— Собрат мой, — сказал Енгеранд Сентре, протягивая ему руку, — принимаете ли вы мой вызов?
— Принимаю, — отвечал Сентре. — Но мне стыдно, что я не заслужил той чести, которую вы мне оказываете.
— Чего бы я не сделал, — возразил Енгеранд, — для ученика такого великого государя и для такого poursuivant d'armes, равно прекрасного в глазах и наших дам, и наших кавалеров.
Потом он обнимает Сентре, ведет его к монарху, снимает с него браслет, призывает Арагона, первого придворного герольда, и отдает ему браслет с драгоценным рубином, который потом показывает дамам и рыцарям.
Следующий день был ознаменован блистательным праздником, данным королевой арагонской. Сентре отличался на нем изяществом и блеском, которые характеризовали французский двор. Мужчинам он понравился благородной вежливостью, дамам — почтительной любезностью. Это была первая честь, оказанная им своей нации:, гордый и справедливый арагонец не мог не признать преимущества французского, воспитания.
Во время празднеств готовилась арена. Письма Сентре гласили, что противники в первый день должны переломить пять копий, и что награда достанется тому, кто хоть в чем-нибудь да одержит верх. Те же письма гласили, что на другой день противники будут биться пешие, мечом, кинжалом и бердышом и что победитель получит богатый дар от побежденного.
Король и королева с многочисленной свитой почтили бой своим присутствием. Енгеранд превышал молодого Сентре на целую голову, его воинственный вид, его сила, его мужество, испытанные в двадцати боях, говорили за него, но общий голос был за Сентре.
Честь первых трех поединков принадлежала обоим противникам. На четвертом казалось, что преимущество на стороне Енгеранда, но на пятом оно положительно осталось за Сентре. Енгеранд промахнулся; Сентре, переломив его копье до рукоятки, ударил по забралу и, не опрокидывая противника совсем, пригнул его назад до конского крестца.
Бой был прекращен, противников повели к королевскому балкону. Арагон, первый герольд, провозгласил Сентре победителем. Енгеранд взял рубин и поднес его Сентре. Оба были приглашены к королевскому пиршеству и обоим оказывались великие почести. Следующий день был днем народного празднества.
На третий день трубы возвестили бой поважнее прежних; арена была сужена для боя пеших. Битва эта была продолжительная и упорная, а конец ужасный. Молодой Сентре, выронив бердыш, успел взяться за меч и долго отражал им удары Енгеранда. Ловко уклоняясь и отражая удары, он выбрал благоприятное мгновение и нанес такой сильный удар по запястью противника, что если бы не крепость наручей, он может быть отрубил бы руку Енгеранда, из которой бердыш вылетел на несколько шагов. В это время Сентре живо схватил свой бердыш, ударил им в забрало Енгеранда и одним прыжком наступил на его бердыш. Енгеранд, в отчаянии, что обезоружен, подскочил к Сентре, крепко сжал его в объятиях и тщетно пытался повалить на землю: Сентре, со своей стороны обняв противника левой рукой, поднял над ним бердыш, но не ударял; он довольствовался тем, что не давал ему схватить руку. Король арагонский, желавший прекратить этот опасный бой, поднял свой жезл. Судьи остановили противников и легко развели их. Енгеранд, подняв забрало, воскликнул:
— Благородный француз, мой храбрый брат Сентре, вы победили меня вторично.
— Ах, что вы говорите, — возразил Сентре с живостью, — не я ли побежден вами, ведь мой бердыш упал прежде?
Во время этого благородного спора они были подведены к королевскому балкону; король сошел вниз, чтоб обнять того и другого. Между тем как герольды собирали голоса для провозглашения победителя, Сентре ускользнул из окружавшей его толпы, подлетел к герольдмейстеру, взял у него свой браслет и, сложив оружие, поднес его Енгеранду, как своему победителю, желая предупредить возглас герольдов. Но Енгеранд, не принимая залога, подал ему свой меч эфесом. Едва король успел остановить эти благородные порывы, решая, что Сентре должен сохранить свой браслет, как тот бросился к балкону королевы и, став на одно колено пред госпожой Элеонорой,[36] умолял ее принять браслет, как цену победы, одержанной ее супругом. Раздался крик удивления; сама королева пришла поднять его с колен и решила, что Элеонора должна принять этот богатый дар из вежливости и чтобы почтить того, кто имеет столь возвышенную душу-Элеонора уступила, но сняв тотчас же с шеи алмазную нитку сказала:
— Сеньор, несправедливо будет оставить вас без знака вашей победы.
Сам король помогал снимать вооружение с обоих рыцарей. Сентре, заметив, что Енгеранд ранен, схватился за свой окровавленный кинжал и целовал на нем кровь, обливаясь слезами.
Легкая рана героя не препятствовала ему участвовать в пиршестве, которое последовало за битвой; король посадил Сентре и Элеонору подле себя, а королева оказала эту честь Енгеранду. День был ознаменован многими торжествами и Сентре постоянно был предметом самого лестного внимания. Торопясь возвратиться во Францию, Сентре простился с королем и королевой арагонскими, нежно обнял монсеньора Енгеранда, поклялся ему в неизменной дружбе и пустился в обратный путь. В Париже король Иоанн оказал ему самый лестнейший прием; старые рыцари и все придворные дамы встретили молодого poursuivant d'armes рукоплесканием, лучшей наградой победителю.
Месяц спустя по возвращении Сентре из Испании представился ему новый случай ознаменовать свои доблести на глазах самого короля и всего двора. Один из знаменитейших польских палатинов, сопровождаемый четырьмя не менее его знатными вельможами, прибыл в Париж полюбоваться двором короля Иоанна. Все пятеро, совершив один и тот же военный подвиг, носили золотую нитку на руке и цепь на ногах, не мешавшую, однако, свободе движений. Они упросили монарха дозволить им оставаться при его дворе, пока не представятся столько же рыцарей, чтобы сразиться с ними.
Великолепие и изящная простота костюма польских вельмож изумляли весь французский двор. Шелковое полукафтанье с золотом, охватывая талию, доходило до колен; сбоку, на поясе, унизанном драгоценными камнями, висела широкая загнутая сабля; легкие сапожки, украшенные золотыми шпорами, надвинутая на лоб шапка со снопом перьев цапли, выходивших, как казалось, из груды алмазов, длинная пурпуровая мантия, подбитая соболем или астраханской мерлушкой, падавшая до ног и застегнутая на правом плече драгоценной запонкой, — в этом простом и благородном одеянии палатины соединяли воинственный вид северных воинов с великолепием вельмож юга. Обходительность и простота их нравов скоро были поняты, несмотря на гордый и даже немного суровый вид.
Множество молодых рыцарей и оруженосцев poursuivant d'armes спешили внести свои имена в список желавших сразиться, который два маршала Франции должны были представить королю. Полагают, что Сентре был не из последних в числе домогавшихся этой чести, а король Иоанн не задумываясь назначил его первым из пяти для поединка с чужеземными рыцарями.
Торжество было пышное. Сентре первый любезно спросил палатина-князя, согласен ли он вступить с ним в бой. Князь, зная о славе Сентре, считал за особенную честь выбор французского монарха. Он нежно сжимал в своих объятиях Сентре, пока тот нагибался, чтобы снять цепь и золотую нитку.
Ристалище было устроено подле дворца св. Павла на обширном поле св. Екатерины. Битва длилась два дня с равной честью для обеих сторон. Однако Сентре чувствовал свое превосходство над мужественным противником. Но он не воспользовался этим и в первый день довольствовался тем перевесом, какой требовала честь, а на второй день из деликатности подверг себя опаснейшему испытанию. Гордый и храбрый палатин, изучавший с детства искусство биться своей кривой саблей, может быть, одержал бы решительную победу, если бы не чрезвычайная ловкость, с какой Сентре избегал и отражал удары соперника. Сентре, постоянно хладнокровный, что раздражало противника, долгое время только парировал удары. Зная по опыту, что смирение поражает добрую душу, он искусно поддерживал бой до назначенного для окончания его часа. Заметив же, что рука князя ослабла и наносила неверные удары, он пустил своего коня вскачь и, схватив княжеского коня за крестец, так ловко ударил по сабле, что она вылетела из руки. Тогда он легко соскочил с коня, поднял саблю, снял каску, скинул наручи и поспешил поднести саблю палатину. Польский князь обвороженный грацией и деликатностью Сентре, быстро соскочил со своего коня, чтоб принять саблю и обнять такого достойного противника, великодушно сознаваясь в своем поражении. Король Иоанн уже сошел с балкона и обнимал обоих бойцов; сжимая Сентре, он чувствовал нежную и живую привязанность отца.
