— У меня такое чувство, Леннокс, — медленно произнес он, — что ты что-то замышляешь. Не имею ни малейшего понятия, что бы это могло быть, но я знаю тебя слишком хорошо, чтобы меня мог обмануть равнодушный вид, который ты на себя напускаешь.

При этом он подумал, не замешана ли здесь новая женщина.

Эдди знал, что граф уже пресытился романом с женой политика, но не знал никого, кто бы мог занять ее место столь быстро.

Граф, не отвечая, улыбнулся загадочной улыбкой:

— Встретимся в Лондоне завтра вечером. Если хочешь устроить мне допрос, приглашаю тебя поужинать со мной, но только тебя — и никого больше.

— Значит, ты признаешь, что есть что-то, о чем тебя можно допрашивать?

— Я ничего не признаю, кроме того, что я не люблю любопытных людей.

Это было действительно так, но граф улыбнулся, произнося эти слова, и Эдди понял, что тот не «ставит его на место», как сделал бы с любым другим. Они были близкими друзьями, Эдди волновался за него, и граф давал ему почувствовать, что ценит заботу друга.

Вокруг нарядного фаэтона графа собралась толпа. Этот фаэтон был здесь прекрасно известен, так же как и скаковые цвета графа.

Когда граф сам сел на козлы и подхватил вожжи, раздался гул одобрения, на который он ответил, приподняв шляпу.

Фаэтон тронулся, толпа расступилась, давая ему дорогу, но приветственные крики не смолкали еще долго.

Эдди смотрел ему вслед, пока фаэтон не скрылся в облаке пыли вдали, затем направился снова к ложе Жокейского клуба. И тут он понял, что этот внезапный отъезд графа был чем-то необычен.

Минуты две он размышлял, что бы это могло быть, затем пришел к выводу, что, во-первых, графа сопровождал не грум, как обычно, а Йетс, и, во-вторых, не в привычках графа было путешествовать без сопровождения.

— Возможно, остальные присоединятся к нему, когда он будет выезжать из дома.

Но ведь граф утром определенно заявил, что поедет прямо со скачек в поместье в Хартфордшире, не заезжая в свой особняк в Ньюмаркете.

«Странно!»— подумал про себя Эдди и еще больше утвердился во мнении, что «что-то происходит».

Граф тем временем подгонял лошадей, стремясь поскорее отъехать от ипподрома и оказаться на большой дороге.

Когда они свернули на нее, он бросил через плечо Йетсу, который сидел сзади него:

— Где это?

— Около вон тех деревьев в пятидесяти ярдах отсюда, милорд. Если ваше сиятельство остановится между ними, нас нельзя будет увидеть из проезжающих по дороге повозок.

Через минуту граф увидел деревья, свернул с дороги и осторожно направил лошадей в центр перелеска.

Здесь была полянка, расчищенная дровосеками. Йетс спрыгнул с коляски и, переходя от дерева к дереву, принялся искать то, что раньше спрятал между корнями.

Через минуту он вернул сяк фаэтону с огромной садовой корзиной в руках.

В таких корзинах садовники во всех домах графа приносили фрукты и овощи на кухню. Так как кормить всегда нужно было множество людей, то и продуктов требовалось немало.

Но обычно корзины были не такими длинными. Йетс ухитрился скрепить две корзины так, что получилась одна, размером с небольшой гробик.

Он внес ее в фаэтон, и граф спустился с козел, чтобы помочь ему.

Они ловко закрепили корзину, чтобы она не сдвинулась с места, как бы быстро ни несли лошади. Потом граф приподнял край легкой вуали из муслина, которая прикрывала лицо Кледры.

Она все еще была без сознания, но дышала уже ровно.

Возможно, очень крепко спала благодаря действию трав, которые ей дал Йетс.

Тот очень много знал о лекарственных травах. Его мать считали белой колдуньей, потому что она умела лечить многие болезни лучше любого врача.

В первую ночь дыхание Кледры было совсем слабым, едва заметным, и граф, взглянув на нее утром, все еще опасался, что она может умереть от перенесенных побоев.

Но Йетс изо всех сил старался вернуть ее к жизни.

Граф настоял, чтобы никто в доме не знал о Кледре.

— Не волнуйтесь, милорд, — успокоил его Йетс. — Я уже сказал внизу, что пересматриваю гардероб вашего сиятельства, чтобы избавиться от вещей, которыми вы больше не пользуетесь. Поэтому никто не будет удивляться, что я работаю наверху. К тому же я закрою двери и прослежу, чтобы горничные ничего не увидели, когда будут убирать спальню вашего сиятельства. Раз они ничего не услышат и не увидят, они и знать ничего не будут.

Граф кивнул.

— Именно этого я хочу, Йетс.

— Я вот что подумал, милорд, — продолжал Йетс. — Лучше молодой леди не осознавать, что с ней случилось.

Она будет безмерно страдать от боли, когда очнется, поэтому я постараюсь, чтобы она спала, пока мы не доставим ее в поместье.

— Отличная идея, — согласился граф.

Он прекрасно знал, как действуют сонные травы, которые Йетс смешивал с медом, потому что ему и самому случалось пользоваться ими.

Однажды это было, когда в сильнейшем возбуждении граф метался в лихорадке и никто не мог удержать его в постели. В другой раз рана причиняла ему такую сильную боль, что даже при своей железной выдержке он с трудом заставлял себя не кричать.

— Ради Бога, Йетс, — попросил он тогда, — дайте же мне что-нибудь, чтобы остановить эту боль. Она сводит меня с ума!

Травяная настойка Йетса не только успокоила боль, но и позволила ему спокойно проспать почти сутки.

И хотя граф не любил принимать лекарства, он признавал, что тогда нельзя было придумать ничего лучшего, Тем более что, кроме легкой головной боли, он не ощутил никаких дурных последствий. Да и раны зажили гораздо быстрее, чем все ожидали.

Всматриваясь сейчас в лицо Кледры, граф заметил, что исчез его землистый оттенок и ее кожа стала казаться полупрозрачной.

Она была похожа на маленькую фею, которая могла бы жить под теми деревьями, под которыми Йетс прятал ее.

На ней была его шелковая ночная рубашка, светлые волосы разметались по плечам и по подушке и оказались длиннее, чем думал граф, вспоминая свою встречу с девушкой.

Чтобы не пришлось делать корзину длиннее, чем это было абсолютно необходимо, Йетс уложил Кледру, согнув ее ноги в коленях, и она лежала будто в колыбели, укутанная одеялом.

Она могла бы, подумал граф, спать среди цветов на горе Олимп, где не было бы смертных, способных причинить боль столь юному и столь изысканному созданию.

Йетс прервал его размышления.

— С ней все будет в порядке, милорд, — ободряюще сказал он, — но вашему сиятельству лучше продолжить путь, чтобы убраться отсюда как можно скорее.

Это был мудрый совет, и граф снова опустил вуаль на лицо Кледры, а Йетс поправил так, чтобы ветер не трепал ее.

Потом они уселись в экипаж, граф ловко развернул лошадей и направил фаэтон снова на большую дорогу.

Он спешил уехать из Ньюмаркета, чтобы сэру Уолтеру не пришло в голову связать его отъезд с исчезновением Кледры.

После того, что граф узнал от своего камердинера утром накануне, он не сомневался: его лошадям будет грозить смертельная опасность, если сэр Уолтер Мелфорд догадается, какую роль сыграл Пойнтон в исчезновении сначала Звездного, а потом и Кледры.

Кледра ни в чем не погрешила против истины.

— Я тут порасспрашивал об этом человеке, Баубранке, милорд, — сообщил Йетс. — Он пропивает все свое состояние. А его обращение с лошадьми вызывает в Ньюмар кете всеобщее возмущение.

— Как он может при этом хоть как-то вести дело? — удивился граф.

— Ни один приличный человек не станет иметь дело с «Короной и якорем», милорд. Это место для букмекеров да мошенников, которые скрываются после проигрыша на скачках.

В голосе Йетса сквозило презрение:

— Сам постоялый двор дешевый и грязный, но Баубранк торгует понемногу с проезжими и с теми, кто хочет поскорее убраться отсюда, потому что проигрались вчистую.

— Удалось ли вам переговорить с конюхом лорда Ладлоу?

— Да, милорд. Я с трудом нашел его, но после пары стаканчиков он разговорился.

— И что же он рассказал?