Вечером 18 января наш взвод снова был направлен в разведку. В мою машину сел командир роты старший лейтенант Ашот Апетович Аматуни (его назначили вместо погибшего капитана Карпенко). Шли всю ночь лесами и перелесками, противника нигде не встретили. Примерно в шестом часу утра, уже на подходе к городу Любень, остановились. В наступившей тишине услышали гул авиационных моторов. Командир роты развернул карту. На ней севернее города обозначено пустое поле. Гул моторов — как раз с этого направления.

С опушки мы увидели окраинные домики Любеня, а подальше, в свете прожекторов, — сторожевые вышки вокруг аэродрома. Двинулись к нему по окраине, узкими улочками и переулками. Прошли аккуратно, без стрельбы и прочего ненужного шума.

На аэродроме в мутном зимнем рассвете группами и в одиночку ходили люди. Ревели прогреваемые моторы, а один «юнкерс» уже выруливал на взлетную дорожку. Медлить было нельзя. Старший лейтенант Аматуни говорит:

— Придется взять эту задачу на себя. — Приказывает командирам машин: — Меньше шума, самолеты давить!

Десантники соскочили с брони, мы развернули башни стволами назад и рванулись на летное поле.

Первые три «юнкерса» я протаранил удачно, бил по крылу и хвосту, сминая их. На четвертом осекся, погнул лобовой пулемет. А главное, когда развернул после тарана танк, увидел, что люк самолета открылся, одна бомба вывалилась на землю, другая повисла над ней, Этак можно и самому взлететь на воздух!

— Самолеты расстреливать! — приказал Аматуни.

Таким образом, захватить аэродром без шума не удалось. Стрельба и гранатный бой слышались и со стороны аэродромных построек, где десантники атаковали охрану, летчиков и технический состав, и с взлетной дорожки. Один из бомбардировщиков уже принял разбег, старший сержант Пермяков вывел свой танк ему наперерез, младший лейтенант Матвеев расстрелял «юнкерс» на взлете. Открыла огонь и машина, которую вел старший сержант Дарбинян. Он давил прикрывавшую аэродром зенитную батарею.

Все это длилось не более 20–30 минут, пока на аэродром не вышел весь батальон во главе с майором Кульбякиным. А возможно, и вся 49-я гвардейская танковая бригада была тут, потому что и комбриг полковник Абрамов появился на своем танке среди нас и приказал прекратить стрельбу по самолетам. Всего было уничтожено 17 вражеских бомбардировщиков, а восемь захвачено исправными, взято в плен 185 солдат и офицеров.

Тут же, с аэродрома, 3-й батальон с десантом автоматчиков устремился к центру города, и он вскоре был очищен от противника. Местные жители высыпали на улицу, всюду полыхали на ветру советские и польские флаги. Молодые и пожилые поляки активно помогали десантникам ловить попрятавшихся гитлеровцев, женщины приготовили нам вкусный обед.

В городе мы простояли несколько часов. Ждали отставшие тылы. Боеприпасов хватало, но вот горючего — лишь на донышке баков. Выручил нас техник-лейтенант Орешкин. Отыскал в каком-то подвале склад с бочками горючего. Смешали бензин с маслом в пропорции три к одному, получилось дизельное топливо, подходящее для тридцатьчетверок.

Выступили из Любеня, как обычно, под вечер, шли всю ночь. Когда стало светать, наша машина свернула в лес, на просеку. Не помню, какую задачу поставило командование перед лейтенантом Погореловым, но действовали мы на этот раз не взводом, а в одиночку, на броне десант из пяти автоматчиков.

Но лесу бродили небольшие группы гитлеровцев. Они сразу разбегались при появлении танка. Раздавили брошенную расчетом противотанковую пушку и тягач. Погорелов все время держал связь с батальоном. К нему мы присоединились во второй половине дня у какой-то речушки.

На противоположной ее стороне, на пригорке, стоял домик. В окне свет. От домика ударил крупнокалиберный пулемет. Светящийся след трассеров потянулся к нам, пули зацокали по броне. По приказу комбата мы атаковали противника. Хрупнул под гусеницами речной лед, танк выскочил на гору. Никого мы тут не нашли. Крупнокалиберный пулемет одиноко стоял в окопе, а в домике на столе в горячей еще сковородке — поджаренные колбаски. Гитлеровцы так торопились, что оставили не только ужин и всякие солдатские пожитки, но даже два автомата.

— Гостеприимный народ, ничего не скажешь, — заметил Иван Воробьев, завертывая колбаски в чистое, тоже забытое впопыхах полотенце.

В этом домике майор А.Н.Кульбякин и командир роты старший лейтенант А.А.Аматуни собрали командиров машин и механиков-водителей нашего взвода и еще одного экипажа из 1-го взвода. Присутствовали лейтенант С.А.Погорелов (командир взвода) и я, механик-водитель его машины, младший лейтенант О.П.Матвеев с механиком-водителем старшим сержантом В.В.Пермяковым, младший лейтенант Я.П.Пилипенко с механиком-водителем старшим сержантом Н.А.Дарбиняном, а также младший лейтенант П.А.Михеев и его механик-водитель сержант Н.Ф.Шиндиков.

Комбат, развернув на столе карту, сказал:

— Ваши четыре машины пойдут впереди батальона. Первая цель — разведать огневые средства противника в районе Иновроцлава. Вторая — навести панику в гарнизоне. Третья, и наиболее важная, — прорваться через город к западной его окраине, перекрыть фашистам пути отхода.

Майор Кульбякин показал на карте две выходящие из Иновроцлава на запад параллельные дороги. В месте, где они сближались, был конечный пункт нашего маршрута. Именно здесь нам предстояло задержать фашистов, если они под нажимом 49-й гвардейской танковой бригады попытаются отойти из города.

Комбат отметил на карте пункты вероятной встречи с охранением противника, приказал действовать без шума. Чтобы радиоразведка врага не обнаружила нас прежде времени, танковые радиостанции держать только на приеме. Передавать в батальон лишь самые важные данные. Возглавит группу старший лейтенант Аматуни.

Наверное, комбат дал тогда еще ряд указаний, но я пишу о том, что крепко засело в памяти. Кстати говоря, в двух пунктах из трех, им указанных, мы действительно встретили противника. А ведь майор Кульбякин, ставя задачу, не располагал никакими разведывательными данными. Зато отлично знал противника, его тактику и привычки.

Мы вернулись к машинам, приняли некоторые меры маскировки. Я выбил днище из заправочного ведра, закрепил ведро на срезе пушечного ствола. Получился как бы дульный тормоз — такой же, как на немецких танковых пушках. В темноте не отличишь. Десантников разместили внутри танка на боеукладке. Командир роты сел в машину младшего лейтенанта Матвеева, тронулись в путь. Наш танк шел головным.

Не знаю уж, сколько километров прошли, когда впереди, у обочины дороги, я заметил мелькнувший дважды свет — вроде бы луч карманного фонарика. Примечаю место, сбавляю скорость, заставляю двигатель работать с подвыванием — под немецкий. Докладываю о замеченном лейтенанту Погорелову. Он приказывает:

— Сильных, Гришпун — приготовиться!

Сильных, как и Погорелов, знает немецкий язык в пределах элементарного разговора, Гришпун — отлично.

Подъезжаем к кустарнику. Близ него на снегу смутно вырисовываются фигуры людей. Они одеты в белые маскировочные костюмы. Двое идут к нам, но за кустами еще кто-то. Окликаю негромко с картавинкой, под шум работающего мотора:

— Камрад, их волен раухен! (Товарищ, хочу закурить!)

Один из них сует мне в люк зажигалку, чиркает ею. Закуриваю. Он что-то быстро спрашивает. Понимаю только: «Рус панцер» (Русские танки). За меня отвечает Гришпун. От куста подходят еще двое. Гришпун, продолжая громко говорить, выбирается наружу через верхний люк. За ним — лейтенант Погорелов и радист Сильных. Да и у меня пистолет уже в руке.

И наши и фашисты стоят кружком, Гришпун говорит за троих, из люка на броню вылезают еще двое десантников. Что-то смутило фашистов, хотя танковые шлемы и комбинезоны что у нас, что у них — одинаковые, десантники тоже были в трофейных маскировочных костюмах. Один из фашистов вдруг схватился за автомат, лейтенант Погорелов придержал его руки. Короткая схватка — и все четверо гитлеровцев уже лежат на снегу. Слышно, как под кустом зуммерит полевой телефон. Рядом с телефоном стоит и ящик радиостанции. Гришпун снимает трубку телефона, что-то коротко отвечает. Ботом десантники обрезают провод, разбивают радиостанцию.