Не снимая кроссовок, ложусь на кровать, тупо гляжу в потолок. Снова запахло морем – гораздо сильнее, чем в первый раз. Так пахнут проносящийся над волнами соленый ветер, прилипшие к скалам водоросли, мокрый песок… Так пахнет на морском берегу.

Через час такси везет меня к морю. Машина останавливается, и я вижу: море исчезло.

Нет, точнее сказать – отступило на несколько километров.

Остался лишь старый мол. Вернее то, что раньше так называлось. Подарок из прошлого, он тянется вдоль шоссе, когда-то проложенного по побережью. Обветшалая невысокая стена, ни на что больше не пригодная. А за ней – уже не омываемая волнами полоска берега, а необъятная забетонированная территория, на которой, насколько хватает глаз, рядами, как гробницы гигантского некрополя, высятся несколько десятков многоэтажных жилых домов, залитых лучами солнца, которое напоминает о скором лете.

– Уже года три, как понастроили, – объясняет немолодой таксист. – Море начали засыпать лет семь назад. Целые горы срывали, породу по транспортерам доставляли на берег и сваливали в воду. Так вместо гор жилой квартал получился, вместо моря – дома. А вы что, не знали?

– Я здесь уже десять лет не был. Водитель кивает:

– Тут теперь все по-другому. Хотя если вперед немножко проехать, там новый берег будет. Хотите посмотреть?

– Да нет. Я здесь сойду. Спасибо.

Водитель выключает счетчик, я расплачиваюсь, оставляю ему мелочь.

Шагаю по шоссе вдоль берега, на лице выступают мелкие капельки пота. Минут через пять забираюсь на бетонную стену и иду дальше по неширокой, с полметра, кромке. Подошвы новых кроссовок с резиновым скрипом чертят по бетону. Навстречу попадаются ребятишки, которые, как и я, бредут куда-то по заброшенному молу.

Половина первого.

Тихо-то как…

Как же давно это было! Уже лет двадцать прошло. Тогда, летом, я каждый день здесь купался. Выходил из нашего дворика и шел к берегу. Босиком, в одних трусах. Раскаленная солнцем асфальтовая дорожка обжигала подошвы, и я пускался вприпрыжку. И еще я запомнил, какие были ливни! Я обожал, как пахнет после проливного дождя, когда вода испаряется и впитывается в жаркий асфальт.

Дома меня ждал арбуз. Его доставали из колодца, где он охлаждался в ледяной воде. Конечно, в доме был холодильник, но из колодца арбуз получался почему-то гораздо вкуснее. Я залезал в ванну, чтобы смыть с себя соль, потом садился на веранде и вгрызался в арбузную мякоть. Один раз веревка, на которой арбузы опускали в колодец, оборвалась, арбуз разбился о воду, и мы несколько месяцев не могли его выловить. Каждый раз, доставая ведро с водой, обнаруживали в нем кусочки арбуза. Как раз тем летом Садахару О[18] на Косиэн[19] стал лучшим питчером. Колодец был страшно глубокий – сколько я в него ни заглядывал, не мог разглядеть ничего, кроме круглого темного пятна.

Немного повзрослев (к тому времени море совсем загадили и купаться приходилось уже в бассейне, который построили на горе), я по вечерам гулял вдоль берега с собакой (у нас жил пес – белый, большой). Бродил по пляжу, отпуская собаку побегать по песку, иногда встречал девчонок из моего класса. Мог проболтать с ними целый час, пока совсем не темнело. Девчонки шестьдесят третьего года… Длинные юбки, пахнущие шампунем волосы, начавшая вырисовываться грудь, стянутая тесным лифчиком. Мы садились рядышком и вели разговоры, полные маленьких загадок и тайн. Про то, что они любят, чего терпеть не могут, о нашем классе, о Городке, о других странах… О новых фильмах с Энтони Хопкинсом, Грегори Пеком, Элвисом Пресли… О хите Нила Седаки «Тяжело расставаться».

Несколько раз в год на берег выносило утопленников. По большей части – самоубийц. Никто не знал, где они бросились в море. На одежде – ни имен, ни фамилий, в карманах тоже ничего (или в них что-то было, но волны унесли?). Газеты о таких случаях печатали коротенькие заметки в местных выпусках и все. «Молодая женщина, лет двадцати (предположительно), личность не установлена. Легкие заполнены морской водой, тело раздулось, как пузырь…»

Смерть, совершившую неспешное плавание по волнам, однажды выбрасывало на берег у тихого городка, словно утерянную кем-то вещь, заблудившуюся во времени.

Так погиб и один мой приятель. Очень давно, мне тогда было шесть лет. Утонул в реке, разлившейся от проливных дождей. Весной, вечером мутный поток унес его в море, а через три дня труп прибило к берегу вместе со смытыми деревьями.

Запах смерти.

От тела шестилетнего мальчишки шел такой запах, будто его зажарили в раскаленной печи.

Труба крематория, упиравшаяся в пасмурное апрельское небо. Поваливший из нее серый дым…

И ничего от человека не осталось.

Вдруг заболела нога.

Разувшись, снимаю носки и иду дальше по молу босиком под умиротворенным послеполуденным солнцем. В школе по соседству звенит звонок.

Толпящимся на месте бывшего моря многоэтажкам не видно конца. Как гигантский крематорий. Людей нет. Жизнью не пахнет. Лишь время от времени по гладкому шоссе проезжают машины.

Я предсказываю будущее.

Шагаю под лучами майского солнца по старому молу, держа в руках кроссовки, и пророчу: «Вам наступит конец!»

Не знаю, через сколько лет, а может, десятилетий или столетий, но когда-нибудь вам точно придет конец. Вы срыли горы, засыпали море, колодцы и что же у вас выросло на этом месте, на душах умерших людей? Бетон, заросли бурьяна, трубы крематориев и ничего больше?

Впереди показалась речка; мол и многоэтажки здесь заканчиваются. Спускаюсь по отлогому берегу, погружаю ноги в прозрачный поток. От ледяной воды просыпается теплая ностальгия. Вода в речке всегда была чистой – даже когда в море начали сливать всякую гадость – и текла к морю по прямому песчаному руслу. Местами, где течением намывало песок, возникали водопады; рыба в речке почти не водилась.

Я иду мелководьем по течению к показавшейся наконец впереди линии прибоя. Шум волн, пропитанный солью запах морской воды, птицы в небе, неясный силуэт сухогруза, стоящего на якоре далеко в море… Здесь слабо вздыхает морской берег, словно в тиски зажатый с двух сторон насыпанной сушей. На гладкой стенке старого мола красуются бесчисленные надписи, нацарапанные камнем или намалеванные краской из баллончиков.

Большинство надписей – чьи-то имена. Мужские и женские, мужские и женские вместе. И даты.

«14.08.1971». (Интересно, что я делал 14 августа 1971 года?)

«02.06.1976». (1976-й… Год Олимпиады и президентских выборов в Америке. Монреаль? Форд?)

«12 марта». (Просто 12 марта, без года. А ведь у меня уже тридцать один раз было 12 марта!)

И еще послания, типа:

«… переспит с каждым». (Тогда уж надо было и телефон написать.)

«ALL YOU NEED IS LOVE»[20] (начертали кобальтом).

Я сажусь на берегу и, прислонясь спиной к молу, несколько часов гляжу на уцелевшую узкую – метров пятьдесят, не больше – береговую полоску. Тишина кругом – ни единого звука, кроме плеска волн, в этот майский день набегающих на берег с удивительным миролюбием.

Пройдя по небу половину своего пути, солнце стало клониться к закату. Наблюдая, как тень от мола переползает через реку, я решаю вздремнуть. В угасающем сознании вдруг мелькает мысль: а где я окажусь, когда открою глаза?

Открываю глаза и…

На задворках одного поблекшего королевства протекала маленькая речушка. Очень красивая, и еще в ней водилось много рыбы. В речушке росли водоросли, которыми рыба питалась. Так она жила и думала: «Блекнет королевство. Ну и пусть! А мы тут ни при чем».

И в самом деле: что королевство, что республика – рыбе на это наплевать. На выборы она не ходит, налоги не платит.

«Мы к этому отношения не имеем», – думала рыба.

Я мыл в речушке ноги. Вода была ледяная, и ноги тут же покраснели. С того места, где я сидел, виднелась стена, которой обнесено королевство, башня с острым шпилем. На башне, хлопая на ветру, все еще развевался двухцветный флаг. Проходившие берегом люди видели флаг и говорили: «Эй, смотрите! Вон флаг поблекшего королевства».