— Огонь!
Это командует лейтенант Комаров.
— Огонь! — Это вторит ему сержант Зайцев.
Нажимаю спуск. Выстрел! Тугая волна воздуха бьет по ушам. Звенит откат. Приникаю к окуляру. Танк прокатывается на разбитой гусенице, разворачивается к нам левым бортом. Заряжающий Степан Белявский уже загнал в казенник второй снаряд. Выстрел, танк вспыхивает. Слышу за спиной восторженный возглас:
— Ай, хорошо горит!
Это красноармеец Мамедов, подносчик боеприпасов. Бой продолжается, но волнение как рукой сняло. Только огонь, только темп, только короткие команды Зайцева, которые я ловлю с полуслова. Переношу огонь на другой танк, он тоже встал, пушка повисла дулом к земле. Переношу огонь на третий…
Кто из наводчиков и сколько танков подбил в этом бою, сказать затрудняюсь. Бой скоротечный, на дальностях от пятисот метров и ближе, танки шли на боевой скорости, маневрировали. В таких ситуациях случается, что по одной машине бьют в какой-то момент и два, а то и больше орудий одновременно. Да и не столь уж важно, кто из наводчиков — Соболев, Воронин, Спиридонов или Мацапура — подбил больше танков. Важно, что батарея действовала четко, дружно, как единый боевой организм, что перед ее фронтом осталось семь подбитых и сожженных вражеских машин, что боевое крещение батарейцы выдержали с честью.
После боя мы узнали, что наши соседи — батарея 501-го гаубичного артиллерийского полка — тоже отстояли свой рубеж. Она первой попала под удар танков, наступавших вдоль шоссе. Однако меткий огонь тяжелых гаубиц, стрелявших прямой наводкой, принудил противника искать пути обхода. Танки двинулись стороной, через мелколесье, где и наскочили на тщательно замаскированные позиции нашей батареи. Мы открыли огонь первыми, а это во многом предрешило исход боя.
Остаток светлого времени батарея вела стрельбу по дальним целям. Ящики с боеприпасами постепенно пустели, куча стреляных гильз все росла.
Уже в сумерках приехал на батарею командир 358-го артполка майор Анисимов. Приказал сменить огневые позиции. В колонне 358-го артполка батарея двинулась дальше.
Поскольку был я младшим сержантом, наводчиком орудия, говорить о боевых действиях всей дивизии или даже нашего 358-го артполка не могу. Я этого просто не знаю. Поле моего зрения обычно ограничивалось огневой позицией батареи, ближайшими соседями, ориентирами для стрельбы прямой наводкой и прочими вещами, необходимыми наводчику. Наверное, поэтому и в памяти они сохранились. Помню, к примеру, многие установки прицела, на которых вел огонь в том или ином бою, хорошо помню направления наших маршей в первые дни войны.
В ночь на 23 июня колонна 358-го артполка шла на северо-восток, как бы параллельно границе. И позади нас, и справа, и слева горизонт озаряли сполохи орудийного огня. Метнет вполнеба мертвенным светом, погаснет и после паузы мощно гукнет. Тяжелая артиллерия бьет. Шли мы всю ночь; перед рассветом заняли огневые позиции на высоте, во ржи. Если накануне батарея вела огонь в основном на юг и юго-восток, то теперь ее фронт был развернут на запад, в сторону границы.
Рассвело. С высоты открылся хороший обзор, она господствовала над местностью. Впереди, километрах в четырех, был виден большой лес. Из него выбегала шоссейная дорога. Обогнув дугой низину, она проходила близ высоты, справа от нее. Если противник попытается атаковать вдоль шоссе, он будет у нас как на ладони. А низина затруднит маневр его танков. Вторая дорога шла левее высоты. Это был обычный проселок, его частично скрывала от нас гряда невысоких холмов. Между этой грядой и нашими позициями простиралась обширная заболоченная луговина. И тут вражеским танкам нет пути. Однако если танки пойдут с проселка в обход луговины, они скоро исчезнут из нашего поля зрения за густым ольшаником. Здесь было наше слабое место, здесь противник мог выйти не только в тыл нашей батарее, но и в тыл соседу — гаубичным дивизионам 501-го артполка. Поэтому комбат приказал сразу же оборудовать запасные позиции на тыльных склонах высоты. У ее подножья заняли оборону пехотинцы — около роты.
Утро прошло тихо, если не считать дальней канонады да фашистского самолета-разведчика, вынырнувшего из-за леса. Он сделал круг над опушкой, над красными черепичными крышами хутора и на бреющем полете пошел вдоль шоссе к нам. Я попросил разрешения попытаться сбить разведчик огнем из пушки, но лейтенант Комаров запретил. Не хотел прежде времени демаскировать батарею. И верно, обнаружить наши позиции вражеским летчикам не удалось.
В полдень из леса выехали на шоссе три бронемашины. Миновали хутор и двинулись к ним. В бинокль было отчетливо видно, что это советские БА-10, пушки развернуты стволами назад. Броневики проехали в наше расположение. Видимо, их командир привез какие-то тревожные сведения. Пехота в лощине изготовилась к бою, мы, по приказу комбата, тоже.
Прошло не более получаса. Из леса показалась колонна автомашин. Когда головные машины вышли на уровень хуторских домиков, сомнений не осталось: фашистская мотопехота на тяжелых грузовиках! Комбат подал команду: «Прицел 62… Огонь!» Первый, пристрелочный снаряд дал значительный недолет. Комбат внес поправку, ударили батареей. Один грузовик разнесло в щепки, несколько других загорелось. Автомашины съезжали в кюветы, разворачивались, с них горохом сыпались гитлеровские солдаты. Тут бы и накрыть их сосредоточенным огнем! Но снарядов у нас в обрез. Сделали по три-четыре выстрела — команда: «Стой!» Вражеская автоколонна скрылась в лесу, на шоссе горели шесть машин.
Конечно, нехватка снарядов — факт, от которого не уйдешь. Однако те же 12–16 снарядов, которые мы выпустили батареей, можно было использовать с большим толком. Ведь били же мы по танкам, и успешно, с 500–600 метров. А по мотопехоте открыли огонь на прицеле «62», то есть на дистанции в три с лишним километра! И сами не использовали преимущества стрельбы прямой наводкой да и своей пехоте не позволили пустить в ход пулеметы. Сказывался недостаток боевого опыта.
Пока мы вели огонь по автоколонне, над проселком поплыло длинное облако белой песчаной пыли. Видно, что по проселку движется воинская колонна. Но чья — наша или немецкая? Комбат решил выяснить и послал разведку. Пошли двое — помощник командира взвода сержант Коськин и красноармеец Леша Иванов-Ярославский, которого мы так звали в отличие от другого Леши Иванова — Архангельского.
На дальнем краю болотистой луговины, у подножия холма, стоял отдельный домик, вроде сарая. К нему, маскируясь в траве, и поползли разведчики. Они проползли уже треть расстояния, когда из домика выскочили люди. Комбат, наблюдавший в бинокль, сказал:
— Фашисты!
Он выстрелил из ракетницы, красная ракета повисла над лугом. Это был условный сигнал Коськину и Иванову вернуться на батарею. Комбат приказал мне обстрелять домик. Цель мы поразили прямым попаданием. И тотчас с проселка ударили по нам танковые пушки.
Пылевое плотное облако мешало наблюдению. Однако усилившийся гул моторов дал нам понять, что танки сходят с проселка на целину. Как и предполагал комбат, они двинулись, огибая луговину, в обход наших позиций. Прикрываясь ольшаником и складками местности, танки прошли мимо нас и устремились дальше — к огневым позициям 501-го гаубичного полка и дивизиона противотанковых пушек. Как мы узнали позже, соседи успешно отбили атаку танков. Только после этого фашисты повернули к нашей батарее.
Несколько танков и бронетранспортеров выскочили из перелеска и, ведя огонь с ходу, помчались с тыла на высоту. Однако мы уже успели перекатить пушки сюда, на запасные позиции. Наводчик первого орудия Саша Соболев сразу же подбил танк Т-II, другие орудия разбили три бронетранспортера с пехотой. Фашисты отошли.
Передышка была недолгой. Со стороны проселка послышался треск мотоциклетных моторов, и мы, ухватившись кто за станины, кто за колеса, покатили пушки через гребень высоты на основные позиции. Вражеская разведка сумела все-таки отыскать твердую полоску земли между болотистой луговиной и зарослями ольшаника. По ней и устремились на высоту мотоциклисты — несколько десятков тяжелых машин с пулеметами. Проскочив узость, они развернулись веером и пошли на большой скорости, ведя сильнейший пулеметный огонь. Пули барабанили по щиту нашей пушки, мы открыли огонь осколочными снарядами в предельном темпе. Единственный на батарее пулеметчик — Леша Чистяков из расчета четвертого орудия — показал себя в этот момент замечательным бойцом. Из ручного пулемета короткими очередями он бил хладнокровно и точно — на выбор. Какой мотоциклист ближе, тот и готов, срезан очередью. Все батарейцы, кто не был занят у орудий, взялись за личное оружие. Разведчики Липатов и Чернышев, телефонист Пашко, ездовые Иванов, Некрасов, Колесов стреляли из винтовок.
