– А чем ты занимался после «Одиозного» журнала? До этого своего ящика? – Ее широко раскрытые глаза искрят любопытством.

– Я? – У меня отсутствует файл с этим периодом. Я стер его, заблокировал, поставил пароль. – Честно? – после долгой паузы. – Хуйней страдал, – говорю я и отворачиваюсь.

Какое-то время мы сидим молча, затем она встает и разливает остатки шампанского по бокалам.

– Слушай, ты так порвал этого придурка из мэрии на прошлой неделе!

– Ты смотрела? – говорю я чуть более восторженно, чем следовало.

– Знаешь, мне понравилось.

– А говоришь, ни разу не видела, вруха! – Я укоризненно грожу ей пальцем. – Сейчас я тебе покажу, как у них чиновников рвут.

Включаю ей шоу «Colbert Report», мы дружно хохочем над сценой, где Кольбер, беседуя с женщиной, отстаивающей права матерей сцеживать молоко на рабочем месте, достает молокоотсосник, приставляет его к своей груди и включает.

– Представляешь, если бы я вот так вот с какой-нибудь заместительницей префекта? В ту же секунду закроют!

– Андрей, – она проводит рукой по моим волосам. – Мне кажется... я вижу тебя в другой программе. Это должно быть серьезное шоу. Правда.

– Не надо таких авансов! – Я допиваю шампанское. – Я их не заслужил.

– Нарываешься на комплимент?

– Нет, – становится грустно, – какие уж тут комплименты.

– Знаешь, – она продолжает гладить меня по волосам, по щеке, – ты какой-то колючий, будто тебя не долюбили в детстве... или по жизни... – и в ту же секунду отдергивает руку, будто испугавшись собственных слов.

– Я не знаю... то есть... никогда не думал об этом. Может, ты и права, – притягиваю ее к себе. «Интересно, кто и как сильно любил тебя в этой жизни, Наташенька», – думаю я, пока наши запахи не смешиваются, унося обоих в мятную муть с привкусом алкоголя на губах.

За окном начинает светать, Наташа спит у меня на плече, а я лежу и смотрю в потолок. Совершенно не могу уснуть. Но это не та бессонница, которая изматывает и выводит из себя. Голова поразительно чистая и пустая, как картонный глобус. И я гоняю по его поверхности мысли. Туда-сюда, туда-сюда. Вроде бы все началось с воспоминания моего с Ваней разговора о женитьбе. С чего вдруг я об этом заговорил? Кажется, я начал рассказывать ему про Наташку. Или он меня про нее спросил, а я ответил что-то вроде «случайное увлечение».

Точно. «Случайное увлечение», «одна из», «так уже было», «я не вижу оптимистического финала у этой истории». Ты прячешься за редутами ничего не значащих фраз, отгораживаешься частоколом эсэмэс, придумываешь поводы, чтобы не продолжать то, что еще толком не началось, сохраняешь полное радио-молчание, и к вечеру сходишь с ума оттого, что она тебе не написала. Я осторожно поворачиваю голову и смотрю на Наташу, на ее волосы, разбросанные по моему плечу.

Что-то идет не так, чувак, и ты это чувствуешь. Что-то выбилось из схемы, не пошло на поводу у твоих постоянных капризов. Ответ есть. Ты просто боишься произнести его вслух. Ты даже боишься думать о нем дольше одной секунды. Он лежит на поверхности, но ты всего лишь скользишь по ней. Как в той песне. Так легче. Так тяжелей. Но пока пусть так и будет. В борьбе с самим собой главное не победа, а участие...

Проснулся около одиннадцати оттого, что вверху визжала дрель, а еще – оттого, что, повернувшись набок, не нашел ее рядом. Приоткрыл левый глаз, убедился, что никого нет. Приподнялся на локтях, прислушался к квартире, на всякий случай позвал: «Наташ!» – но не слишком громко. Не то чтобы меня пугало одиночество в чужой квартире, но честно говоря, я чувствую себя в таких случаях неуютно. Встал, вышел из спальни, услышал шум душа, пошлепал к ванной, открыв дверь, крикнул в мокрый пар: «Доброе утро!» – и услышал в ответ что-то про полотенце, и еще, кажется, «привет!».

Прошел на кухню, налил себе стакан сока. В голове вертелось, что надо бы домой, переодеться для корпоратива, а днем еще это гребаное интервью и вроде бы я Антону обещал заехать, обсудить детали предстоящей презентации. Или мы собирались вместе пообедать? Или... Но за всеми этими деталями маячило что-то другое. Я вдруг ощутил себя в совершенно незнакомом состоянии. Начало двенадцатого, а я до сих пор не включил телефон, не оделся и не убежал к себе. Меня совершенно не парит обстановка чужой квартиры, я не ищу, куда деть руки под столом, не отвожу глаза и даже не придумываю, что ей сказать, когда она выйдет из ванной. На душе абсолютная умиротворенность. Бррр. Я повертел головой и собрался уже объяснить себе, что это состояние значит и чем оно мне грозит, как услышал:

– Андрюш, полотенца в шкафу, в спальне. Во втором ящике снизу, – и потом опять шум воды.

Она стоит под душем, взбивая волосы резкими движениями, и я смотрю, как струи воды сбегают с ее лба. Текут по губам, подбородку, обволакивают шею, чтобы опять слиться в единый поток на животе и бедрах. Зеркало медленно запотевает, и я чувствую, что то же самое происходит с моими глазами. Я хлопаю ресницами, пытаясь восстановить четкость картинки, но это не помогает: картинка продолжает распадаться в этом теплом мареве, и Наташа, кажется, не замечает моего присутствия. А я уже и сам не помню, зачем пришел в ванную, и только обжегшая мои пальцы сигарета напоминает о том, что меня попросили принести полотенце.

Я подаю ей руку и набрасываю на плечи полотенце, аккуратно вытираю, как вытирают ребенка, которого у меня никогда не было. В следующий момент я ловлю ее губы, она упирается спиной в стенку ванной. Я успеваю опустить глаза и заметить лежащее на полу полотенце и мокрые следы ее ног на темном кафеле.

«Пошло оно к черту, это интервью!» – успеваю я подумать, и окружающая действительность стремительно теряет очертания...

Перед тем как выйти на улицу Наташа заставляет меня надеть шарф. Я отнекиваюсь, говорю, что еще не так развит стилистически, чтобы носить женские шарфы. Она говорит про мой кашель. Она замечает, что я похож на школьника младших классов, который хочет показать свою взрослость и идет зимой в школу без куртки. Я после деланного сопротивления сдаюсь и даю повязать шарф у себя на шее. Мне на самом деле необыкновенно приятно.

В лифте она проводит рукой по воротнику моей куртки, смотрит на меня, наклонив голову набок:

– Мне кажется, о тебе никто никогда не заботился. Кроме мамы, наверное. Ты не даешься, потому что тебе неприятно, или...

– ...или за все это время я так и не смог найти, кому бы отдаться в хорошие руки? Или это оттого, что нам обоим нравится песня «Sweet child of mine»?

– Почему именно эта?

– А она тебе не нравится?

– Нравится.

– Вот я и говорю, мы – одно сплошное совпадение.

– Ты мальчишка! – Она гладит меня рукой по щеке.

Я часто-часто киваю и опускаю глаза.

Мы гуляем по переулкам вокруг Чистых прудов, фотографируя друг на друга камерами мобильников, строим смешные рожи и принимаем вычурные позы, заставляя прохожих оборачиваться. Сегодня необыкновенно солнечный день, воздух в переулках можно назвать свежим, и даже рыжие, с красными подпалинами, кленовые листья, падают как-то чересчур киношно.

Мимо проезжает грузовик, поднимая пыльную волну, которая нас накрывает. Я чертыхаюсь, трясу головой и протираю глаза, забитые этой гадостью.

– Подожди! – Наташа вынимает у меня из волос какие-то щепки. – Открой левый глаз.

Я напряженно сощуриваюсь.

– У тебя там соринка. – Она аккуратно протирает пальцем в углу моего глаза. Глаза слезятся, потом изображение опять фокусируется.

– Спасибо! – Я целую ее в губы и беру за руку. На мостовой мы пропускаем трамвай и плетущееся за ним стадо джипов, выходим на дорожку вокруг пруда. Я показываю пальцем на ближайшую лавочку, но она морщит нос и вертит головой.

Навстречу нам идет пожилая прилично одетая пара. Мужчина в светлом плаще опирается на палку, но в то же время старается галантно поддерживать под руку свою спутницу. Они степенно проходят, и я ловлю обрывки их разговора про внучку и какую-то проблему со справкой, которую та должна была принести в школу.