Она вышла из дома в сад. Скалы, освещенные солнцем, светились, будто раскаленные добела, и Симонетта пожалела, что ее таланта недостаточно, чтобы навечно запечатлеть на холсте это волшебное свечение.

Она все еще размышляла о магии света, когда отец подошел к ней.

— Ты сегодня рано, дорогая! Тем лучше. Мы больше успеем.

С усилием Симонетта возвратилась из своей сказочной страны.

— Как вы провели время вчера вечером, папа?

— Это было очень интересно, — ответил герцог. — Сезанн много говорил. Для молодых художников, тех, кто здесь впервые, его размышления — настоящая лекция об их искусстве. Но и я нашел для себя много поучительного. Его слова на многое проливают свет.

— Это звучит действительно очень интересно.

— Я расскажу тебе об этом позже, — пообещал герцог. — А сейчас я хотел бы позавтракать. Надеюсь, Мари не заставит нас ждать.

Мари уже вышла из кухни и с улыбкой поставила посреди стола маленькую корзинку горячих рогаликов.

На столе уже ждали золотисто-желтое масло, горячий кофе и местный мед, впитавший в себя солнце и ароматы Прованса. Некоторое время они молча наслаждались едой.

— Я закончил свою картину, но я нашел еще одно место, подальше. Меня там заинтересовал вид на скалы.

Симонетта подумала, что, если они уйдут далеко от дома, она окажется дальше и от Пьера.

— Я еще не закончила свое полотно, папа.

— Ты тратишь на него слишком много времени, — заметил герцог. — Покажи мне, как идут твои дела.

Не слишком охотно Симонетта показала отцу свою работу. Ей не хотелось, чтобы отец упрекнул ее в пустой трате времени.

— Вижу, ты пытаешься подражать Моне, — отметил герцог с улыбкой. — Неплохая идея. Я тоже восхищаюсь этим художником. Но, на мой взгляд, тебе лучше следовать собственным ощущениям, собственному восприятию и рисовать так, как видится тебе самой, а не так, как ты якобы должна.

— Ты такой умный, папа. Уверена, ты прав, и я попытаюсь следовать твоему совету. А этот холст можно считать испорченным.

Она забрала неоконченный пейзаж, поставила его в угол и взяла новый холст.

— Самое большое достоинство живописи — это то, что всегда можно начать все сначала, — сказала она.

— Чего, к сожалению, мы не можем сделать в нашей обычной жизни, — помрачнел герцог.

Симонетта подумала, что не хотела бы забывать о том, что произошло прошлой ночью, и не жалела о дружеских отношениях с Пьером, если, конечно, эти отношения можно было назвать дружбой.

Ни одного мгновения их общения она не хотела бы утратить, так удивительно и совершенно оно было.

Вот если бы можно было, словно взмахом кисти, стереть из памяти все, связанное с графом.

Сама мысль об этом человеке заставила ее вздрогнуть.

Неужели и после вчерашнего он не прекратит ее преследовать?

Может, он не захочет больше иметь с ней ничего общего. Это был бы наилучший выход из создавшегося положения, но ее не покидало неприятное предчувствие. Пьер выставил графа дураком, и тот непременно постарается отомстить.

«А вдруг… Лаваль решит отомстить ему? — заволновалась Симонетта. — Ведь в его силах помешать Пьеру продавать свои картины».

Она задумалась, не может ли как-нибудь предупредить это. Неожиданно к ней вернулся страх.

Симонетта была так счастлива переполнявшими ее чувствами, воспоминаниями о волшебных поцелуях, подаренных ей Пьером. И вот теперь, подобно тучам, закрывающим солнце, явилась эта мысль о графе де Лавале.

«Что же мне делать? Рассказывать папе или нет»? — спрашивала себя Симонетта.

Но она знала: отец не только ужаснется. Он потребует, чтобы она немедленно собрала свои вещи, и скорее всего ей не удастся даже попрощаться с Пьером.

«Пожалуй, я не отважусь сказать ему», — решила она.

Герцог тем временем приготовил мольберт и краски.

— Пошли, — сказал он. — Нам предстоит долгий путь к тому месту, которое я выбрал для своей новой картины. Я упомянул его в разговоре с Сезанном. Он сказал, что и сам собирался когда-то писать там.

Симонетта знала, что бесполезно пытаться уговаривать отца изменить свое решение, поэтому она взяла краски и новый холст и последовала за ним через сад.

Они шли к тому месту, где с одной стороны скалы резко вздымались ввысь, а с другой — небольшой ручей петлял между кустарником в цвету. Эта картина не могла оставить равнодушным ни одного художника.

Дождавшись, пока отец установит свой мольберт, Симонетта поставила свой в стороне, на расстоянии нескольких ярдов. Герцог не любил, когда посягали на его уединение во время работы.

Симонетта попыталась рисовать, но все ее мысли занимал Пьер, воспоминания о его крепких объятиях, о прикосновении его губ.

«Мне необходимо с ним повидаться. Ведь он и сам хотел поговорить со мной».

И снова обстоятельства благоприятствовали ей. Когда они возвратились к ленчу, Мари, ставя на стол очередное восхитительное блюдо, сказала:

— В полдень будет очень жарко. Никогда еще не бывало такого яркого солнца в это время года. Мамзель лучше бы остаться дома и подождать, пока станет прохладнее.

— Неплохая мысль, — согласился герцог. — Почему бы тебе не прилечь ненадолго, а попозже присоединиться ко мне?

Сердце Симонетты забилось сильнее.

— Ты уверен, что не соскучишься без меня, папа?

— Хотя мне не слишком нужно общество, когда я работаю, я люблю, когда ты рядом. Но я вовсе не хочу, чтобы ты переутомлялась. Ты очень хорошо выглядишь, но живопись отнимает много сил, а ты упорно работала с самого нашего приезда сюда.

— Тогда я последую совету Мари и подожду, пока станет прохладнее.

— Это разумно, дитя мое, — одобрил ее решение герцог.

Не дожидаясь кофе, он начал нетерпеливо собираться, торопясь вернуться к работе над картиной.

Симонетта поднялась к себе и прилегла, прислушиваясь к звукам, доносившимся из кухни. Дождавшись, когда Мари кончила свою работу и дверь черного хода захлопнулась за ней, Симонетта вскочила. Она подождала, пока Мари отойдет подальше по дороге, ведущей в селение, а потом поспешила к Храму любви.

Пьер уже был там. Симонетта бежала по цветущим травам, слыша, как сердце судорожно бьется в ее груди. Никогда в жизни она не чувствовала такого волнения, как в тот миг, когда снова увидела его. Симонетта протянула руки ему навстречу.

— О… Пьер!..

Он стоял, не сводя с нее глаз, затем взял ее руки и поцеловал, сначала одну, потом другую.

— Вчера вечером вы сказали правду?.. Скажите же… Да или нет?

— О да! Но мне необходимо поговорить с тобой.

— Да, вы еще вчера сказали мне. Мой учитель не взял меня на этюды. Он посоветовал мне переждать жару дома, поэтому я смогла прийти к вам.

— Я благодарен тебе за то, что ты здесь.

— Мне хочется сказать вам, что когда я с вами… мне словно ничто не угрожает.

Пьер сжал ее руки.

— Сядь, та cherie, я должен поговорить с тобой, а это не так легко.

Что-то в его голосе заставило Симонетту насторожиться.

— Это… не граф? Граф не сделал… вам ничего дурного?

— Нет, нет! Забудь о нем! Он ничего не может мне сделать.

— Но он… Он может… Что, если он помешает вам продавать картины? Это же было бы несчастьем!

— Говорю тебе, он ничего не значит для меня. Лишь бы он не угрожал тебе.

Симонетта с трудом перевела дыхание.

— Я ведь могу вернуться домой, в Англию. А вам оставаться в Париже.

— Ты думаешь только обо мне! Это поразительно!

— Ну конечно, я думаю о вас. Это вы выгнали его из дома, вы защитили меня. Не сомневаюсь, граф этого никогда не простит. Этот человек испорченный и злой! Мне кажется, я почувствовала это при первой же встрече с ним.

— Боюсь, многих молодых людей тебе придется назвать «испорченными», когда дело коснется тебя, — вздохнул Пьер.

— Почему? — удивилась Симонетта.

Пьер улыбнулся.

— Дорогая моя, ты необыкновенно красива. А мужчины при виде красоты теряют головы и, желая овладеть ею, нередко ведут себя, подобно животным.