Теперь Муся сбросила маску тихони. Она стала проверять мир на прочность: отказывалась делать уроки, дерзила, корчила гримасы.

Мама

– Муся только теперь расслабилась и перестала бояться окружающих. Вот и блажит.

Я

– Процесс положительный. До этого Муся была похожа на черепаху, спрятавшую голову. А теперь она эту голову отважилась высунуть. Но выбор программ ей достался не большой: или «притворятся мертвой», или, образно говоря, плеваться и кусаться. И все равно это шаг вперед.

Теперь с ней можно работать. По сути, она открылась для общения.

И теперь важно не задавить наказаниями, а ограничить ее агрессивность, сделать контакты более разносторонними, приятными.

Она еще долго будет в состоянии проверки новых законов мира.

К моменту, когда я пишу эти строки, Китеж существует уже пятнадцать лет. Все эти годы для меня были наполнены постоянной борьбой с нежеланием наших подопечных воспринимать новую реальность, то есть менять уже существующий ОБРАЗ МИРА.

«Катя хочет быть похожей на мальчиков, такой же крутой!» Это означает – сильной.

Сила – это главное условие безопасности. Катя чувствует себя слабой и пытается стать сильной единственным понятным ей способом. Для тех, кто с младенчества решал задачу выживания, излишняя вежливость кажется непрактичной. Грубость, жесткость, простота на уровне первообразов ощущаются как реальность и надежность. А все остальное отвлекает от главной жизненной задачи – борьбы за свой статус среди сверстников.

– Почему, Катя, ты рычишь на подружек: Синди и Нину?

– А потому, – ответила Катя, которая к этому времени стала мне доверять, – что тихим садятся на шею. Если не будешь защищаться, то тебя сомнут.

Работает программа, которая была приобретена где-то в раннем детстве, – стоять на своем, не поддаваться сомнениям, а то забьют.

Такая программа есть практически у всех детей, испытавших трагедию сиротства. У них на душе и на теле болью записана информация о том, что, оставшись в одиночестве, нужно бросить все силы на то, чтобы выжить. Только это имеет значение! Хуже всего то, что эта программа, а вернее, разрушительный вирус, входит неосознанно в детстве и как бы врастает в Я. Человек, став взрослым, настолько срастается с ней, что принимает за часть своей личности.

Психологи говорят: вытесненные воспоминания. Они вытеснены на периферию памяти, но не стерты, а значит, продолжают действовать как фоновая программа. Работать с этой вытесненной информацией можно, очевидно, только тогда, когда мы вновь оказываемся захваченными болью воспоминаний. Но боль трудно переносить.

Вот тут и требуется помощь родителей или наставника, которые выслушают, поддержат и не осудят! За душевной беседой в спокойной обстановке даже самые неприятные воспоминания уже не внушают ребенку привычного страха, и можно найти в себе силы заглянуть туда, куда до этого заглядывать не решался. Родитель рядом – он не торопит, слушает, защищает.

Год потребовался на то, чтобы выйти на новый уровень доверия с двенадцатилетней Лерой. Она впервые отважилась рассказать мне о событиях пятилетней давности:

– Мы были в гостях в соседней деревне. Папа и мама еще не очень пили, но все-таки мама была пьяна. Она хотела ехать с какими-то дядями на «Волге». Помню, что машина была белая. Но мне очень не понравились дяди. Туда, в машину, села тетя, а я вцепилась в ногу мамы и не пустила. А на утро тетю нашли за фермой мертвой. Я помню, как я радовалась, что мама не поехала туда. Но потом мама снова пила. И в конце концов погибла. И зарыдала.

Теперь я понимаю, что Пера рыдала потому, что осознала свое бессилие перед обстоятельствами: не смогла спасти маму от пьянства. Как в сказке, два раза спасла, а на третий не уберегла. И за ошибку была наказана некими высшими силами сиротством. Это обобщение мне удалось составить из ее весьма несвязных объяснений переживания.

Дети-сироты, пережившие трагедию спивания и потери родителей или насилие с их стороны, редко обсуждают тему: кто виноват в том, что они остались одни. Но наши исследования свидетельствуют: многие из них склонны считать именно себя виноватыми, запачканными, испытывать иррациональное чувство стыда за свое прошлое.

Взрослые, заболевая алкоголизмом, как правило, заботятся о своих детях лишь время от времени, они вообще не способны сосредотачиваться длительное время ни на чем, кроме жажды выпить. Тогда их дети, не умея объяснить происходящее, сами ищут и находят объяснение этой трагедии: «Значит, я был недостоин, чтоб меня любили, я плохой – раз я лишился родителей». Так они взваливают на свои плечи груз непереносимой вины.

Конечно, можно попытаться их разубедить. Но, увы, большинство детей-сирот не доверяют взрослым. Во многом это подсознательная обида на то, что самые дорогие взрослые – родители уже обманули, бросили или погибли. Значит, эти новые взрослые – приемные родители – тем более обманут. Такие дети боятся довериться новым родителям потому, что для них непереносимо предположение, что их надежды снова потерпят крах. Как результат: дети могут прожить несколько лет в приемной семье и при этом не установить искренних отношений с приемными родителями.

Человек, в отличие от компьютера, способен сам вносить изменения в свою программу, вернее, если говорить языком компьютерщиков, самостоятельно чистить себя от вирусов. Вирус в этом случае – воспоминания о боли и ошибках, которые накапливаются в сознании как жизненный опыт.

Трудно описать психические процессы в материальных, зримых образах, но очень не хочется употреблять научные термины, которые совершенно не дают возможности понять сущность предмета. Не всякую гармонию можно проверить алгеброй.

Наши китежские дети учат наизусть «Обет ученика», в котором есть такие слова: «Я оставил прошлое прошлому, я разрушил стену недоверия». Это, так сказать, общая формулировка задачи. Но у каждого свое прошлое и оставить его совсем не просто.

– Я не могу забыть, как меня отец бил и выгонял из дома.

– Я люблю и ненавижу своих родителей, и меня разрывают такие воспоминания.

– Мне кажется, что я все забыл, а потом всплывает, и я снова вас боюсь и никому не верю...

Сколько воли, энергии требуется для того, чтобы изменить характер, привычки, фигуру или отношение к жизни и людям. Проще разгрузить вагон песка, чем сознательно изменить что-нибудь в себе любимом. Это хорошо знает каждый, кто хоть раз пытался бросить курить или сесть на диету. Для таких внутренних преобразований нужны большие энергетические ресурсы.

Обратите внимание на свои внутренние движения, я даже не скажу чувства, а что-то более неуловимое, такое, как поток энергии. Любое действие начинается с некоего усилия, скажем волевого. Мы привыкли оценивать его по количеству затрачиваемой энергии, и часто говорим: «Я не в силах» или «Нужно лишь небольшое усилие», или «Не хватило сил себя заставить». Это усилие имеет не только градацию по объему, но и направление. Если не хочется что-то делать или предвидятся трудности на пути устремления, требуется собрать волю в кулак, накопить решимости. Наш язык четко отмечает внутренние усилия, уже ставшие привычными и потому как бы незаметными: «Духу не хватило сделать...»

Одним из первообразов в программе ребенка, испытавшего боль и насилие, является задача экономить энергию, не тратить ее попусту. Энергия может понадобиться для борьбы за выживание. Поэтому лучше лениться! А любое внутреннее движение, требующее смены программы, связано с усилием. Наши дети могут работать на стройке или грузить дрова по восемь часов, но их сил едва хватает на один час работы по самопознанию (хотя, казалось бы, чего там – просто душевная беседа).

Поэтому мы обычно слышим истории о том, как человек изменил свое мировоззрение только после встречи со смертельной опасностью или пережив смертельную болезнь. Сделать это в обычных обстоятельствах не позволяют вирусы в программе. Память о боли и несправедливости создает в сознании мертвые зоны, или секторы, закрытые для обмена информацией. Там купированы боль и страх. Сознание с травмированной структурой как бы боится боли и не приближается к новым предметам и явлениям. То есть ребенок просто не способен продолжать познавать мир с прежним беспечным любопытством. Он медленнее думает, осторожнее пробует новое.