Пошел к вокзалу с четырьмя котелками за горячей водой. Налил кипятку, иду обратно. Впереди меня командир, походка знакомая. Обогнал его. Да, это он, мой комиссар Максим Степанович Лемицкий. Только тогда, в сорок первом, под Великими Луками, у него в петличках было два кубика, теперь — шпала. Я быстро сунул в теплушку котелки, вернулся. Иду ему навстречу строевым шагом, останавливаюсь, хочу доложить, а язык словно присох. Лемицкий как крикнет:
— Мацапура, ты?
Мы обнялись, он повел меня к себе в вагон. Оказывается, ехали мы одним эшелоном. Максим Степанович — командир отдельного зенитного дивизиона — направляется в Москву со своими командирами и сержантами — формироваться и получать боевую технику.
До Москвы я, с разрешения старшего нашей команды, ехал с Лемицким. Обо всем переговорили, вспомнили всех друзей-товарищей. Он предложил мне идти к нему в дивизион, это можно было легко оформить. Думал я целые сутки. Очень хотелось опять воевать вместе с ним, однако давнишняя мечта стать танкистом оказалась сильнее этого желания. Когда приехали в Москву, набрался я духу, говорю:
— Простите, Максим Степанович, хочу фашистских гадов танком давить.
На прощание подарил ему свой мундштук, он мне — авторучку. Ту авторучку я хранил до сорок пятого года, до Альтдама, под которым был тяжело контужен. В бою у меня обгорел комбинезон, сгорел и подарок моего первого комиссара.
Начались уже октябрьские заморозки, когда наша команда прибыла в маленький городок Горьковской области. Я попал в 46-й учебный разведывательный бронеавтомобильный полк, в группу механиков-водителей. В полку готовили экипажи для новых разведывательных бронемашин БА-64. Занимались мы около шести месяцев. В начале апреля 1943 года наша группа сдала экзамены, прибыла в Горький. Думали, вот-вот получим бронемашины — и на фронт. Однако случилось иначе. Фашистская авиация, не считаясь с потерями, каждую ночь бомбила автозавод. Особенно сильно пострадал токарный цех. Естественно, что на какой-то срок завод сократил и выпуск бронемашин.
Остались мы вроде бы не у дел. Ждем неделю, другую, третью. Как-то вечером мой друг Саша Беляев из Ижевска говорит:
— Ликуй, Сергей, приехала комиссия. Будут отбирать желающих водить автомашины.
— Обыкновенные бортовые?
— Ну да. Да ты не смущайся, нам бы только на фронт. А там переберемся на бронемашину.
— А если не переберемся?
Стал он горячо убеждать меня, однако не убедил. Конечно, без шоферов, которые денно и нощно везут на передовую продовольствие, боеприпасы, горючее и прочее, тоже много не навоюешь. Я это понимал, но хотел только на боевую машину.
Утром нас построили во дворе казармы. Подошел незнакомый командир, спрашивает:
— Есть желающие на автомашины? Беляев шепчет:
— Пошли!
Да так сунул мне локтем в бок, что я едва из строя не выскочил. А сам он шагнул вперед. Вышло еще человек 10–15, не более. Командир их всех переписал, построил отдельно и опять спрашивает:
— Есть желающие в танковые войска?
Весь строй, а было нас сотен пять, дружно шагнул вперед. Гляжу, мой Саша бочком-бочком — и к нам. Однако командир зорок:
— Товарищ Беляев, встаньте в строй! А Саша этак жалобно:
— Я в строю, товарищ командир.
Но пришлось ему все-таки вернуться на место — к водителям автомашин. Когда мы расставались, он сказал:
— А ты хитрый! Ох и хитрый!
А чем же я хитрый?
Нас вывели в лагеря, где стоял 10-й учебный танковый полк, стали учить трудному искусству механика-водителя танка. Подружился я с Федором Головней. Он был с Днепропетровщины. Рослый, сильный парень, красноармеец кадровой службы. Воевал в танках еще на финской войне, потом в Великой Отечественной. В учебный полк попал из госпиталя. Танк знал как бог. Материальная часть машины, мотор и прочее давались и мне без особого труда. Но вот с электрооборудованием я просто «плавал». Головня раз десять залезал со мной в учебный танк Т-34, заставлял все пощупать своими руками, гонял по вопросам электрооборудования даже после отбоя.
Двигатель танка преподавал нам старший сержант Тараненко. Одновременно он был также инструктором вождения. Кисть правой руки ему сильно покалечило на фронте осколком снаряда, но, несмотря на это, машину он водил замечательно. Самые сложные вопросы умел излагать коротко и ясно. Тараненко говорил нам:
— Не всегда прямая дорога самая короткая. Это сказано про нас, механиков-водителей. Дадут тебе ориентир — не иди на него по прямой. Осмотрись. Есть впереди ложбинка, бугор, посадка деревьев, пусть даже дохлая, — используй все. Маневрируй. Прикрывай борта. Учись делать паузы в движении. Артиллеристы противника видели, как ты проскочил в укрытие, ждут, что тут же выскочишь. А ты погоди малость, дай им время поволноваться. Они ведь тоже живые люди, с нервами. Пусть перегорят и засуетятся, пусть пальнут в божий свет как в копеечку. В борьбе танка с противотанковой пушкой выигрывает тот, у кого крепче нервы.
Тараненко научил нас множеству тактических и технических уловок. Он, например, садился в танк, заводил двигатель тридцатьчетверки, говорил:
— Слушай внимательно: слышишь разницу в работе мотора?
— Слышу.
— Так вот: я копирую двигатель немецкого танка Т-III. Понял, как это делается? Запоминай. В бою пригодится. Особенно, если будут сумерки, ночь или просто туман.
Он настойчиво учил нас слушать «говор» танкового мотора, определять на слух ту или иную неисправность. Любимая поговорка старшего сержанта Тараненко была такая: «Глаза держи на дороге, уши — на моторе».
Простые его советы я крепко запомнил, взял себе в спутники, а потом передавал и молодым механикам-водителям. До конца войны я сменил четыре машины. Каждую из них не раз выводили из строя огонь вражеской артиллерии и противотанковые мины. Однако экипаж в подавляющем большинстве случаев оставался цел и невредим или отделывался легкими ранениями. Считаю, что наставления старшего сержанта Тараненко сыграли здесь не последнюю роль.
В декабре курс нашего обучения был завершен, наступила пора экзаменов. Первый из них — по вождению танка. Подошла моя очередь, я сел за рычаги. Рядом со мной — незнакомый офицер-танкист, экзаменатор. Перелистал он мою зачетную книжку, а там по вождению две четверки, остальные — пятерки. Командует:
— Заводи!
Запускаю мотор, офицер дает мне первый ориентир. Веду машину. По указаниям экзаменатора меняю направление движения, скорость. Преодолел несколько препятствий. Все как на учебном танкодроме, кроме одного: местность совершенно незнакомая. Идем, конечно, с закрытым передним люком, весь мой обзор ограничен триплексом, попросту говоря — смотровой щелью, смонтированной на крышке люка. А экзаменатор не щадит. Он ведь последняя инстанция, которая решает, готов ли я, механик-водитель, к фронтовым передрягам. Он командует и командует. Ориентироваться надо мгновенно. Трудно. Пот меня прошиб. А излишнее напряжение, скованность — тоже, как известно, плохой помощник в любой работе.
Короче говоря, не заметил я занесенной снегом траншеи, не смог с ходу преодолеть это простое препятствие. Танк сунулся носом в траншею, триплекс засыпало снегом. Ничего не вижу. Хорошо, что не растерялся, не позволил мотору заглохнуть, вывел машину. Других заметных ошибок на маршруте у меня как будто не было (с моей точки зрения, конечно). Однако и одной этой оказалось достаточно, чтобы экзаменатор поставил мне тройку по вождению.
Огорчен я был очень. Мои командиры и преподаватели тоже. Но старший сержант Тараненко сказал:
— Не горюй. Все твое останется с тобой. Водить танк ты научился. Теперь учись извлекать уроки из собственных ошибок. И запомни: фронт будет экзаменовать тебя в каждом бою и на каждом марше. И ты хорошо сдашь эти экзамены. Я уверен.
Год с лишним спустя, уже в Германии, перед Берлинской операцией, я получил письмо от Тараненко. Он узнал из газет о том, что мне присвоено звание Героя Советского Союза. Сердечно поздравил, а письмо закончил так: «Не задирай нос. Экзамен продолжается. Последнюю отметку получишь в Берлине».
