У муравьёв, кроме девочек и мальчиков, есть ещё и совсем бесполые граждане – они но профессии простые рабочие. У пчел нечно похожее, у них есть матка-царица, она и окладывает яйца, остальные работают на неё. Но у муравьв всё обстоит гораздо сложнее. У них есть даже проффи-«озорники», то есть муравьи, которые профессинально занимаются разбоем, озорничают. Чем они промышляют? Нападают на чужие общины, крадут яйца, уносят к себе, и вылупившихся из них муравьёв превращают в своих рабов. Каковы, однако! Такие войны они ведут в большом порядке.
Другие, менее воинственные, не воюют, а занимаются животноводством – разводят стада тлей вокруг своего муравейника, их сладкое молочко является для муравьёв изысканным лакомством, они его вожделенно слизывают. Своё стадо муравьи бдительно охраняют и помещают каждую тлю собственнолапно на подходящие для тех растения. Это как бы их личный домашний скот. У муравьёв, как и у всякого уважающего себя общества, есть, конечно, и свой ОМОН. Это такие специальные воины с огромными жуткими челюстями. Они-то и возглавляют набеги на соседей. Муравьи очень хорошо понимают, кто есть ху в большом лесном мире. Своего от чужого они отличают мгновенно. Своим они охотно помогают в работе. А вот если чужой, по легкомыслию или по врождённой глупости, забредёт в их муравейник, они его, без лишних рассуждений о морали и решения суда, линчуют и съедят. Если один муравей тащит слишком тяжёлую ношу, он может её оставить, сходить за подмогой, и потом уже, артелью, они эту ношу дотащат до места. Можно предположить, не сильно фантазируя, что муравейник – это конечный этап эволюции всякого тоталитарного общества. Бог такой им положил конец. В назидание народам мира… Чтобы не ограничивались изучением первой главы…
…А вон там, если перейти длинное чёрное болотце, что вдоль дороги, как раз и выйдешь в темновые леса. Это настоящий девственный лес. Я там ожнажды чуть не наступила на жирного зайца. Звери в этом лесу совсем непуганные. Заяц лениво отпрыгнул в сторону и снова беспечно устроился досматривать сладкий сон – верно, про заячью капусту. В этом непроходимом лесу человек – лишний. Надо очень сильно любить лес, чтобы не затосковать, попав сюда. Здесь тишина полная, особенно ближе к полудню. Каждый шорох – как грохот. Не дикий ли зверь крадётся, чтобы разорвать свою жертву на части и со зверским аппетитом слопать? Множество самых разных растений толпятся без всякого порядка в этом лесу. И даже двух похожих рядом не сыскать. Это – неправильный лес. Он везде разный. Тут выше. Там ниже. А дальше очерк – линия дугой. Он всюду очень разной формы, различного цвета… Это ещё больше увеличивает его беспокойный вид.
А какие здесь, на одном и том же дереве, разные листья! Вот один, нежно перистый, а рядом, на той же ветке, как бы вырезан лопастями. То он узок, то широк, то заострён, как меч, то кончик его совсем круглый. Здесь он глянцевый и сочный, как молодая сила, а там сух и без всякого блеска. Словно старческая немощь. У иных листьев нижняя сторона вся покрыта волосками, и когда лёгкий ветерок шевелит листву, они кажутся то серебристыми, то совсем темными, даже не видно зелёного цвета, то – весьма оживлёнными, то – вдруг в полной меланхолии. В девственном лесу царит безбрежная демократия, полный её разгул. Пестрота индивидуализма, а если где-нибудь и есть однородная группа, то это, скоре всего, молодая поросль от старого ствола, отростки, поднимающиеся от его корней. Каждое дерево тесно окружено со всех сторон чуждыми ему формами, ожесточённо, бескомпромиссно оспаривающими у него пространство и воздух.
А там, где столько равноправных особей борются за обладание землёй, там ни одно дерево не имеет ни малейшего шанса разрастаться вширь или создавать надёжные коалиции… Здесь всё случайно. У них одна только перспектива – расти вверх. Теснота мешает деревьям распускать свои ветви в стороны, только поднявшись над соседями, может дерево, равноправный член демократического сообщества типа «девственный лес», достичь царства свободы и света. В награду за эту победу оно может там, в вышине, беспрепятственно распускать свою листву во все стороны.
Но здесь все стремятся к одному и тому же, а значит, и толстые, и тонкие деревья достигают почти одной высоты, и на стволах победителей красуются одинаковые символы победы – маленькие и малюсенькие кроны… Несмотря на свой оргомный рост и толщину ствола, вид они имеют очень странный – вроде как недоразвитые дети-переростки. А если сравнить их с дубами, которые растут сразу за селом, на горке, мне их хорошо видно с моего крылечка, то они, эти дубы, реально в два раза ниже и не с такими толстыми стволами, кажутся настоящими исполинами.
Дуб – царь леса. В девственном лесу он редко встречается. Ему нужна воля, он презирает демократию. Как легко, однако, ошибается глаз!
…Ближе к воде, к пойме реки, лес становится строгим и окончательно неприступным. Кроны вековых деревьев соединяются, образуют почти непроницаемый для солнечного света шатёр. Здесь, на пойме, почва жирная, покрыта слоем перегноя, на ней не растёт мелколесье, не распускаются цветы, здесь не летают бабочки. Одни лишь могучие деревья стоят бездвижно и мрачно, как могильные камни на кладбище…
А уж какой здесь кошмар ночью!
Загулявшись в ягодную пору однажды почти до темна, я незаметно удалилась от опушки, проскочила три знакомых поляны, закружилась за ягодой и незаметно потеряла ориентиры. Стемнело быстро, я уже не могла выйти из леса – потому что, на беду, пошёл дождик, и я решила переждать, под густыми кронами можно было, прижавшись к стволу, не слишком замокнуть. Но когда дождь закончился, было уже слишком темно, и пришлось провести эту ночь, сидя на ветке дерева. К тому же, постоянно крепенько пощипывая себя, чтобы невзначай не уснуть. Темнота пугает – не видно ни зги, только светляки тут и там светятся, но лучше бы они этого не делали. Изредка раздается дикий вой, похожий больше на тяжёлый жуткий стон…
И это чудо природы – апофез либерализма в мире растений! Тихий ужас, когда разразится гроза и буря над лесом. Внизу всё ещё спокойно, а наверху уже глухо гудит, будто проносится мимо табун диких лошадей. И вот уже постепенно свист и вой спускаются вниз, всё глубже, уже слышны удары верхних ветвей, молнии разрывают густую тьму, стоголосое эхо разносит раскаты грома по чаще… С корнем вырванное ветром, дерево с треском валится на землю, и в падении своём ломает, как былинки, соседние деревья, или вырывает их с корнем. Среди этих ужасных звуков – воющего и свистящего ветра и треска деревьев, различимы лишь крики обезумевших от страха диких животных. Здесь, за семнадцать лет моего пребывания, сильные бури были два раза. Зрелище угнетающее – лес после урагана. Приветливый более-менее вид девственный лес имеет лишь ранней весной, в начале апреля, когда только начинает проклёвываться молодая листва, и во всем растительном царстве пробуждается новая радостная жизнь… Особенно хорошо там, где поблизости есть вода. Можно забыться и думать, что находишься в потерянном и вновь обретённом земном раю.
Утро в девственном лесу – самое шумное время суток. Потому что хотя дневных зверей меньше, чем ночных, голоса их звучат более громко. Птицы не стразу начинают петь, они должны как следует прогреться. Чем выше солнце, тем громче поют они. Но вот полдень, и птицы постепенно умолкают. В это время у них законная сиеста – лес спит, наступает полная тишина. Там, где солнечные лучи пробиваются сквозь лиственный свод и весело играют на мелколесье, начинают порхать пёстрые бабочки, роятся блестящие жуки, а внизу, под кустом, может проползти блестящая змея… Все хорошо на солнышке, и живность этой ситуацией пользуется – пока по-летнему не разрослась крона. Изредка в этой тишине раздаётся стук дятла – как удар топора по дереву. А то вдруг зазвучит голос человека – но нет, это не человек забрёл в лесную чащу и зовёт на помощь, это бормотанье и всхлипывание меланхоличных лесных голубей.
В солнечный полдень только хладнокровные не спят и не прячутся в тень – они безмятежно нежатся в солнечных лучах, широко разевая пасть, словно у них эпидемия ангины, и они хотят как следует прогреть своё горло. С наступлением вечера всё снова оживает. Как и на заре, звонко поют птицы, но это уже другая песня – они теперь прощаются с ласковым солнышком до завтра. С наступлением сумерек совсем другие действующие лица выйдут на арену лесной жизни. Большие летучие мыши прорезают лесную чащу и, в поисках изысканной закуски, жадно гоняются за громадными вечерними бабочками. Когда же наступит полная темнота, звучать будут только лягушки да филины. Да ещё тут и там зловеще разрывают ночную тишину крики бедных животных, трагичесуки проигравших битву жизни ночному хищнику.
