Тогда Сатни-Хемуас, слывший величайшим из мудрецов, сам стал обучать Са-Осириса. Однако и Сатни-Хемуас вскоре понял, что мальчика попросту нечему учить — он уже знает все.

Однажды Сатни-Хемуас и его сын Са-Осирис отдыхали на террасе дома. Солнце уже клонилось к западу. Был приятный, тихий вечер.

Вдруг воздух наполнился криками, горестными стонами и плачем. Сатни-Хемуас вгляделся вдаль.

Хоронили богатого горожанина. Кедровая ладья везла через Нил роскошный гроб, украшенный золотом и драгоценностями. Подле гроба надрывались плакальщицы. А позади погребальной ладьи плыло великое множество лодок. Это друзья и родственники провожали богача в его вечное жилище.

— Посмотри теперь туда, отец, — тронул его за плечо Са-Осирис.

Сатни-Хемуас повернулся и посмотрел туда, куда показывал его сын.

Неподалеку от грузовой пристани, в утлой тростниковой лодчонке везли на запад умершего бедняка. Тело его было завернуто в грубую циновку. И никто не пришел проводить умершего в последний путь. Только лодочник устало греб веслом, да плачущая вдова сидела рядом.

— О Осирис! — воскликнул Сатни-Хемуас, отводя взгляд от этого тягостного зрелища. — Великий бог Дуата! Сделай так, чтоб мне воздали в твоем Царстве, как воздают тому богачу, и да не постигнет меня участь бедняка!

— Нет, отец, — возразил Са-Осирис. — Ты получишь в Дуате то, что получит бедняк.

Сатни-Хемуас удивился. Некоторое время он не мог вымолвить ни слова.

— Не ослышался ли я?! — воскликнул наконец он. — Неужели это слова сына, который любит своего отца?

— Прости меня, отец, но это будет именно так, — промолвил Са-Осирис. Пойдем, я покажу тебе то, что не дано видеть живым.

Он взял отца за руку и потянул его за собой. Удивленный Сатни-Хемуас пошел следом за сыном.

Они переправились через Нил и очутились в городе мертвых, среди жертвенников и заупокойных молелен. Са-Осирис приблизился к подножию скалы, остановился и прошептал заклинание.

В тот же миг раздался страшный грохот. Земля разверзлась, и Сатни-Хемуас увидел огромную пещеру.

— Эта пещера ведет в Преисподнюю, — сказал Са-Осирис и взял отца за руку.

Они вошли в огромный полутемный зал. Здесь, при колеблющемся свете факелов, сгорбившись, сидели какие-то люди. Их было так много, что невозможно было сосчитать. Люди сидели на полу, теснились вдоль стен, их ряды терялись в полумраке подземелья.

Все были очень заняты. Они сучили веревки из волокна, их пальцы были содраны в кровь, но позади людей стояли ослы и пожирали эти только что сделанные веревки.

Как зачарованный смотрел на это Сатни-Хемуас, пока Са-Осирис опять не потянул его за собой.

— Пойдем дальше, отец, — шепотом промолвил он.

Они подошли к двери, которая вела в следующий зал. Сатни-Хемуас толкнул ее плечом. Дверь стала медленно открываться, и вдруг подземелье огласил душераздирающий крик.

Сатни-Хемуас замер, холод пробежал по его телу. В желтом свете горящих факелов он увидел, что на полу перед ним лежит человек. Нижний шип двери был воткнут в его глаз. Дверь медленно открывалась, и шип так же медленно, с хрустом поворачивался в его окровавленной глазнице.

Сатни-Хемуас содрогнулся от ужаса и попятился. Весь бледный, он вошел в следующий зал.

У самых дверей стояла на коленях целая толпа народу. Все с плачем молили о прощении. Вдали же, на почетных местах, сидели праведники.

Вдруг позади опять раздался истошный крик.

— Что это? — спросил Сатни-Хемуас. — От этого крика кровь стынет в жилах.

— Это еще один умерший открыл двери и вошел в Дуат, — ответил Са-Осирис. — Всякий раз, когда открывается дверь, шип поворачивается в глазу того человека… А сейчас мы войдем в Великий Чертог Двух Истин!

И они вошли в зал Загробного Суда.

Здесь посреди зала на троне царственно восседал сам владыка Преисподней. У Трона стояли Тот, Маат и Хатхор. Они следили за тем, как Анубис взвешивает сердце умершего на весах. А в темной пещере, в самом углу зала, хищно пылали два глаза. Это чудовищная Аммат затаилась там в нетерпеливом ожидании, готовая, как только бог мудрости огласит обвинительный приговор, броситься на жертву и растерзать ее.

И еще Сатни-Хемуас заметил возле трона Осириса какого-то человека, облаченного в одежды из тончайшего полотна. Запястья его рук украшали драгоценные браслеты с изображениями богов, а на груди блестел лазуритовый амулет в виде жука-скарабея.

— Отец мой Сатни, — тихо проговорил Са-Осирис. — Видишь ли ты благородного человека, который стоит на почетном месте около владыки умерших? Это и есть тот самый бедняк, которого хоронили безо всяких почестей и везли на запад в убогой лодчонке, завернутого в грубую циновку. Это он! Его привели на Суд, взвесили его сердце и нашли, что содеянное им добро перевешивает зло. Но в земной жизни на его долю выпало слишком мало радостей. Поэтому боги велели отдать бедняку погребальное убранство богача, которого хоронили с роскошью и почестями. Ты видишь, отец: бедняка поместили среди чистых душ умерших.

— А где же богач, что сталось с ним?

— Ты видел и богача, отец мой Сатни! Дверной шип торчит в его глазу. Вот почему я сказал тебе: «С тобой поступят так же, как с бедняком, и да минует тебя доля богача».

— Сын мой Са-Осирис! — воскликнул Сатни-Хемуас. — Немало чудес видел я в Дуате! Но объясни мне: кто те люди, которые беспрерывно вьют веревки, и почему эти веревки пожирают ослы?

— Знай, — ответил Са-Осирис. — Люди, которые вьют веревки, — это подобие тех, над кем на земле тяготеет проклятие богов. Они трудятся день и ночь, стараясь увеличить свое богатство, но золото утекает, как вода сквозь решето, и у них не хватает даже хлеба, чтоб досыта наесться. Когда они приходят в Дуат и выясняется, что их злодеяния многочисленнее добрых дел, боги обрекают их на то же, что было и на земле. Тем, кто на земле творил добро, здесь тоже воздается добром, а тем, кто совершал зло, воздается злом. Так было, так есть — и не изменится никогда!

С этими словами Са-Осирис взял отца за руку и вывел его из подземелья.

Это удивительное событие произошло в последний год жизни Са-Осириса. Мальчику тогда исполнилось всего двенадцать лет.

Однажды к отцу Сатни-Хемуаса, к великому фараону Та-Кемет, прибыл чернокожий гонец из Эфиопии.

Войдя в зал приемов, гонец поклонился всем присутствующим, поклонился фараону и протянул ему свиток папируса.

— Кто может прочесть этот папирус, не разворачивая его и не повредив печати? — спросил он и насмешливо оглядел зал. — Даю вам десять дней. Через десять дней я снова буду здесь. Если окажется, что в Та-Кемет нет столь искусных мудрецов, которым это под силу, то пусть ваша страна будет посрамлена навеки и пусть признает она превосходство Эфиопии!

Сказав это, гонец поклонился, еще раз окинул насмешливым взглядом всех присутствующих и вышел.

Придворные мудрецы и маги стояли, словно окаменев. Никто не решался поднять глаза, ни у кого не хватало смелости заговорить первым.

Молчание нарушил сам фараон.

— Я жду вашего ответа, мудрецы, — проговорил он с тревогой в голосе. Неужели же ни один из вас не в силах тягаться с презренной страной варваров?

Мудрецы угрюмо потупили взгляды. Фараон посмотрел на сына. Но Сатни-Хемуасу тоже было нечего сказать.

— Сын мой Сатни! Что это? Или даже тебе не справиться с такой задачей? — воскликнул изумленный фараон.

— Да, владыка, — да будешь ты жив, здоров и могуч, — признал Сатни-Хемуас, — кто же может прочесть послание, не разворачивая папирус? Но эфиопский посланник дал нам десять дней сроку. Я сделаю все, что в моих силах, чтоб не пришлось Египту признать превосходство Эфиопии.

Фараон нахмурился. Сатни-Хемуас отвесил низкий поклон и ушел домой.

Близился вечер. Вот уже несколько часов Сатни-Хемуас сидел на террасе в кресле, в мрачной задумчивости уставившись в одну точку и ничего вокруг не замечая. Мехитуасехет не тревожила мужа, боясь прервать течение его мыслей.