Едва придя в себя и обретя способность ясно формулировать мысли, Энн говорит, что никогда, никогда больше не придет в эту квартиру. Она и так зашла слишком далеко… слишком… Отдаю ли я себе отчет в том, что у нее есть муж, который верит ей, и маленькая дочка, которая просто обожает мамочку? Она должна думать о них обоих. Жена и мать не имеет права вести себя так! Время для подобных приключений прошло… женщина ее положения и возраста… надо быть сумасшедшей, чтобы пускаться в такие авантюры… И так далее.
Хочет уйти сразу же, но я не даю. Убеждаю немного задержаться… выпить вина… За первым стаканчиком следует второй. Энн снова берет в руки фотографии. Те, на которых Анна сосет член, а ей вылизывают пизду, вызывают у моей гостьи особенный интерес. Здесь, во Франции, везде порок и разврат… наверное, что-то такое в атмосфере. Я, разумеется, понимаю, что ничего подобного она прежде никогда не делала?
Да, конечно, я прекрасно понимаю… не пройти ли ей в спальню? Или, может, она предпочитает здесь, на диване? Ее бы вполне устроил диван, но… как все неловко… Бедный Сэм… Бедный Сэм… он не достоин того, чтобы его так обманывали.
Энн откидывается на спину и разводит ноги.
Карл считает, что я должен что-то сделать, употребить влияние, чтобы привлечь Беккера к проекту Северина. Дело сулит большие деньги, твердит он, деньги для всех, кто с ним связан… мы могли бы неплохо погреть руки… всего-то и надо, что подлизать кое-кому задницу. Карл так давно лижет задницы, что уже не понимает, что только этим и занимается… воображает себя фокусником, вытаскивающим из шляпы кроликов. Какой же это тяжелый труд — легкий заработок…
По натуре Карл роялист, верит в патронаж. А как еще, черт возьми, вопрошает он, обеспечить себе достойное существование? Когда-то Карл провел целый год в Институте изящных искусств. Потом его выперли оттуда, но дух заведения в нем остался. Бедняга без конца несет какую-то чушь о чинквеченто, Ренессансе, Пандоре великой и Пандоре младшей, духе Франции… и все это посреди запруженной толпой Дью-Магго, где если что и читают, то только "Аксь-он Франсэз", скучнейшую на свете газетенку.
Так или иначе Карл думает, что я должен повлиять на Сэма.
— О чем вы, черт побери, говорите, когда шатаетесь по всем этим заведениям? У тебя что, вообще нет никаких идей? Такая возможность… Боже, существуют тысячи… миллионы ‘способов делать деньги. Неужели ты ни разу не заводил разговор на эту тему? Но почему? Боже, ты повсюду его таскаешь… он покупает всякий хлам… накинь немножко, Сэм и не заметит…
Договорить не удается из-за Рауля, который появляется вдруг неизвестно откуда, сообщает, что ищет меня несколько дней, и рассказывает интересную, на его взгляд, историю. Оказывается, у Рауля есть друг… друг, имя которого он не станет называть, поскольку все равно его не знает. Однако, судя по выражению облегчения, которое появляется на лице рассказчика к концу повествования, я уже не сомневаюсь, что друг Рауля и есть он сам.
— Мой друг познакомился с одной девочкой… совсем еще крохой. Ну, они вместе веселились, и он обучал ее всем тем штучкам, знать которые маленькой девочке определенно не следовало бы. Потом она исчезает… может, он дал ей денег на кино… и все кончено. Прошло и забыто… ну разве что неплохо такое вспомнить, когда рядом нет женщины и приходится обходиться самостоятельно. Но через три недели девчонка возвращается. Надо что-то делать… мой друг спрашивает, что случилось. А вот что: она беременна, и если бездействовать, она преподнесет ему подарочек. Беременна? Невозможно. Ужасно! Мой друг очень встревожен. Наконец, подумав, он спрашивает, с чего это она взяла, что беременна. Ходила к доктору? Разговаривала с матерью? Нет, но у нее кровотечение. Кровотечение? Где? Как где?
Где у всех женщин. Он кладет ее на кровать, поднимает платье… у девчонки месячные. Мой друг дает ей полотенце и немного денег на кино. Все, хватите него девочек! Ну а что, черт возьми, мы об этом думаем?
Не дождавшись от нас ожидаемой реакции, Рауль меняет тему и заводит речь о своей невестке. Она уехала из Парижа… очень жаль, но скоро вернется, и тогда у меня будет возможность затащить ее в постель. А пока он хотел бы познакомиться с какой-нибудь хорошей испаночкой, чтобы практиковаться с ней в языке. И поспешно добавляет, что такая, которая берет деньги, ему не нужна. Нет ли у меня на примете милой девочки без триппера и старших братьев? Если сама зарабатывает на жизнь — хорошо, если шлюха — еще лучше. Отвечаю, что с испанками больше не знаюсь, а вот у Эрнеста, возможно, пара лишних и найдется… спрошу. Рауль благодарит, угощает нас с Карлом выпивкой, дает по сигарете. Уверяет, что ему вполне достаточно и одной… любой… главное, чтобы не было болезней и были передние зубы.
Рауль уходит на похороны — у него умер кто-то из родственников, я расстаюсь с Карлом и иду на встречу с Сэмом. Он весел и говорит только об Александре.
Какая женщина! Какая женщина! Знаю ли я, что он провел у нее всю ночь и вернулся домой только в девять утра? Конечно, пришлось как-то оправдываться перед Энн, вот он и сказал, что был со мной. Если она спросит, не могу ли я подтвердить, что мы играли в карты?
Объяснить, в чем его ошибка, нет никакой возможности. Точно так же и Энн не может уличить Сэма во лжи. К тому же он так взбудоражен, что вряд ли станет слушать.
— Вот кто умеет трахаться! — восхищается Сэм. — Боже, она знает об этом все! Через полчаса после того, как ты ушел, мы уже были в постели! Честно, Альф! Черт, ну ты же знаешь, как это случается. Сидишь, разговариваешь, выпиваешь, а потом вдруг твоя рука оказывается у нее под юбкой.
Останавливаемся… Сэм будит спящего у входа бродяжку и дает ему пять франков. Отмахивается от подбежавшей на раздачу старухи с протянутой костлявой рукой.
— Она сама предложила подняться наверх, — продолжает Сэм. — Ну мы и пошли в спальню. Вот так просто! Черт возьми, я пошел туда посмотреть, что представляет собой эта женщина, а в итоге оказался в ее постели! Сначала дочь, потом мать… о господи! И вот что я тебе скажу… помнишь, я рассказывал о девочке? Той, что отсосала… Так вот, ее мать тоже… что ты об этом думаешь? Да, сэр, в первый же раз… и мне даже не пришлось ее просить. Боже, Альф, я уже не уверен, что хочу возвращаться в Штаты. Здесь, в Париже, такие женщины! Одна проблема: не знаю, как быть с дочерью. Вряд ли Снагглс пойдет на пользу общение с этой Таней.
Беспокойства хватает на несколько минут, после чего Сэм снова возвращается к Александре и тому, какая она восхитительная штучка. Говорит, что в паузах она читала ему стихи. А угадаю ли я, сколько раз он ей вставил?
— Четыре! — с гордостью объявляет Сэм. — Конечно, может, для тебя это и пустяки, но подожди, доживешь до моих лет, тогда и посмотрим. Особенно если ты женат. Если каждую ночь с тобой рядом одна и та же женщина. Когда мужчина женат пятнадцать или двадцать лет, он не трахает женщину четыре раза за ночь. Русские любят поэзию. И китайцы тоже. Ты знал, что она говорит на китайском? Так вот, да… по крайней мере Александра сказала, что это был китайский. Почему, черт возьми, я не приехал в Париж, когда мне было двадцать? Неужели ничего не понимал? Впрочем, может, оно и к лучшему… я бы не оценил… как не ценю и сейчас. Сколько тебе, около сорока? Послушай, прими совет. Возвращайся в Америку и сделай миллион, потом приезжай в Париж и оставайся здесь до конца дней. Но не женись. Не женись. Ни в коем случае. Потому что если у тебя есть миллион, ты всегда найдешь кого-нибудь, кто будет сосать твой член и читать тебе стихи.
Хороший совет, только Сэм не подсказал, как сделать миллион. У него на уме кое-что побольше, ему не до мелочей.
— Никогда не забуду, как она выглядела, когда разделась. Представляешь, лежит на кровати, выставив пизду, и ждет, когда же я что-нибудь с ней сделаю. И даже не постеснялась попросить… правда, по-русски. Ну и язык! Совершенно не подходит, чтобы говорить о таких делах! Уж лучше бы сказала по-французски… по крайней мере смысл я бы уловил. Впрочем, когда она посмотрела на мой член, развела ноги и взглянула на меня между коленей… тут уж сгодился бы любой язык.
