Славился своими постановками дьяк Пятой Филатов, тот самый, что жил на своем дворе «в Златоустом переулке на белых землях», около Чистых, а тогда Поганого, прудов. Славился певчий дьяк Юшка Букин, отмечались в двадцатых годах и другие. Главный постановщик занимался всем «пещным действом» — не музыкой. Рядом с ним был своего рода педагог. Он разучивал отдельные голосовые партии. Еще один работал с хором. Певческие партии принадлежали отрокам, отсюда и педагог занимался «отроческим учением». Особой сложностью отличалась партия хора, а вот о халдеях не говорилось ничего. Петь они наверняка не пели.

Откуда они брались? Откуда брались постановщики, довольно ясно — это опытные, известные своими голосами певчие из царского хора. Как правило, баритоны. Этот голос особенно ценился в Древней Руси, считался самым «устойчивым». Его обладателям уже по одному этому легче было дойти до первенствующего положения в хоре, стать так называемыми уставщиками. Отроки тоже были из хора — дискант, баритон и бас. Халдеев мне пришлось искать много дольше, сравнивать, сопоставлять документы.

С одним именем — а по молодости их иначе и не звали — слишком легко ошибиться! И все-таки, в конце концов, можно было и здесь сказать без колебаний: их роли отдавались певчим.

Значит, церковные певчие, в скоморошьих костюмах, не поющие и тем не менее поощряемые «за искусство». Оставалось единственное предположение — передо мной была актерская игра. Впрочем, какое там предположение! Документы год за годом говорили о традиции, если не сказать — рутине, привычном театральном обиходе. Ради этого тем более стоило искать халдеев.

Богослужения, обедни, заутрени, всенощные, каждодневные и праздничные, крестины, отпевания, свадьбы — сложный и однообразный ритуал церкви. И всегда рядом певчие, без них не могло обойтись ничто. А кроме? Что у них было кроме и кем, в конце концов, они сами были?

Алые штаны, разноцветные кафтаны — на заячьем меху с серебряными пуговицами, на беличьем с позолоченными, высокие суконные шапки, отороченные бобром, суконные рукавицы с песцом, сапоги сафьяновые желтые, зеленые, красные — трудно себе представить наряд ярче, праздничнее. Расходные книги учитывали каждую мелочь (пуговиц могло быть по шести — не больше!), благо вся одежда царских певчих была казенной. Иначе разве «собьешься» на все «перемены» платья, которые им полагались. Переодеваться надо было часто, по разным поводам, в зависимости от того, где и с чем приходилось выступать. Даже в цветистом царском поезде на улицах Москвы таких щеголей нельзя было не заметить — иностранные путешественники единодушны в своих восторгах. А к тому еще сбруя с серебряным набором (это уже свое!), шитые разукрашенные седла, холеные кони. Да разве дело только во внешнем виде!

Конечно, трудно все это совместить с застылым полумраком церковных стояний, покаянными словами псалмов, но богато наряжать можно было и челядь — простых слуг. Только разве можно царских певчих сравнивать со слугами. Не каждый на Руси тех лет имел право на крепостных, но за певчими оно признавалось безоговорочно. Что там! Посадским людям — дворянам делало честь оказаться среди певчих дьяков: та же царская служба, только особо почетная, ценимая. Так и выходили на защиту Москвы государев певчий дьяк, «славный» баритон Роман Левонтьев с пищалью, а рядом «человек» его Ромашко Осипов с рогатиной или «великий умелец» пения Иван Микифоров, тоже с холопом и тоже с огнестрельным оружием.

Причина? Историки прошлого столетия видели ее в благочестии московских царей, их приверженности к церкви. Положим. Но почему же тогда не патриаршие певчие признавались законодателями в певческих делах, не им принадлежало первое место даже на совместных выступлениях, но всегда царскому хору? Ни церковь, ни патриарх ему не указ — напротив. Всей своей огромной силой церковь противостояла новшествам, зато царский хор неизменно отзывался на каждое из них. Первый профессиональный коллектив — как иначе назовешь людей, чьей единственной профессией становилось искусство! — естественно, интересовался ими.

Появлялись и совершенствовались в эти годы в Европе многие музыкальные инструменты, певчие сразу начинали петь в сопровождении каждого из них. Образовывались музыкальные ансамбли, будущие симфонические оркестры, — певчие выступали с ними. Обычно в первой половине века это было несколько тромбонов, литавры, «скрипотчики» и орган. И еще они сочиняли музыку. Недаром первые русские композиторы, чьи имена дошли до наших дней, были из их числа — Михайло Сифов, Дьяковский, Василий Титов. Тем более их делом стало введение партесного пения — многоголосного, зафиксированного в записи при помощи нотного стана. Ему учили специально выписанные с Украины учителя, а вот борьбу за него предстояло выдержать царскому хору.

Уж на что воспитаны были в чинопочитании дьяки — высшие чиновники царских приказов, но и тех хватило на то, чтобы ни много ни мало запереть ворота своих домов перед царскими певчими, которые специально посылались царем петь по-новому. Придуманная для строптивых мера наказания оказалась вполне ощутимой — царским указом дьякам было запрещено… брать взятки. Так и говорилось в Указе 1677 года: «Учинили то дуростию своею не гораздо, и такого бесстрашия никогда не бывало, что ево государевых певчих дьяков, которые от него, великого государя, славить ездят, на дворы к себе не пущать, и за такую их дерзость и бесстрашие быть им в приказах бескорыстно, и никаких почестей и поминков ни у кого ничево и ни от каких дел не имать. И буде кто, чрез сей его государев указ, объявится в самом малом взятии или корысти, и им за то быти в наказании».

Что ж, и музыка, если она была новой, могла оказаться опасной!

Сто восемьдесят певцов — много, не говоря о том, что дворцовые церкви, кроме соборов, не отличались вместительностью. Но как раз столько певчих насчитывал во второй половине века царский хор — около пятидесяти певчих дьяков и вспомогательный состав, годами служивший без окладов, в надежде на освобождающиеся штатные места. Для этих певцов дело обходилось поденным кормом: день пел — за день получил. Но что из того, что не было окладов, — ни дисциплина, ни требования к певчим от этого не снижались. Вот из их-то числа и выбирались халдеи, каждый год другие.

Случайно сохранившиеся, хоть и в позднейших редакциях, тексты. По счастью, не песнопений, а диалогов. Диалогов халдеев.

— Товарищ!

— Чево?

— Эти дети царевы?

— Царевы.

— Нашего царя не слушают?

— Не слушают.

— А златому тельцу не поклоняются?

— Не поклоняются.

— А мы вскинем их в печь?

— И начнем их жечь!

Сомневаться было трудно. Да, актерская игра. Именно она была тем искусством, за которое так ценили халдеев. Таким по смыслу был вступительный разговор халдеев. В остальном все зависело от постановщика и исполнителей — шутка, соленое словцо, прибаутки, смешные препирательства, мимика, жесты, действие. Халдеи должны были успевать делать все: заталкивать отроков в печь, на что те не слишком охотно соглашались, жечь на таганах траву с прибаутками, чтоб горела поярче, а в печи было пожарче, без устали комментировать то, что происходило в печи, — никакое благолепное пение не служило им помехой, — изображать ужас от грома и оценивать чудесное спасение отроков.

Певчие в роли халдеев должны были играть царских слуг в чем-то на манер скоморохов — и все же иначе. По образу, как бы мы сказали сегодня, они представляли двух мужиков, хитроватых, ленивых и никогда не теряющих насмешливого отношения к происходящему, касалось ли дело их хозяина — язычника Навуходоносора, праведных пророков или небесного знамения. «Чего стали — поворачивайся! Не имет вас ни огонь, ни полымя». Ну а скомороший костюм давал исполнителям большую свободу в поступках и особенно в словах.

Был театр, но было и другое, что по-настоящему можно, пожалуй, понять только с отдаления наших лет. Смех халдеев снимал торжественность религиозного представления. В нем начинала пробиваться ирония над верой. И многие десятилетия существовавшему «пещному действу» все же в конце концов пришлось за это поплатиться.