаще одного-двух раз в жизни, Николь поняла, что наступил решающий момент. Она сознавала, что ей не следует идти за ним. Надо повернуть назад, вернуться к остальным, к прежней жизни, безопасной и предсказуемой. Разве можно связывать свою жизнь с таким сложным человеком и при этом остаться невредимой?

Однако какая-то другая потребность, более глубинная, более настоятельная, удерживала ее. Она молча спрыгнула с валуна и поспешила за ним. Нагнала его уже на песчаном пляже, на другом конце острова. Некоторое время они шли молча. Перед ними, сверкая и переливаясь в лунном свете, расстилался Атлантический океан, пустынный и безбрежный. Впервые за все время его вид вселил в нее страх.

Джеймс заговорил голосом, напряженным от сдерживаемого волнения:

— Я действительно нередко смотрю на жизнь как на цепь бесконечных состязаний. Но в любом соревновании надо знать, чего хочешь добиться. Надо точно знать, нужен ли тебе этот приз. Если есть хоть малейшие сомнения, обязательно проиграешь. Вы понимаете, что я хочу сказать?

— Да… наверное.

— Не уверен.

Он остановился. Обернулся к ней.

— Николь, по-моему, ты затеяла бессмысленную борьбу со своим собственным сердцем. Ты когда-нибудь об этом думала? Пыталась взвесить, что ты выиграешь, а что потеряешь?

У нее застучало в висках.

— Я не понимаю, о чем вы…

— А, по-моему, ты все понимаешь. Ну, пожалуйста, Николь, перестань упрямиться. Ты это делаешь больше по привычке. Послушай же свое сердце. Ты ведь влюблена в меня.

Нет! Нет! Но слова эти вслух не произносились, сметенные вихрем сомнений. Когда-то она готова была его возненавидеть, могла оттолкнуть не колеблясь. Но теперь она узнала его с другой стороны… Человек высокой духовности тонко чувствующий и восприимчивый… Человек, который мог бы увлечь ее на всю жизнь!

В следующее мгновение она оказалась в его объятиях. Слова уступили место магическому и сладкому языку желания. Она ощутила его жадные, требовательные губы на своих губах и с готовностью отдавала все, чего требовали эти губы. Их влажные горячие языки сплелись в страстном диалоге, который длился, казалось, целую вечность. Джеймс теснее прижал ее к себе, и ее тело поддалось, стало мягким как воск. Казалось, каждая клеточка ее существа сейчас расплавится в огне, который он разжег.

Руки его медленно поглаживали ей спину. Это было так приятно, что она застонала. Оторвалась от его губ. Он стал покрывать поцелуями ее шею. Николь изогнулась, и весь мир закружился в сладком тумане. А потом наступило такое ощущение, как будто оба они оторвались от земли и плывут, плывут в воздухе.