95 В схожем ключе эта проблема применительно к белорусам рассматривается в статье Д. Фурмана и О. Буховца «Парадоксы белорусского самосознания» // Дружба народов. 1996. № 6.

96 Грушевський М. Україна і Галичина // Літературно-науковий вісник XXXVI (1906).

97Слова «малоруссы» и «великоруссы» я буду писать по устаревшей на сегодня орфографии, с двумя «с», потому что в XIX в., как уже сказано, это имело особое значение. (Собственно, и «белоруссы» очень часто писались именно так, с двумя «с».) Также и «руссины» будут появляться в тексте с двумя «с» в тех случаях, когда цитируются или излагаются взгляды тех людей, которые писали именно так.

98 Снова оговоримся, что противопоставляется здесь не «хороший» патриотизм и «плохой» национализм, но традиционный региональный патриотизм и национализм как новая, модерная форма идеологии и мировоззрения.

99 Максимович М. Ответные письма М. П. Погодину // Русская беседа. 1857. Кн. 2. С. 87.

100 Четких языковых границ на этом пространстве не было — вместо этого существовали достаточно обширные пространства пограничья, где население говорило на смеси велико- и малорусских, малорусских и белорусских диалектов.

101 Подробно см. мою статью «Украинофильство» // Славяноведение. 1998. № 5.

Растянувшийся на полтора века процесс инкорпорации Левобережья в Российскую империю протекал достаточно гладко. Отмена автономии Гетманщины в конце XVIII в., явившаяся частью более широкого процесса административной унификации екатерининского царствования, не вызвала сколько-нибудь существенного сопротивления местных элит. (1) Зенон Когут, наиболее основательный исследователь истории Гетманщины XVIII в., пишет о двух типах настроений, преобладавших в среде малорусского дворянства в XVIII и начале XIX в. Один из них — Когут называет его ассимиляционным — был ориентирован на растворение в среде русского дворянства и полное слияние Малороссии с Великороссией. Другой тип настроений Когут очень точно определяет как традиционалистский. Традиционалисты стремились к сохранению или восстановлению «прав и привилегий», унаследованных малорусским дворянством от времен Речи Посполитой или полученных им в результате восстания под руководством Богдана Хмельницкого и перехода Малороссии под власть династии Романовых. Когут подчеркивает, что традиционалисты не ставили под вопрос верность Романовым и не были политически организованы. (2) «Эта привязанность (к остаткам автономии Гетманщины — А. М.) представляется более результатом инерции и удобства, чем защитой исторических малорусских прав и привилегий», — отмечает Когут, приходя в конечном счете к выводу, что «оппозиционные тенденции замедлили, но не остановили интеграцию и постепенную ассимиляцию украинского дворянства в русское имперское дворянство. Несмотря на живучесть некоторых местных традиций, в конечном счете факторы, способствовавшие интеграции, оказались сильнее». (3) Преобладание ассимиляционной тенденции было обусловлено тем, что различия между малоруссами и великоруссами обеими сторонами воспринимались как качественно меньшие по сравнению с поляками или прибалтийскими немцами, а также тем, что традиция верной службы царю была общей для подавляющего большинства и ассимиляционистов, и традиционалистов. (4) Подчеркнем еще раз, что в XVIII и начале XIX в. малорусское дворянство и духовенство не просто в подавляющем большинстве своем верно служило царям, но внесло весьма значительный вклад в формирование того, что сегодня известно под именем русской культуры.

Ситуация принципиально изменилась в конце XVIII и начале XIX в. В результате разделов Речи Посполитой в состав Российской империи вошли земли Правобережья с польской или сильно полонизированной местной шляхтой. Это совпало с Французской революцией, которая вместе с последовавшими за ней наполеоновскими войнами противопоставила прежним религиозным и династическим принципам легитимации власти принцип национального суверенитета. В европейской культуре утверждается романтизм с его интересом к национальной проблематике и к народной культуре. Широкую популярность обретают идеи И. Гердера, предрекавшего, среди прочего, особую роль славянских народов в наступающем веке и подчеркивавшего роль «собственного» языка для становления каждого народа. (5) Вскоре декабристское движение и польское восстание 1830—1831 гг. ознаменовали кризис старого режима, основанного на лояльности династии различных, в том числе и нерусских, групп дворянства.

В среде польской шляхты романтизм не просто становится господствующим настроением, но получает мощное художественное воплощение. Польское посредничество сыграло большую роль в распространении романтизма в России. Казачество и его фольклор становятся объектом живого интереса и своего рода модой среди поэтов, писателей и этнографов. Далеко не всех, и даже вряд ли большинство тех, кто занимался в то время украинской этнографией, можно по современной классификации отнести к украинцам (по-тогдашнему — русинам или малороссам). Первое собрание «малороссийских песней» издал в 1819 г. в Петербурге грузинский князь Н. А. Цертелев. Существенный вклад в собирание народного творчества и этнографическое изучение малоруссов внесли М. А. Максимович, И. И. Срезневский, О. М. Бодянский, 3. Доленга-Ходаковский, А. Л. Метлинский и П. А. Лукашевич. (6) Среди этих ранних украинофилов были и малоруссы, и великороссы, и поляки. Применительно к первой половине XIX в. можно даже говорить о польском, малорусском и, с некоторой натяжкой, великорусском украинофильстве как о взаимосвязанных, но самостоятельных явлениях, причем каждое из них вдохновлялось существен-но различными идеями и целями.

В России первой половины XIX в. украинская тематика вызывала интерес и симпатию. (7) Но это была симпатия и заинтересованность по отношению к одной из частей русской земли и русского народа. В истории и характерах Южной Руси искали тех романтических красок и мотивов, которых не хватало в истории Руси Московской. «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Тарас Бульба» и другие окрашенные малорусской спецификой произведения Гоголя и их восторженное восприятие петербургской и московской публикой могут послужить яркой иллюстрацией этих настроений. Однако в целом для русской культуры эпохи романтизма украинская тема была менее важна, чем для польской.

Важный мотив польского украинофильства — миф кресов как потерянного рая. В XIX в., особенно в первой его половине, вполне можно было быть польским националистом и украинофилом одновременно. Украинофильство в этом случае выступало как любовь к краю, являющемуся частью Речи Посполитой, а украинская специфика трактовалась либо просто как региональная, либо как этническая, но не исключающая Украину из польского мира. (Это примерно соответствовало той схеме, на которой был основан интерес к украинской тематике среди русской публики, но эмоции усиливались ностальгией.) Одним из наиболее знаменитых и по-своему типичным поэтом польского украинофильства был Тимко (Фома) Падура, исполнявший казацкие думы собственного сочинения на сомнительного качества украинском или, как тогда говорили, русинском, языке при дворах богатейших магнатов Правобережья. (8) Мода на украинскую, а точнее, казацкую специфику выражалась и в том, что эти магнаты зачастую содержали собственную стражу из казаков. (9)

Именно в польском украинофильстве уже в 30-е гг. начинают отчетливо звучать политические мотивы. Интерес к Украине польских идеологов, особенно из числа эмигрантов после поражения восстания 1830—1831 гг., прежде всего был связан с поиском потенциальных союзников для борьбы с Российской империей. И. Лысяк-Рудницкий, автор биографических очерков трех видных идеологов польского украинофильства, начавших свою деятельность в конце 30-х — начале 40-х гг., — Ипполита (Владимира) Терлецкого, Михала Чайковского и Франтишека Духиньского — отмечает: «Поляки-украинофилы и украинцы польского происхождения (граница между этими категориями была очень зыбкой) внесли существенный вклад в создание новой Украины... Их влияние помогло украинскому возрождению преодолеть уровень аполитичного культурного регионализма и усилило его антироссийскую боевитость».(10) О еще одном польском украинофиле того времени, также уроженце Правобережья, Якубе Яворском, подробно рассказал А. Н. Пыпин. (11) В писаниях польских украинофилов акцент делался на противопоставлении Руси, как они называли восточнославянские территории Речи Посполитой, деспотической Московии. Наиболее радикальные из них даже отрицали славянскость москалей. Они идеализировали прошлое польско-русинских отношений, а будущее Руси видели в восстановлении Речи Посполитой, теперь уже как союза трех начал — польского, литовского и восточнославянского.