Проснувшись, она обнаружила, что в предбаннике никого нет. Отправившись на поиски к бассейну, она увидела на фоне изразцов нечто вроде помпейской фрески: розовая супруга ее босса держала во рту мужской атрибут своего супруга, а Максим, пристроившись сзади, тоже создавал какую-то дополнительную суету. Ахнув, она бросилась обратно к персидским коврам и начала лихорадочно собирать свою разбросанную одежду, а шеф ловил ее за руки, уговаривая, как маленькую: Лорка, да ты что, приревновала, что ли, да это же Люська, моя жена, ты что, не узнала?.. У меня на нее уже давно не стоит, а когда ее кто-то другой дрючит, я хотя бы в рот могу ей дать, ну, чего ты, слушай, это не по-товарищески, не нарушай компанию…
Появился Максим с каплями пота в бороде и на лысине. Он был настроен отнюдь не покаянно: а чего ты хотела?.. Зачем ты меня сюда привела?.. Зачем оставила одного?.. Ты что, не понимаешь, что это провоцирующая ситуация?.. Так теперь терпи!
Ей было нечего возразить. Всю дорогу до дома они молчали, спать легли в разных комнатах, но наутро оба постарались сделать вид, что ничего не произошло. Она и сейчас делает такой вид, но открывшаяся ей сцена у фонтана преследует ее все неотступнее и неотступнее, а в виски ей все долбит и долбит, и уже продолбил насквозь неразрешимый вопрос: как, как он мог?..
– И знаешь, что я поняла? – обреченно воззвала она ко мне сквозь тверские леса и чухонские болота своим мертвым насморочным голосом. – Я поняла, что мне остается только повеситься. Я с этим жить не могу. Я промучилась все эти дни, думала, будет легче, а оно, наоборот, только раскручивается и раскручивается… А как подумаю, что все это надо будет терпеть еще и месяц, и год… Да меня просто через месяц с работы выгонят, я же ничего делать не могу, ничего не соображаю… Не знаю только, на что они жить будут… Но от меня от такой все равно никакого толку…
– Подожди, послушай, – пытался я воззвать к ее рассудку, но она ничего не слышала, фразы как будто накапливались в ней, словно капли в кране, а потом сами собой падали вниз.
Теперь ее снова заклинило на роковом вопросе «как он мог?»
– Как он мог?..
– Послушай, ты же со мной разговариваешь?
– Нет, как он мог?..
– Лора, ты задаешь мне вопрос, так выслушай ответ!..
– Нет, но как он мог?..
– Как он мог, как он мог… – я начал терять терпение. – А как ты могла? Ты сколько раз ему изменяла?
– Но он же этого не знал!..
– А если не знал, тогда можно? Если ты сама не берегла свой дом, значит, ты еще раньше от него отказалась. Пойми, ваш дом – это не стены, а сказка, которую вы друг о друге сочинили. И ты первая решила, что он тебе больше не нужен.
– Как это мне не нужен мой дом, что ты такое говоришь!.. Меня, наоборот, всегда только и грело, что кругом какие-то происки, гадости, а я приду домой – и там чистота! Там меня ждет человек, для которого я всегда останусь чистой девочкой… Он меня называл «девочка на шаре»...
До Лорелеи, стало быть, не додумался…
– Но как ты собиралась остаться в его глазах чистой девочкой, если он тебя видит голой, рядом с какими-то голыми свиньями?.. Если уж ты так дорожишь сказкой о себе, так не плюй для начала на эту сказку сама!
Я бы врезал ей и покрепче за то, что она оплевала и мою сказку, но я хотя бы не имел формальных прав… И вообще, мне трудно бить лежащих. Особенно женщин. Хоть они и неплохо потрудились, чтобы разрушить мою грезу о них, – будто они более возвышенные и утонченные создания, чем мы.
– Ладно, Лорочка, успокойся, все забудется, доброй сказке все впрок. В конце концов он истолкует всю эту историю как трагическое недоразумение, как проявление твоей наивности…
– Ты думаешь?..
– Я точно знаю. Ничто мужчину так не умиляет, как женская наивность. Повторяй, что ты никогда ничего такого не подозревала, для тебя совершенная новость, что в бане раздеваются, что мужчина при виде голой женщины может испытать какой-то подъем чувств, – ты была уверена, что мужчину способен возбудить только штамп в паспорте…
– Что, прямо так и говорить? – наконец-то я почувствовал улыбку в ее простуженном голосе.
– Так и говори. С нашим братом что глупее, то вернее.
– Спасибо тебе, ты один у меня настоящий друг! И что, мог я после этого сказать ей, что я на самом деле о ней думаю?..
Тем более, что после этой бури я и впрямь начал думать о ней намного лучше. Оказалось, и она дорожит какими-то выдумками, а только это и отличает человека от животного.
*
Какую, правда, политику она приняла по отношению к своему бородатому Муссолини, я не знаю. Главное, она получила отсрочку, а особенно непоправимые безумства люди творят в спешке, когда пытаются единым ударом одолеть то, что можно только перетерпеть. Но вполне возможно, она так и не поняла, что исцелить отношения любящих невозможно, не возродив ту сказку, которую они когда-то сочинили друг о друге. А ей, деловой женщине, возможно, было не до сказок. Возможно, она пыталась возрождать его любовь котлетами. Или сексом, не знаю, но факт тот, что после пары месяцев затишья она позвонила мне снова.
Максим упорно отказывается с нею спать. И при этом молчит как партизан. «Я что, тебе противна?» Тишина. «Может быть, у тебя что-то не в порядке, давай лечиться, найдем хорошего врача, деньги у нас есть…» Молчание. И так изо дня в день. Она уже и забиралась к нему в постель, и пыталась оживить его всяческими помпейскими средствами – ноль эмоций, лежит по стойке смирно, а вместе с ним лежит и все остальное.
Лорин голос звучал, конечно, не в пример бодрее предыдущего, но выглядел, если так можно сказать о звучании, растерянным – я, значит, опять хуже всех?.. Да хоть кому-нибудь я нужна?..
Оставь его в покое, вдалбливал я ей, не наезжай – напор всегда создает отпор, покажи, что ты ему друг, что ты ничего от него не требуешь, что для тебя радость просто находиться рядом с ним, ничто так не разрушает любовь, как утилизация – во что угодно, хоть в деньги, хоть в секс…
– Я не понимаю… Но если мужчина любит женщину, он же хочет ее трахнуть? Или нет?
– Да, но только в букете со всем остальным. Любовь не направлена на результат, любовь – это греза, в которую входит и секс, но не как цель, а как всего лишь один из участников драмы. А драма разыгрывается в воображении. Короче говоря, если ты для него не станешь какой-то особенной, исключительной, кем, безусловно, никто из нас не является, то секс только погубит дело. Он слишком обыкновенный, секс, им занимаются все, и кошки, и собаки… И обезьяны, и топ-менеджеры. А человеку должно казаться, что у кошек и топ-менеджеров это одно, а у него совсем, совсем другое… Не знаю, как еще тебе это объяснить. Пойми, любовь рождает иллюзию исключительности такой силы, что ты начинаешь себе казаться не только не животным, но и вообще существом почти что нематериальным. Что ты не из мяса, что тебя нельзя ударить, унизить… А когда вы в свою сказку, где вы были исключительными, включили двух животных, у вас, как у Адама и Евы, открылись глаза, и вы поняли, что и вы такие же. Понимаешь? Вы вкусили от древа познания и поняли, что вы оба просто куски мяса. И пока вы не сумеете об этом забыть, любви не будет. А секс не помогает забыть, он, наоборот, только напоминает: мы мясо, мы мясо… Не знаю, как еще тебе объяснить, – главный дар любви не секс, а иллюзия, что законы природы писаны не для тебя.
Судя по потрескиванию в трубке, она искренне силилась понять, но что она при этом понимала и как действовала, оставалось мне неизвестным.
Наконец она позвонила снова, печальная, но уже не убитая – успела подготовиться, только на это моя отсрочка и сгодилась.
– Максим ушел.
– Как ушел?.. И что сказал?
– Как обычно, ничего. Я спрашиваю утром: ты что хочешь на ужин? А он спокойно говорит: ничего, я буду ужинать у мамы, я уже чемодан собрал. Я говорю – а как же наша дочь, Янка же тебя так любит?.. Я буду с ней видеться, говорит, будем с ней встречаться. А смотреть ей на нас тоже ни к чему, ничему хорошему она от нас не научится. Сам тоже ужасно расстроенный, и все равно ничего слышать не хочет.
