Мы снова и снова испытываем искушение использовать эти термины, например, в области искусства. Китайская ваза может быть совершенна сама по себе, ей может быть 2000 лет и при этом она может выглядеть, как новая, она может принадлежать всему человечеству, а не только Китаю. По крайней мере в этом смысле она есть нечто абсолютное, даже несмотря на то, что при этом она существует во времени, связана с создавшей ее цивилизацией и эстетическими вкусами ее владельца. Не случайно мистическое переживание люди всех вероисповеданий, времен и народов описывали почти одними и теми же словами. Не случайно Олдос Хаксли (68а) назвал его "Вечной философией". Великие творцы, по крайней мере те, что включены в составленную Брюстером Гизелином (54а) антологию, описывали моменты творчества почти в тех же выражениях, хотя это были самые разные поэты, химики, скульпторы, философы и математики.
Понятие абсолютного сложно отчасти потому, что почти всегда проникнуто духом статики. Из опыта опрошенных мною людей явно следует, что это отнюдь не обязательно неизбежно. Восприятие эстетического объекта, любимого лица или красивой теории является изменчивым процессом, но внимание колеблется строго в пределах, заданных восприятием. Его насыщенность может быть бесконечной и взгляд может все время перемещаться от одного аспекта совершенства к другому. Красивая картина имеет множество структур, а не только одну, так что эстетическое переживание может представлять собой постоянное, хотя подверженное колебаниям, наслаждение от восприятия картины то с одной, то с другой точки зрения. Кроме того, картину можно воспринимать то с относительной, то с абсолютной точки зрения. Нам нет нужды спорить о том, какова она — относительна или абсолютна. Она может быть и той, и другой.
Как правило, познание является активным процессом. Для него характерны формообразование и отбор со стороны субъекта познания. Он решает, что ему воспринимать, а что — нет, он соотносит познание со своими потребностями, страхами и интересами, он его организует, выстраивает и перестраивает. Короче говоря, он над ним работает. Познание является энергоемким процессом. Оно предполагает бдительность, настороженность и напряжение, стало быть, приводит к усталости.
Бытийное познание скорее пассивно и рецептивно, хотя, конечно же, оно никогда не будет полностью пассивным. Лучшие описания «пассивного» познания я нашел у восточных философов, особенно у Лао-Цзы и философов даосизма. Кришнамурти (85) придумал великолепное название бытийному познанию. Он назвал его "безальтернативным осознанием". Мы можем также назвать его "невольным осознанием". В даосской концепции невмешательства говорится о том же самом, о чем пытаюсь сказать и я, а именно о том, что восприятие может быть ни на что не претендующим, — скорее созерцание, чем вмешательство. Индивид может смиренно принимать ощущения, ни во что не вмешиваться, получать, а не брать, может дать восприятию идти своим ходом. Здесь мне также вспоминается описанное Фрейдом "свободно дрейфующее внимание". Оно также скорее пассивно, чем активно, бескорыстно, а не эгоцентрично, мечтательно, а не бдительно, терпеливо, а не беспокойно. Это пристальный, а не мимолетный взгляд, это подчинение ощущению.
Я также нахожу полезным недавнее заявление Джона Шлиена (155) относительно разницы между пассивным и активным слушанием. Хороший терапевт должен уметь слушать по правилу "получать, а не брать", чтобы суметь услышать то, что на самом деле говорит пациент, а не то, что хочется услышать терапевту. Он не должен заставлять себя слушать, скорее он должен позволять словам проникать в него. Только тогда он сможет усвоить их форму и содержание. В противном случае он услышит только свои собственные теории и рассуждения.
Кстати, мы можем сказать, что умение пассивно воспринимать — это критерий, по которому хорошего психолога отличают от плохого, к какой бы школе они ни принадлежали. Хороший терапевт способен воспринимать любого индивида самого по себе, не стремясь причислить его к определенной группе и занести в определенную графу. Плохой терапевт, проработай он хоть сто лет, всегда будет находить только подтверждение теорий, которые он узнал в начале своей карьеры. Именно это имел в виду некто, сказавший, что терапевт может повторять одни и те же ошибки в течение сорока лет, а потом назвать их "богатым клиническим опытом".
Вслед за Лоуренсом и другими романтиками, можно выразить это свойство бытийного познания, прибегнув к другому, хотя и немодному нынче названию — «невольное» (в отличие от волевого). Обычное познание является волевым актом, стало быть, предполагает претензии, предубеждения, преднамеренность. В познание, которое происходит во время пикового переживания, воля не вмешивается. Она находится в подчиненном состоянии. Она получает, но не требует. Мы не можем повелевать пиковым переживанием. Это просто «случается».
Эмоциональная реакция на пиковое переживание имеет особый привкус удивления, благоговения, почтения, смирения и подчинения величию переживания. Иногда к ней примешивается испуг (хотя и приятный) от невыносимой интенсивности ощущений. Мои «подопытные» говорили об этом так: "это слишком для меня"; "это больше, чем я могу вынести", "это слишком прекрасно". Ощущение может обладать такой остротой, что может вызвать слезы, смех, или то и другое и, как это ни парадоксально, может иметь что-то общее с болью. Впрочем, это желанная боль, которую зачастую называют «сладостной». Это может зайти настолько далеко, что возникает мысль о своего рода смерти. Не только мои «подопытные», но и многие авторы, писавшие о пиковых переживаниях, сравнивали их с переживанием умирания, то есть желания умереть. Типично такое описание: "Это слишком прекрасно. Я не знаю, как я смогу это выдержать. Я могу сейчас умереть и это будет прекрасно". Вероятно, что отчасти это означает отчаянное нежелание спуститься с этой вершины в долину обычных переживаний. Вероятно также, что здесь имеется аспект глубокого переживания своей ничтожности по сравнению с величием переживания.
Еще один парадокс, с которым нам придется разобраться, каким бы трудным он ни был, заключается в противоречивых сообщениях о восприятии мира. В некоторых описаниях, особенно мистических, религиозных или философских, весь мир предстает как абсолютно единое, живущее полноценной жизнью, существо. В других рассказах о пиковых переживаниях, особенно любовных и эстетических, одна частичка мира воспринимается так, будто на какое-то мгновение она и составляет весь мир. В обоих случаях речь идет о восприятии единства. Вероятно, тот факт, что в бытийном познании — будь то картины, индивида или теории — сохраняются все атрибуты Бытия в его целостности, то есть все бытийные ценности, проистекает из мимолетного восприятия данного конкретного объекта как единственного во всей вселенной.
Имеются существенные различия (56) между абстрагирующим и категоризирующим познанием и непосредственным постижением конкретного и особенного. Именно в этом смысле я буду использовать термины «абстрактное» и «конкретное». Они не очень отличаются от терминов Голдстайна. Большинство наших знаний (все замеченное нами, воспринятое, запомненное, обдуманное и выученное) являются скорее абстрактными, чем конкретными. То есть мы в нашей жизни, познавая, в основном, категоризируем, схематизируем, классифицируем. Мы не столько познаем природу мира такой, какая она есть, сколько организуем наше внутреннее миропереживание. Мы пропускаем большинство переживаний через фильтр нашей системы категорий, граф и рубрик, как о том написал Шахтель (147) в своей классической статье "Амнезия и проблема памяти у детей". Меня к пониманию этого отличия привело изучение мною самоосуществляющихся людей, в ходе которого я обнаружил у них и способность к абстрагированию без отказа от конкретности, и способность к конкретизации без отказа от абстрактности. Это дополняет описания, приводимые Голдстайном, поскольку я обнаружил не только редукцию к конкретности, но также и то, что мы можем назвать сведением к абстрактности, то есть утрату способности познавать конкретное. Потом я обнаружил ту же самую исключительную способность к постижению конкретного как у хороших художников, так и у хороших клиницистов, хотя они и не принадлежали к числу самоосуществляющихся личностей. Гораздо чаще я обнаруживал эту способность у вполне заурядных людей в моменты их пиковых переживаний, когда человек схватывает воспринимаемое в его конкретной, неповторимой сущности.
