Разворачивайтесь в марше! Словесной не место кляузе. Тише, ораторы! Ваше слово, товарищ маузер. Довольно жить законом, данным Адамом и Евой. Клячу историю загоним, [10] Левой! Левой! Левой! Эй, синеблузые! Рейте! За океаны! Или у броненосцев на рейде ступлены острые кили?! Пусть, [20] оскалясь короной, вздымает британский лев вой. Коммуне не быть покоренной. Левой! Левой! Левой! Там за горами г_о_ря солнечный край непочатый. За голод, [30] за мора море шаг миллионный печатай! Пусть бандой окружат нанятой, стальной изливаются л_е_евой, – России не быть под Антантой. Левой! Левой! Левой! Глаз ли померкнет орлий? В старое ль станем пялиться? [40] Крепи у мира на горле пролетариата пальцы! Грудью вперед бравой! Флагами небо оклеивай! Кто там шагает правой? Левой! Левой! Левой! [1918] Небывалей не было у истории в аннале факта: вчера, сквозь иней, звеня в "Интернационале", Смольный ринулся к рабочим в Берлине. И вдруг [10] увидели деятели сыска, все эти завсегдатаи баров и опер, триэтажный призрак со стороны российской. Поднялся. Шагает по Европе. Обедающие не успели окончить обед – в место это [20] грохнулся, и над Аллеей Побед – знамя "Власть советов". Напрасно пухлые руки взмолены, – не остановить в его неслышном карьере. Раздавил и дальше ринулся Смольный, республик и царств беря барьеры. И уже [30] из лоска тротуарного глянца Брюсселя, натягивая нерв, росла легенда про Летучего голландца – голландца революционеров. А он – по полям Бельгии, по рыжим от крови полям, [40] туда, где гудит союзное ржанье, метнулся. Красный встал над Парижем. Смолкли парижане. Стоишь и сладостным маршем манишь. И вот, восстанию в лапы _о_тдана, рухнула республика, а он – за Ламанш. [50] На площадь выводит подвалы Лондона. А после пароходы низко-низко над океаном Атлантическим видели – пронесся. К шахтерам калифорнийским. Говорят – огонь из зева выделил. Сих фактов оценки различна мерка. [60] Не верили многие. Ловчились в спорах. А в пятницу утром вспыхнула Америка, землей казавшаяся, оказалась порох. И если скулит обывательская моль нам: – не увлекайтесь Россией, восторженные дети, – [70] Я указываю на эту историю со Смольным. А этому я, Маяковский, свидетель. [1919] С товарищеским приветом, Маяковский
Дралось некогда греков триста сразу с войском персидским всем. Так и мы. Но нас, футуристов, нас всего – быть может – семь. Тех [10] нашли у истории в пылях. Подсчитали всех, кто сражен. И поют про смерть в Фермопилах. Восхваляют, что лез на рожон. Если петь про залезших в щели, меч подъявших и павших от, – [20] как не петь нас, у мыслей в ущелье, не сдаваясь, дерущихся год? Слава вам! Для посмертной лести да не словит вас смерти лов. Неуязвимые, лезьте по скользящим скалам слов. Пусть [30] хотя б по капле, по две ваши души в мир вольются и растят рабочий подвиг, именуемый "Р_е_в_о_л_ю_ц_и_я". Поздравители не хлопают дверью? Им [40] от страха небо в овчину? И не надо. Сотую – верю! – встретим годовщину. [1919] Кто вы? Мы разносчики новой веры, красоте задающей железный тон. Чтоб природами хилыми не сквернили скверы, в небеса шарахаем железобетон. Победители, шествуем по свету сквозь рев стариков злючий. [10] И всем, кто против, советуем следующий вспомнить случай. Раз на радугу кулаком замахнулся городовой: – чего, мол, меня нарядней и чище! – а радуга [20] вырвалась и давай опять сиять на полицейском кулачище. Коммунисту ль распластываться перед тем, кто старей? Беречь сохранность насиженных мест? Это революция и на Страстном монастыре начертила: [30] "Не трудящийся не ест". Революция отшвырнула тех, кто рушащееся оплакивал тысячью родов, ибо знает: новый грядет архитектор – это мы, иллюминаторы завтрашних городов. [40] Мы идем нерушимо, бодро. Эй, двадцатилетние! взываем к вам. Барабаня, тащите красок вёдра. Заново обкрасимся. Сияй, Москва! И пускай [50] с газеты какой-нибудь выродок сражается с нами (не на смерть, а на живот). Всех младенцев перебили по приказу Ирода; а молодость, ничего – живет. [1919] |
