– Понимаешь, там, наверху, не знаю, как объяснить. Там все вдруг ясно, стройно и понятно, все то, что тревожит внизу, кажется запутанным и безвыходным.

– Чему ты удивляешься, – Наташа с недоумением пожала плечами, – просто ты становишься ближе к мировому разуму.

Существование мирового разума было для нее таким же доступным и обыденным, как гастроном на углу.

К концу второй недели занятий я уже сама взлетала, уверенно управляла дельтапланом в воздухе, но вот посадка мне никак не удавалась. На прямой необходимо было сохранять запас скорости, как мне объяснили, а где-то совсем над землей выровнять аппарат и, погасив лишнюю скорость, создать посадочное положение. Но поймать нужный момент и скоординировать движения у меня не получалось. Несмотря на это, казалось, что я уже все умею, только посади меня на командирское сидение, а там уж не растеряюсь. Я была чрезвычайно горда собой. И ждала Андрея.

В субботу мы с Геной и курсантами почти собрали крыло, когда к летному клубу со стороны ангара подъехала пара джипов. Машины сверкали у дороги гуталиновыми боками, фигуры около них расплывались, не даваясь близорукому зрению. Впервые я пожалела, что категорически отказалась носить очки, вопреки настоятельным рекомендациям окулиста.

– Курсант, ну как мы латы вставляем? А я здесь для чего? – закричал прямо в ухо Петя Саламатин, так что я вздрогнула. – А я здесь для того, дорогуша, чтобы научить вас правильно вставлять!

Он гоготнул над собственной дежурной остротой и почесал живот. Невысокий, полный Петя лоснился на солнце, капли пота сверкали на его лысеющей макушке. Он был единственным инструктором, с которым я отказывалась летать под любым предлогом. Говорили, что сутки через трое он работает охранником в каком-то казино. Возможно, сутки собственного унижения он чередовал с тремя, унижая других.

– О, Андрос, гламурный подонок приехал с дружками, и цыпы с ними какие-то. Где он таких находит? – Петя энергично замахал руками и побежал к машинам.

Я не чувствовала под собой ног. Столько времени я мечтала о нашей встрече, а тут мне захотелось сбежать, лишь бы не столкнуться с ним в обществе его подружек. Не такой мне виделась наша встреча.

– Гена, – взмолилась я. – Можно, я первая полечу?

– Очередь, – сказал Гена.

Мы уже собрали аппарат, когда я услышала за спиной знакомый голос:

– А вы летать умеете?

– Не-е-т, – кокетливо протянула девушка.

– И я не умею. Как же мы полетим?

Меня передернуло. Я зашагала к клубу, не оборачиваясь.

– Ты куда это собралась? – спросил Саныч, когда я стягивала с себя комбинезон и швыряла вещи в сумку. – Погода какая. Мы же полетаем сейчас. Ух! Со страшной силой полетаем!

Он потрясал кулачками в воздухе, приговаривая: «Со страшной силой!» – и обезоруживающе улыбался, но глаза, казалось, тревожно наблюдали за моими действиями.

– Тебя кто-то обидел, лапочка? – спросил он. – Ты только скажи!

Я старалась не расплакаться. Что я ему скажу? Что влюбилась в человека, которого видела один раз, с которым провела одну ночь, а затем столько времени ждала его, лишь для того, чтобы услышать, как он заигрывает с «покатушницей». Боже, как глупо!

– Лапочка, – торжественно произнес Саныч. – А ты знаешь, что у тебя все будет хорошо?

– Правда? – Я отложила сумку, увлекаемая зыбкой надеждой.

– А ты как думала?

Я курила на крыльце, хмуро наблюдая, как Андрей провожал своих знакомых. Джипы, грузно и неспешно переваливаясь на ухабах проселочной дороги, скрылись за лесом, когда он подошел ко мне.

– Привет, как дела?

Он выглядел уставшим и совсем чужим. Моя обида показалась мне надуманной. «В конце концов, это его работа, а обо мне он давно забыл. Права была Наташа. Как известно, все мы обмануты счастьем», – с грустью подумала я.

– Летала сегодня? – Он пытался прикурить и не смотрел в мою сторону, словно говорил с неисправной зажигалкой.

– Нет еще, – я изучала носки своих летных ботинок.

– Полетишь?

– С тобой? Конечно, полечу, – скороговоркой выпалила я.

Андрей оторвался от зажигалки, удивленно посмотрел на меня, словно увидал впервые, молча отбросил сигарету.

– Тогда идем.

Я ожидала, что мы направимся к стоянке самолетов, но он повел меня к дельтапланам. От Павла Александровича и ребят я слышала, что Андрей единственный в нашем клубе летает одинаково виртуозно на любых аппаратах. И несмотря на разные системы управления может за один день откатать пассажиров на дельтаплане, а затем спокойно пересесть в самолет. Директор клуба, его учитель и друг действительно души в Андрее не чаял, а когда заговаривал о нем, смотрел с нежностью и смущением, как глядит корова на своего мокрого, новорожденного теленка.

Мы сели в «покатушный» дельтаплан, кресла которого располагались друг за другом: он впереди, а я сзади, на пассажирском месте.

Он спросил:

– Что ты хочешь? Я ответила:

– Ручку, – мне не терпелось показать то, чему я научилась.

Андрей усмехнулся:

– Не дотянешься.

Короткий разбег. Взлет. Набор высоты. К тому времени я уже летала на дельтаплане достаточно, чтобы оценить красоту настоящего полета, ясность и точность выверенных движений в управлении аппаратом. Он летел легко, красиво и празднично, не прилагая видимых усилий, широко взявшись за трапецию.

Левый вираж, пикирование, разгон – и мы, взревев мотором, уходим вверх. Меня вжимает в кресло. Затем вниз, вниз – и меня нет, нет моего тела, я невесома, словно растворилась в небе. Выход из пике, я вновь обретаю тяжесть, память, мысли.

Бреющий полет над полем: под нами в страхе разбегаются пучки полевых цветов. Земля так близко, кажется, можно протянуть руку и сбивать хрупкие стебли.

Едва набрав высоту, мы сразу уходим в вираж. Аппарат распахнутым циркулем чертит огромные круги в бесцветной, немой бездне. Вывод, еще вираж, горка. Я сидела, оглушенная происходящим: он летал так искренне, так самозабвенно, как поют весенние соловьи, словно признавался в любви самой жизни, самому небу и мне. Я слышала отчетливо слова, которых он так никогда и не произнес вслух, слова, полные сил и восхищения. Вдруг он спросил:

– Где аэродром?

Очнувшись, я заозиралась по сторонам, разыскивая полосу. Андрей выжидал пару секунд, затем вместо подсказки перевел аппарат на снижение. Вот же она, полоса, совсем рядом! Мы пошли на посадку. Планирование, выравнивание, касание, пробег. Аппарат свернул на рулежную дорожку, заехал на стоянку и остановился.

– Плохо, – тихо и устало говорит Андрей, отстегивая ремни. – Очень плохо. Осмотрительности никакой. Я тогда еще в машине заметил, когда мы в город ехали. Ты ничего не видишь. Кстати, у тебя как со зрением?

– Нормально. Все прекрасно вижу, – я старалась не встречаться с ним взглядом, чтобы не выдать свою радость – он все помнил, он думал обо мне, он ничего не забыл.

– Тогда почему не ответила, где аэродром?

Я боролась с ремешком на шлеме – сказать мне было нечего. Он не спеша помог мне снять шлем, касаясь лица сухими горячими ладонями. И вдруг стиснул мою голову, как орех, и закричал, смеясь:

– Курсант, отвечайте, когда вас спрашивают.

– Марина, ты летишь? – окликнул Саламатин. – Твоя очередь. Вы уж извините, что отвлекаю, – с кривой ухмылкой добавил он.

– Ты не отвлекаешь, – сухо ответил Андрей. – Но Марина не полетит, она пойдет со мной.

– А-а-а, понятно, – многозначительно протянул Саламатин и рысцой пустился от стоянки к домику.

– Марина, поехали в город. Ты не против? Заодно сумку заберу, – сказал Андрей.

Непродолжительное членство в летном клубе успело избавить меня от последних иллюзий, которые я питала в отношении мужчин. Скрепя сердце, они еще терпят женщин на дороге, не упуская, впрочем, подходящего случая, чтобы посмеяться: «Ну-ка, глянь, небось, баба за рулем», – говорят они друг другу, если впереди идущая машина, перестраиваясь, показывает поворотник, а стекло заднего вида не украшено шляпками и туфельками.