– Ну что ты стучишь? Что ты стучишь? – возмутилась мама. – Он прекрасно все понимает. Если ты думаешь, что он чего-то не понимает, это твое глубочайшее заблуждение.
– Может, он и все понимает, – рассердился тогда папа, – только все равно дядя Юра никакой не дурак. Он несчастный человек. И это тебе прекрасно известно.
– Несчастная прежде всего твоя сестра Роза! – сказала мама тоже в сердцах. – Вот она действительно несчастная. Живет между небом и землей. Несчастная Лариска, потому что должна врать в школе, где ее отец. И я несчастная, потому что живу тут как на иголках... То ли милиция с облавой придет, то ли соседи с проверкой.
Наступила тишина.
– Так... – сказал папа тихо. – И что дальше?
– Ну ты же знаешь, что я совершенно не против! – громко сказала мама. – Я совершенно не против. Но только при чем тут несчастный человек? Не надо было кормить свою овчарку ананасами, и не было бы несчастья.
– Что? – сказал я. – Какими еще ананасами?
– Лева, ты что, подслушиваешь? – наивно спросил папа.
– Конечно, подслушиваю. Вы же и хотите, чтобы я подслушивал, – сказал я из другой комнаты.
– Нет, мы не хотим, чтобы ты подслушивал, – скандально сказала мама. – Подслушивать нехорошо. Но раз уж ты все подслушал, будь добр, выйди к нам и разговаривай с нами, а не со стенкой.
– Да пусть уж лучше со стенкой... – устало сказал папа.
– Сима! – сказала мама, как любила выражаться тетя Роза, «на повышенных тонах». – Я не понимаю! Ну в чем дело? Я Юру очень люблю. Он хороший мужик. Он погорел ни за что. Я делаю все, что в моих силах.
– А от тебя ничего и не требуется. Только держать язык за зубами.
– Да? – опять сказала мама на повышенных тонах. – А кормить его ужином не требуется? А врать соседям от меня не требуется? А вытирать сопли этому балбесу, который стукается каждый раз лбом, когда Юра храпит. Тоже не требуется? Ты же знаешь, как он храпит. Или ты не знаешь, как он храпит?
– Мама, – сказал я, наконец выйдя из своей комнаты. – Понизь тоны. Я больше не боюсь, когда дядя Юра храпит. Только я не понимаю, на чем он погорел. Его что, бензином облили?
Опять наступила тяжелая тишина.
– Лева! – вздохнув, сказал папа. – Как хорошо, что ты есть!
– Лева! – сказала мама. – Это фигуральное выражение. Просто дядя Юра попал в компанию нехороших людей. И его посадили. С ними заодно. Хотя он был почти не виноват.
– А зачем он тогда кормил ананасами свою овчарку? – спросил я упрямо.
– О боже! – застонал папа. – Ну что за бред!
– Никакой не бред, – опять обиделась мама. – Я сама видела. Берет ананас недоеденный и кидает этой своей... Лайме, что ли? Или Сайме... Я уж не помню. Давно это было.
– Да... – тихо и задумчиво сказал папа. – Пять лет прошло, как одна копеечка. Только все равно ты что-то путаешь. Никогда он не кормил собаку ананасами. Собака просто не ест ананасов.
– Ну как же не ест? Все она прекрасно ест – и колбасу, и фрукты, и пироги. Ты что, не помнишь?
Тут родители грустно замолчали. Видно, они вспоминали то счастливое время, когда жили на Кропоткинской и были совсем-совсем молодые. А у тети Розы все было хорошо. Даже очень. Только я-то всего этого не знал!
Поэтому я тоже возмутился и потребовал, чтобы мне, наконец, объяснили про собак и ананасы.
– У них был дом полная чаша! – с чувством сказала мама. – Понимаешь?
– В каком смысле? – не понял я.
– Ну это такое выражение. Это значит, что у них все было.
– Ну что все?
– Ну что-что! – начала сердиться мама. – Собака большая. Радиоприемник немецкий «телефункен». Часы золотые. У Розы шуба чернобурка. Пришлось потом продать.
– Шубу ей подарил отец, – сухо добавил папа.
– Ну тогда ты рассказывай! – наконец не выдержав, сказала мама и ушла, как всегда, на кухню, и там стала стучать тарелками и громко ворчать.
И папа начал долго и скучно мне объяснять что-то про какой-то завод, на котором сначала был один директор, потом другой директор, потом начались проверки, и выяснилось, что главный технолог организовал бригаду, которая работала сверхурочно и делала дополнительную продукцию, а потом выяснилось, что эти часы нигде не учитывались и их продавали налево...
В общем, я ничего не понял и пошел на кухню к маме.
– Мама! – сказал я. – Ну скажи честно, он был виноват?
Мама помолчала и тихо сказала:
– Ну конечно виноват... Взрослый мужик, должен был понимать, чем это все кончится. Но знаешь, сажать на пять лет – за золотые руки... Это... Это только у нас может быть. Ну штраф. Ну самое большее год условно. Но пять лет... Какой кошмар!
И мама вдруг начала всхлипывать.
Так я узнал про несчастье дяди Юры, которое от меня так долго и старательно скрывали.
Насколько я понимаю, дядя Юра в молодости просто любил деньги. По большому счету, это вообще не недостаток. Но... дядя Юра немного поспешил родиться. С такими руками и с такой прирожденной любовью к хорошей жизни ему надо было родиться гораздо позже. Однако в то время, о котором идет речь, я еще не мог осознать дяди Юрину жизнь в грядущей перспективе.
В то время, о котором идет речь, я твердо сказал себе, что сделаю все для того, чтобы милиция не проникла в наш дом, в наш двор, на нашу улицу и не напала на след дяди Юры.
Пусть дядя Юра по мнению милиции преступник – но по мнению нашей семьи дядя Юра просто хороший человек и мастер золотые руки. И я немедленно приступил к выполнению своего плана.
Тут может возникнуть вопрос: а почему я решил именно охранять дядю Юру? Может быть, лучше было бы решить что-то другое? Может, лучше было бы просто больше любить и сильнее уважать дядю Юру? Вежливо здороваться, приносить ему тарелку и чашку, развлекать его разговором? Без всякой, так сказать, отсебятины?
Но посмотрел бы я на вас, будь вы тогда на моем месте! Настала пора описать внешность дяди Юры! А это, между прочим, непростая задача. И не случайно я так долго откладывал ее в течение всего этого рассказа.
Мама называла дядю Юру просто – Цыган.
Папа мрачно шутил, что «пионерский лагерь» дяди Юры был в каких-то необычных местах, потому что на Севере так загореть нельзя, только на юге.
Короче, дядя Юра был почти весь черный. Только волосы на висках седые.
Глаза у него были черные. Кожа темная, смуглая. Волосы... Ну, короче, он был совсем темен лицом. Кроме того, кожа у человека, побывавшего в лагере, приобретает совершенно иной оттенок, чем у москвича. На ней появляется обветренность и здоровый румянец. По такому лицу сразу видно, что человек побывал в разных переделках и знает, почем фунт лиха.
Когда дядя Юра улыбался, зубы у него на темном лице блестели как у негра.
Кроме того, у дяди Юры был скрипучий голос. Букву «р» он выговаривал так же как я. И имел несколько неприятных привычек. Например, мою маму он называл так:
– Мариночка, душечка...
Она обижалась и иногда даже плакала.
Кроме того, дядя Юра носил очки и, снимая их, слегка протирал об нашу занавеску. Это тоже не нравилось моей маме. Сняв очки, он смотрел на окружающий мир подслеповатым, но при этом очень колючим взглядом.
И наконец, дядя Юра постоянно дарил папе ножи.
Это были совершенно замечательные ножи-самоделки – длинные, острые, блестящие, красивой формы и с отличными наборными ручками. Не ножи, а сказка. Но мама их боялась. Она говорила, что боится резать этой сказкой мясо и капусту, потому что таким ножом можно отхватить сразу полпальца. А если я схвачу такой нож – добавляла она про меня – то отхвачу сразу всю ладонь. Или руку по локоть.
Кроме того, логично заключала мама, если дядя Юра опасается наших соседей, им эти ножи показывать нельзя. Соответственно, ими нельзя пользоваться. Потому что соседи имеют обыкновение приходить за солью в самое неподходящее время. Так что мама убрала все до единого дяди Юрины ножи в стенной шкафчик. А ножей было три-четыре или даже пять.
Дядя Юра пока никак по-другому моего папу отблагодарить не мог. Мне, как я уже сказал, он подарил аквариум. А папе ножи. Но поскольку ножи были убраны в стенной шкафчик, каждый раз при его появлении происходила такая сцена – мама начинала резать хлеб или овощи на салат, и дядя Юра спрашивал:
