Фашизм традиционно относят если не к консерватизму, то к правым силам вообще. Сами консерваторы, теснимые со всех сторон, не раз пытались «сдвинуть» влево такие понятия, как фашизм и национал-социализм. Как после 1936 так и после 1945 гг., они пытались «посадить» на левые корни и поселить на политическом ландшафте левых то, что другие называют правым тоталитаризмом. Это подкреплялось логическими аргументами и тем обстоятельством, что особенно после первой Мировой войны политические крайности подковообразно сгибались навстречу друг другу. В силовом поле между обоими краями подковы, т. е. между крайне правыми и крайне левыми, действительно наблюдается кое-какое движение туда — сюда, но при ближайшем рассмотрении оказывается, что оно охватывает лишь одиночек и разрозненные группы, а также сферу идеологии. Граница между правым и левым массовыми движениями всегда обозначалась потоками крови. Очень многие консерваторы самим фактом своей гибели или многолетнего заточения как бы дистанцировались от правого тоталитаризма. Однако эта граница не имеет такого значения, как другая, более очевидная. Этим и следует руководствоваться в летописании.

Это служит объяснением тому, почему в данной книге специально рассматривается такое явление, как фашизм. Впрочем, и данное объяснение не лишено множества «если» и «но». В современной истории нет другого феномена, контуры которого были бы столь же расплывчатыми, как контуры фашизма. Само это слово уже не таит в себе нечто определенное. Всякий употребляет его каждый раз для обозначения чего-нибудь другого, и оно уже не действует. Ярлыки типа «фашизм», «фашист», «фашистский» пытаются прилепить к различным лицам, организациям, ситуациям, в результате чего сами эти слова утрачивают свое конкретное значение. В современном обществе, где любого, занимающегося политикой, могут обозвать фашистом, это слово уже почти ничего не значит. Это относится и к таким определениям, как «постфашистский» и «профашистский», а также к особо почитаемому в Западной Германии термину «клерикальный фашизм». Все они ни в коем случае не ограничивают само явление, имеют обобщенную и потому «размытую» тенденцию, как и ключевые понятия.

К этому следует добавить, что сегодня уже никто сам себя фашистом не называет. Исключение составляют разве что отдельные статисты-фанатики. Само это слово используется для выражения недовольства, причем почти по любому поводу. Именно таким образом содержание политических понятий выветривается, и они отмирают. Совсем не случайно само занятие довольно широким сектором теорий фашизма, их классификация и исторический анализ стали самостоятельной областью современных идеологических исследований.

Кто хочет вернуть понятию «фашизм» его осязаемое содержание, может пойти простым путем и отнести это понятие к итальянскому движению, которое его, собственно, и создало, и возникшему в результате этого государству. Но всякий, кто не лишен некоторого чутья в области физиогномики, не будет чувствовать себя вольготно в рамках такого ограничения. Он скоро заметит, что само собой напрашивается распространение этого понятия за пределы Италии. Сначала он примет к сведению родственные фашизму явления в районе Средиземноморья (к примеру, испанскую Фалангу). Затем ему на ум придут попадающие под это понятие имена: Хосе Антонио Примо де Ривера в Испании, Леон Дегрелль в Бельгии, Освальд Мосли в Англии. Содержательны будут и некоторые колебания. Причислить ли сюда еще и Жака Дорио во Франции, который заметно сохранил стиль массового коммунистического движения, из которого он пришел? Считать ли фашистом румына Корнелиуса Кодряну, «Железная Гвардия» которого уходит своими корнями в крестьянство и сильно привержена христианству? За этими политиками просматривается целая плеяда писателей, которые создают соответствующую литературу. Очевидно существует такой эпохальный феномен, как фашизм, который между 1919 и 1945 гг. встречается в различных странах и сильно отличается от того, что подразумевается под этим понятием после 1945 г.

Такое пристегивание понятия «фашизм» к определенной эпохе в истории пересекается со своеобразной теорией фашизма Эрнста Нольте, хотя все еще не оставляют попыток (больше в ходе полемики, а не научных трудах) доказать существование фашизма после 1945 г. Результаты физиогномики, напротив, значительно удалены от попыток Нольте называть то, что он считает фашизмом, общим стилем эпохи между двумя мировыми войнами. Фашизм нам представляется образом действия, стилем, которые пересекает с другими образами действия на данном этапе и только вкупе с ними составляет стиль времени. В отличие от Нольте (и особенно от левых фашистских теорий) мы не распространяем понятие «фашизм» на те государства и политические движения, которые в свое время насильственно отмежевались как от либерального общества, так и от левого радикализма. Фашизм является там лишь частью от целого и представлен сильнее или слабее в зависимости от страны и ситуации.

В любом случае на провал обречены все попытки понять суть фашизма, основываясь на теоретических высказываниях его глашатаев, или, что не одно и то же, свести его к голой теории, так же, впрочем, как и попытки, ограничить его определенными социальными слоями. В этой сфере политики отношение к понятию является инструментальным, косвенным, задним числом изменяющимся. Предшествует решение о жесте, ритме, короче: «стиле». Этот стиль может выражаться и в словах. Фашизм не безмолвен. Скорее, наоборот. Он любит слова, но они у него служат не для того, чтобы обеспечить логическую взаимосвязь. Их функция скорее заключается в том, чтобы задать определенный тон, создать нужный климат, вызвать соответствующие ассоциации. По сравнению с левыми и либералами путь к пониманию здесь ищется с оглядкой и находится с трудом. По этому и результаты могут быть какими угодно. Мы покажем это на примере цитат из фашистских текстов. Это кажется парадоксальным, но бьет в десятку.

Обобщая, можно сказать, что фашисты, похоже, легко смиряются с теоретическими несоответствиями, ибо восприятия они добиваются за счет самого стиля. Нольте попытался выявить на основании стиля логическую последовательность для таких разных явлений, как «Французское действие» Шарля Море и Леона Доде, фашизм Муссолини и национал-социализм Гитлера. Подобное может случиться лишь с ученым-философом. Исторический такт предполагает рассмотрение тему с позиций физиогномики, что приносит менее наглядные результаты.

Наш анализ с позиций физиогномики не охватывает сразу несколько политических явлений. Для этого необходимо более объемное исследование. Наши усилия в рамках ограниченных возможностей данной публикации направлены на выявление особенностей фашистского чувства стиля, выраженного в словах. Ведь речь здесь идет о том, что представлялось парадигмой уже для современников. Теоретик футуризма Филиппо Томмазо Маринетти уже в ранге высокого государственного сановника весной 1934 г. посещает гитлеровскую Германию. Он является рупором не только модного направления в искусстве, но и итальянского фашизма. Поэтому его принимают в Берлине со всеми почестями. Однако при этом бросается в глаза некоторая отчужденность и неуверенность по отношению к гостю с юга. Немецкий Райх еще не совсем вырос из одежды младшего партнера Муссолини. Похоже, лишь один человек принимает итальянского писателя и оратора на равных: Готфрид Бенн, который приветствует гостя на организованном в его честь «Союзом национальных писателей» банкете в качестве его вице-президента. Бенн замещает находящегося за границей президента Ганса Йоста, который, как и Бенн, «родом» из экспрессионизма, но лучше вписывается в культуру национал-социализма, благодаря своей нарочитости и фольклорной основе творчества. (В том же году Бенн вернется к исполнению обязанностей военного врача). По речи Бенна видно, что он говорит, как дышит. Это не стоит ему никаких усилий.