– Марин, а где мой нож?

Мама краснела, равнодушно пожимала плечами и бросала через плечо:

– Да не помню... Здесь где-то.

Дядя Юра обиженно надувался и замолкал.

Наконец папе это надоело, и он переложил ножи обратно в кухонный стол. В первый же вечер мама порезала палец – как сказал папа, нарочно.

Мама кричала на него сквозь слезы:

– Ну конечно, нарочно! Конечно! Тебе твой шурин дороже моего пальца! А уж твоя сестра тебе дороже жены в тыщу раз! Или даже в миллион!

На что папа молчал и молча злился.

С аквариумом тоже ничего не вышло. Рыбки, за которыми мы с мамой долго и нудно ездили на Арбат в зоомагазин, на следующий день сдохли. При этом мы с мамой переливали воду, уставили всю квартиру баночками, рассыпали по полу половину рыбьего корма, жалели рыб изо всех сил, и в конце этого следующего дня мама так устала, что легла на диван и лежала до самого вечера, пока не пришел папа.

Папа молча выслушал наш рассказ и поставил пустой круглый аквариум на шкаф.

– Ничего страшного, – сказал он. – Не всем это дано. Любить природу тоже надо уметь.

Короче говоря, дядя Юра был непростым человеком. С его огромным ростом, скрипучим голосом и густыми, как проволока, волосами, с его осторожными ночными визитами – он как-то плохо вписывался в нашу малюсенькую квартирку. Поэтому, хотя жалость и любовь к дяде Юре была для меня святым и непреложным чувством, я решил любить его не в открытых, а в закрытых формах. Чтобы он об этом не знал. А знал один я.

Стоял ли я во дворе, смотрел ли из окна, шел ли из школы – глаза мои теперь были зоркими, а движения осторожными. Не идут ли за дядей Юрой? Не крадутся ли милиционеры за мной по пятам?

Даже когда мои друзья начинали играть в футбол, я иногда покидал их и садился на деревянный столик, краем глаза наблюдая за всеми входящими и выходящими.

И надо же было так случиться, что однажды я действительно увидел милиционера в фуражке и плаще, который

входил в наш подъезд! А дядя Юра как раз был у нас в гостях!

Я помчался домой и с порога крикнул:

– В доме милиция!

Дядя Юра шатнулся и сразу бросился к окну.

– Машины во дворе нет! Это не за мной! – крикнул он. – Может, участковый?

В тот раз я впервые увидел, как он побледнел. Лицо сразу стало нормального цвета.

Зачем-то дядя Юра полез на балкон, и папа с большим трудом уговорил его не прыгать с шестого этажа.

– Сима, ну все! Ну все! Прости меня, Сима! Прости меня, Марина! – отчаянно шептал дядя Юра.

Потом он надел ботинки и исчез.

Было уже темно.

– Куда же он пойдет? – отчаянно спросила мама. – Ведь к Розе ему нельзя...

– Ну один раз переночует на вокзале, – сказал я, не без оснований чувствуя себя причастным ко всей этой истории. – Это гораздо лучше. Безопаснее.

– По-моему, – тихо сказал папа, – на вокзале его точно заметут.

– Не кричи на ребенка! При чем тут ребенок! – тихо закричала мама. – Иди лучше догони его. И ты иди! – подтолкнула она меня в плечо довольно сильно. – У тебя глаза лучше.

...Так поздно я еще никогда не выходил из дома.

Светила луна, отдаленно шумели трамваи, в лужах отражались московские бледные фонари.

Папа бежал, тяжело дыша, по направлению к улице Заморенова.

Потом он понял, что мы бежим не туда. И повернул к скверу.

– Папа, он точно здесь! Он точно здесь! – шептал я.

Темные фигуры шастали по скверу туда-сюда. Я чувствовал, что папу трясло. И сам затрясся вместе с ним. Удивительно, но дядя Юра не поехал в свое Подмосковье на ночь глядя, не спрятался в подвале, не сделал чего-нибудь еще такого же безумного. Он сидел в сквере на лавочке, закрыв лицо руками.

Папа подошел к нему, сел и положил ему руку на голову.

– Ладно, Юра. Кончай! – сказал он. – Не обижайся на ребенка. Ну увидел милиционера. Он же маленький.

– Сима, – сказал дядя Юра каким-то незнакомым, высоким голосом. – Сима, мне осталась неделя!

– Я знаю, – ответил папа.

Так кончилась наша семейная тайна.

Но история про дядю Юру и тетю Розу на этом не кончилась. Через год, как раз в апреле, когда у дяди Юры наконец все устроилось и с работой, и вообще – нас всей семьей пригласили на дяди Юрин день рождения.

У порога нас встретил собачий лай. Этот лай отдаленно напоминал мне мяуканье.

– Ой, не наступите! – весело кричала тетя Роза. – Не наступите, а то он обидится и будет весь вечер лаять, покоя не даст.

Карликовая китайская собака с уморительно злым носом, крошечными глазами-пуговками и яростно открытой пастью

перекочевала на огромные руки дяди Юры. Дядя Юра ласково прижал ее к своей груди и сказал:

– Ну вот, знакомьтесь. Наша новая собака. Лайма.

Ананасов на столе не было ни одного. Но сколько же было салатов!

В общем, я ел, ел, ел эти салаты и никак не мог остановиться.

– Как из голодного края, – неодобрительно смотрели в мою сторону родители.

– Да отстаньте вы! – хохотала тетя Роза. – Пусть ребенок наконец поест.

Наконец я наелся. Но ходить я уже не мог. Меня отнесли в Ларискину комнату и положили на маленький диванчик. Вся комната от пола до потолка была заставлена аквариумами. По моей просьбе в комнате выключили свет, и я увидел фантастическую картину: стаи диких меченосцев, пузатых золотых рыбок, серебристых гуппий кружились почти что вокруг меня в невероятном танце.

Неожиданно в комнату вошел дядя Юра и сел рядом.

– Ну как, нравится? – как всегда усмехаясь сквозь колючий взгляд, спросил он своим скрипучим голосом.

– Ага, – сказал я.

– Рыбы хорошие. И не врут, – грустно добавил дядя Юра. – Ты на меня не обижаешься?

– За что? – спросил я.

Дядя Юра долго и тяжело молчал, а потом закурил.

– Так... – наконец проронил он. – Вдруг обижаешься. Ну пока, – и он прикрыл за собой дверь.

Гульба в большой комнате между тем приобрела какой-то невероятный характер. Там танцевали под пластинку, кричали, пели – все одновременно – и, по-моему, били посуду...

– Марин, только, пожалуйста, больше не рассказывай мне свою историю про пионерский лагерь, я тебя прошу! – хохоча, кричала тетя Роза.

– Не буду! – кричала мама сквозь шум. – Давай лучше споем!

– Хасбулат удалой! – кричала тетя Роза.

После непродолжительного молчания гости запели...

Мне надоело сидеть с рыбками и я вышел к гостям. Петь-то я тоже любил....

Сняв пиджак и засучив рукава, с красными щеками сидел мой папа. Он пел, обнимая одной рукой маму, а другой дядю Юру:

...Долго и поздно ехали мы обратно. Автобус трясся и волочился по московским улицам.

Меня так замучила эта езда, что я сплоховал и по дороге к дому, когда оставалось уже чуть-чуть, меня вырвало.

А мама отбивалась от папы, который лез к ней, не замечая, что происходит с его любимым сыном:

– Марин, обними меня! Ну я тебя прошу!

Мне было стыдно и за себя, и за папу, и потом, уже дома, лежа на кровати, я бил кулаком в стену и шептал:

– Ну папка! Ну папка!

Своего отца я видел пьяным в тот вечер в первый и последний раз в жизни.

Наутро мама сказала нам:

– Слабы вы, мужики, у меня! Так гулять, как дядя Юра, это надо другое здоровье.

И мы с папой смущенно посмотрели друг на друга...

Кстати, именно в этот день соседка с первого этажа Маруся Ивановна, которая когда-то была у меня нянькой и с которой я спорил, как сажать лук в банку – головой вниз или головой вверх, – сказала мне как бы между прочим во дворе:

– Ну что, ваш досрочно-условно освобожденный-то? Устроился или нет?

И я спокойно ей ответил:

– Да вы что, Маруся Ивановна! У него же руки золотые! Он вообще нигде не пропадет!

Так что вы не думайте, что соседи в нашем дворе про дядю Юру ничего не знали. Знали еще как. Но молчали.