Отодвинув взъерошенные волосы, она прижала руку ему ко лбу. Что давало странные ощущения, поскольку именно ее, а не его лихорадило.

– Тщеславие должно быть сейчас наименьшей вашей проблемой. Большая удача, что вы живы, знаете ли.

– Так все мне говорят. – И прежде, чем она смогла убрать руку, он поймал ее за запястье и мягко опустил ее руку между ними. – А что является вашей удачей, мисс Викершем? Разве вы не должны были уже вернуться в Лондон, чтобы изливать свое милосердие у постели какого–нибудь благодарного моряка, который посмотрит на вас телячьим взглядом и сделает предложение, как только встанет на ноги?

– И какой в этом был бы вызов? – тихо спросила Саманта, неспособная оторвать взгляда от большой мужской руки, обхватившей ее бледное тонкое запястье. Его большой палец лежал прямо на ее грохочущем пульсе. – Я предпочитаю тратить свое милосердие на неблагодарных хулиганов со скотскими характерами. Знаете, если вы хотели, чтобы я осталась, совершенно не нужно было резать себе горло стеклом. Вы могли просто хорошенько попросить.

– И разрушить мою репутацию скотины? Нет уж. Кроме того, я вызывал колокольчиком именно вас, чтобы получить удовольствие, увольняя вас лично. – Его большой палец скользил по ее горящей ладони, вызывая нечто опасно близкое к нежности.

– Сейчас я едва ли смогу уйти, – живо сказала она. – Моя совесть не позволит мне уехать до тех пор, пока вы полностью не выздоровеете после вашего падения.

Он вздохнул.

– Тогда полагаю, вы просто обязаны остаться. Мне очень не хочется пятнать совесть, такую чистую, как ваша.

Потрясенная его словами, Саманта вытащила свою руку из его. Его пальцы оставили обжигающую метку на ее коже.

– Конечно, вы не совсем идеальны, – добавил он, кивнув в направлении кресла. – Вы храпите во сне.

– А вы, пока спите, пускаете слюни, – парировала она, посмев прикоснуться пальцем к уголку его рта.

– Туше, мисс Викершем! Язык леди столь же остер, как ее остроумие. Вероятно, вам лучше вызвать доктора, прежде чем у меня снова начнется кровотечение. – Он сбросил простыню до талии и спустил ноги с кровати. – Или лучше, я сам вызову его. Несмотря на этот небольшой несчастный случай, я чувствую себя сегодня очень бодрым.

– О, нет, вы этого не сделаете! Саманта поймала его за плечи и заставила лечь обратно на подушки. – Доктор Гринджой сказал, что вы должны оставаться в постели, по крайней мере, три дня. – Она нахмурилась. – Хотя он не оставил указания, как я должна удержать вас там.

Откинувшись на подушки, Габриэль закинул руки за голову, его незрячие глаза искрились чем–то дьявольским. – Не расстраивайтесь, мисс Викершем. Я уверен, вы что–нибудь придумаете.

* * * 

В створчатые окна спальни Габриэля барабанил дождь. Но вместо того, чтобы убаюкивать, этот уютный ритмичный стук только играл на его и без того издерганных нервах. Всякая надежда, что он может сбежать из своей кровати–тюрьмы, за прошедшие два дня была почти уничтожена постоянным присутствием его медсестры.

Его растущее нежелание сидеть на одном месте, казалось, делало громче все звуки в комнате – скрип кресла у окна, когда мисс Викершем усаживалась поглубже в подушки, сочный хруст, когда ее зубы вонзались в свежее яблоко, шелест бумаги, когда она поворачивала страницы своей книги.

С помощью памяти и воображения Габриэль почти видел ее на том самом месте, которое он сам часто занимал, когда был мальчиком, а эта комната была спальней его родителей. Белый дымок от газовой лампы на столе должен был создавать нежный ореол света вокруг нее, не отбрасывая теней. Наверное, она подвернула под себя ноги, защищаясь от сырости, которая просачивалась снаружи в этот дождливый день. Когда она в очередной раз откусывала от яблока, он почти видел, как ее белые зубы вонзаются в сочную красную кожицу, как ее маленький розовый язычок облизывает с уголка рта капельку яблочного сока.

Наверняка, на ее голове была та неразбериха из маленьких кусочков ткани и лент, которую женщины называют шляпками. Но независимо от того, как сильно Габриэль сосредотачивался, ее лицо никак не хотело оказываться в фокусе.

Он побарабанил своими длинными пальцы по простыням, его расстройство становилось все сильнее. Он кашлянул, но за этим не последовало ничего, кроме очередного шелеста переворачиваемой страницы. Он кашлянул снова, на сей раз с громкостью пистолетного выстрела.

Его усилия были вознаграждены многострадальным вздохом. – Вы действительно уверены, что не желаете, чтобы я почитала вам вслух, милорд?

– Я уже сказал, что нет, – фыркнул он. – Это заставило бы меня ощутить возвращение в детскую.

Саманта пожала плечами, что явственно отразилось в ее словах.

– Как хотите. Я не собираюсь мешать вам дуться.

Он дал ей ровно столько времени, сколько нужно, чтобы снова погрузиться в чтение, и снова заговорил:

– Что вы читаете?

– Это пьеса. «Пусть идет быстрее плуг» Томаса Мортона. Довольно живая комедия нравов.

– Однажды я видел ее в Королевском театре, что на Друри–Лейн. Уверен, что вы найдете много общего с миссис Гранди, – сказал он, ссылаясь на этот бастион ханжеской правильности, который никогда не появляется на сцене. – Я думал, что трагедия Гете больше вам подходит. Немного мрачный нравоучительный рассказ, где бедный негодяй обречен на вечное проклятие за один только мимолетный взгляд на женский чулок или еще какой–нибудь столь же непростительный проступок.

– Я предпочитаю думать, что не существует непростительных проступков.

– Тогда я завидую вашей невинности, – сказал он, с удивлением осознав свои слова.

Очередной звук перевернутой страницы сказал ему, что она больше читает, чем спорит с ним. Едва он начал погружаться в послеобеденную дремоту, как она громко засмеялась.

Габриэль нахмурился, ощущая непристойную пульсацию там, где не ожидал. Он подложил подушку под одну ногу так, чтобы простыня создала над его коленями нечто вроде полога.

– Это был смех, или ваш желудок так реагирует на яблоки?

– О, ничего особенного, – легко ответила она. – Просто очень остроумный пассаж.

После еще одного веселого хихиканья он рявкнул:

– Ну? Вы не думаете, что это невоспитанно – хранить такое литературное великолепие только для собственного развлечения?

– Я думала, что вы не хотите, чтобы вам читали.

– Считайте это болезненным любопытством. Я умираю от желания, узнать, что же так увлекло такое создание без чувства юмора, как вы.

– Очень хорошо.

Когда она начала читать забавную перепалку между двумя братьями, которые влюбились в одну и ту же леди, Габриэль с удивлением понял, что его медсестра упустила свое призвание. Она должна была бы стать актрисой. Ее забавные интонации делали каждый персонаж совершенно живым. Не осознавая, что делает, Габриэль сел в кровати и наклонился вперед, прислушиваясь к звуку ее голоса.

На середине сочного добродушного подшучивания, она вдруг остановилась на середине предложения.

– Простите. Я не хотела молоть всякую чепуху и мешать вашему отдыху.

В нетерпении узнать, чем закончилась сцена, он отмахнулся от ее извинений.

– А теперь вы могли бы дочитать до конца. Полагаю, что даже ваша чепуха для меня предпочтительней, чем мои собственные мысли.

– Могу представить, что они очень быстро надоедают.

Габриэлю не потребовалось ни воображения, ни воспоминаний, чтобы представить ее ухмылку, когда она вернулась обратно к книге. Но по крайней мере, она сделала, как он просил – продолжила с того же места, где закончила, и дочитала до конца пьесы. После завершения последнего акта, они оба одновременно издали вздох удовлетворения.

Когда Саманта, наконец, заговорила, ее голос растерял всю свою суровость.

– Скука должна быть вашим худшим врагом, милорд. Я уверена, что до войны вы интересовались многими… приятными вещами.

У него разыгралось воображение, или в ее голосе прозвучала нежность?

– Скука была моим худшим врагом. Пока вы не приехали в Ферчайлд–Парк.