После экзамена по артиллерии, почитавшегося особенно трудным, мы около полудня отправились в Серапино. Все были налицо, кроме Ушакова. Расстегнувшись, мы весело пропускали уже по третьей рюмке, заедая вкусными грибами со сметаной и другими яствами, как распахнулась дверь из залы, и мы увидели статную фигуру Николая Николаевича старшего, в вицмундире Конного полка, с андреевской лентой через плечо и в генеральской каске. Он быстрыми шагами шел в наш кабинет.

Если бы молния ударила в середину закусочного стола, думаю, что мы бы обалдели меньше, чем при виде командующего войсками Петербургского военного округа.

Мы выстроились и ждали притаив дыхание.

Великий князь вошел. Половой затворил за ним дверь.

— Что вы тут делаете? — последовал грозный вопрос.

— Экзамен держали, Ваше Императорское Высочество.

— Хорош экзамен! В кабаке пьянствуете…

Молчание.

— А где тот, который убежал, когда я ему приказал подойти?

Опять молчание.

— Такой большой, в мундире армейской кавалерии. Какого полка — не успел разобрать… Не может быть, чтобы вы не знали. Он, очевидно, сюда шел.

— Мы здесь все в сборе, — отрапортовал Кропоткин. — Не знаем, кто мог быть у ворот.

— Ну, завтра разберем. Вы все отправляйтесь к своему начальству, доложите, что я вас застал в кабаке. Как фамилии?

Мы все назвались. Когда Дондуков сказал свою фамилию, великий князь заметил:

— А твоему отцу скажи, чтобы надрал тебе уши за пьянство.

Дверь отворилась. Его Высочеству подали шинель, и он удалился. Вся публика — толстые лавочники в косоворотках — стояли с потными лицами и смотрели на великого князя. Мы бросились к окну и видели, как Николай Николаевич в своей эгоистке (так назывались дрожки для одного седока) крупной рысью отъехал.

Наша компания стояла перед закускою как в воду опущенная. Дондуков опомнился первый:

— Ну что ж… Надо ехать. Все же для куражу выпьем еще по рюмке.

Вошел хозяин, неся миску с ухою. Ставит на стол и говорит:

— Видно, князь-то очень осерчал. Вошел так, что шинель спала с плеч во дверях. Говорит: «Где юнкер, что от меня удрал?» Не могу знать, тут есть юнкера в кабинете. — «Веди туда». — Я и повел, ослушаться нельзя было.

Великий князь часто проезжал по Загородному проспекту с доклада у государя в Царском Селе, и трактирщик давно знал его по виду.

Мы все отправились к своим эскадронным командирам, гадая, чем это для нас кончится.

На другой день по приказу Его Высочества мы все со своим начальством явились во дворец на Благовещенской площади. (Затем он был отдан под Ксенинский институт).

Начальства было больше, чем провинившихся. От трех полков командиры эскадронов, дивизионеры и полковые командиры, бригадные и начальники дивизий, все недовольные, что им приходится в мундирах являться к командующему войсками. Все в отдельности по очереди ругали каждого из нас, пока не вышел великий князь. Он также нас пожурил, но так и не узнал имени вольноопределяющегося, рассердившего его своим бегством.

Каждого из нас назначили на 15 лишних дежурств по конюшне. Мы начали, было, отбывать наказание, но через несколько дней нам сообщили, что по просьбе отца Дондукова великий князь разрешил отпускать нас на экзамены, и мы их благополучно сдали.

Нас всех, кроме Ушакова, произвели в портупей-юнкеры. Ушаков не только экзаменов больше не сдавал, но и нам на глаза не появлялся. Кончив срок службы, он исчез с петербургского горизонта и бросил мысль о всякой военной и гражданской карьере.

Наконец, правда разновременно, произвели нас и в офицеры, меня — лишь в феврале.

Пришлось являться к высшему начальству. Я опять отправился во дворец Николая Николаевича — должен сознаться, не без некоторой опаски. Вышел великий князь, такой же красивый и обаятельный, на этот раз с улыбкою на лице.

— А… Серапинского героя произвели. Поздравляю тебя… Уверен, что будешь служить молодцом. Помни всегда, что ты имеешь честь носить мундир славного Конного полка, который я ношу с юношества. Желаю тебе быть героем не серапиского трактира, а на поле брани.

Его Высочество подал мне руку. Я, как тогда полагалось, поцеловал его в плечо. Он весело кивнул мне и вернулся в свой кабинет.

Я не шел, а летел, полный счастья от слышанных милостивых слов. Думаю, будь случай, я совершил бы любой геройский подвиг.

От великого князя отправился в Аничков дворец к наследнику цесаревичу, командиру гвардейского корпуса. Меня ввели в кабинет Александра Александровича. Он встал из-за письменного стола, его громадная фигура повернулась ко мне. Я отрапортовал, кто я и по какому случаю явился.

— Желаю вам счастливой службы, — сказал будущий император Александр III и подал мне руку.

Когда я сделал движение, чтобы поцеловать его в плечо, наследник с такой силой, держа меня за руку, остановил, что я не мог выполнить свое желание.

Едучи домой, я думал только о приеме у Николая Николаевича, жалея в душе, что будущий царь меня принял не по старой традиции.

Мощь цесаревича мне импонировала. Но ни у него, ни у кого из его поколения не было величественного, неотразимого шарма в словах и движениях, отличавшего всех сыновей Николая Николаевича. На разводе я среди других был представлен Александру II и сознаюсь, что испытал волнение, даже трепет перед самодержцем всея России. Это чувство я и позже неизменно испытывал при всех моих встречах с императором Александром II.

Впервые я познакомился с великим князем Николаем Николаевичем младшим еще при жизни его отца Николая Николаевича старшего. Я был представлен молодому великому князю на ровенских маневрах в 1888 году. Как адъютант военного министра Ванновского я сопровождал его в Ровно.

Предполагался большой кавалерийский маневр. На нем должны были встретиться 30 эскадронов с каждой стороны. Одной стороной должен был командовать генерал-адъютант Струков, а другой только что произведенный в свитские генералы командир лейб-гвардии гусарского полка великий князь Николай Николаевич. Его Высочество приехал явиться к Банковскому. Тот представил меня и сказал, что я, интересуясь маневрами, желал бы на следующий день находиться при штабе великого князя. Николай Николаевич на это весьма любезно согласился.

Великий князь впервые командовал такой крупной частью, да еще в присутствии своего отца — фельдмаршала. Должен признаться, что Его Высочество очень хорошо справился с этой, все же не легкою, задачею, хотя немного нервничал и часто рассылал зря своих ординарцев, которых у него было более десятка. Он требовал, чтобы они все время шли в карьер, даже там, где спешки не было. Когда Николаю Николаевичу казалось, что ординарец скачет недостаточно быстро, он кричал «Ходу! Ходу!» весьма гневным голосом, хлеща при этом и свою ни в чем не повинную лошадь.

День прошел благополучно, в весьма интересных передвижениях. К заходу солнца великий князь развернул все свои эскадроны для общей атаки конницы Струкова, появившейся с другого конца весьма обширной долины.

Наш отряд разворачивался правильно, но, видимо, Его Высочество не мог еще рассчитать времени, необходимого для развертывания столь крупного отряда и, сильно нервничая, разослал весь свой штаб для отдачи приказания строиться в карьер.

Была минута, когда казалось, что наш фронт едва-едва успеет построиться к подходу струковского отряда. Великий князь крикнул: «Ординарец!» Никого больше не оставалось, и подъехал я. Он обратился ко мне:

— Видите ли эту группу, которая еще разворачивается? Скачите туда, прикажите, чтобы карьером разворачивалась.

— Смею доложить, что как раз к ней подъехал ваш ординарец, да другой за ним туда же скачет. Как прикажете?

— Конечно, нечего туда ехать, — был ответ.

Но при этом я заметил на красивом лице великого князя гримасу. Очевидно, ему было неприятно, что я заметил его излишнюю суетливость. Стоя рядом с Николаем Николаевичем, я спокойным голосом сказал ему: