Мы видели, что в связи с отменой крепостного права разгорелась война между либеральной и революционной партиями в России. Вокруг Чернышевского, главы революционной партии, сплотилась целая фаланга публицистов, многочисленная группа из офицеров и учащейся молодежи. Либеральная партия имела своими представителями Герцена, нескольких панславистов и значительное число мирных реформаторов и почитателей Александра II. Правительство оказало поддержку либеральной партии. В марте 1861 г. русская студенческая молодежь решительно высказалась за освобождение Польши; осенью 1861 г. она пыталась оказать сопротивление «государственному перевороту», в результате которого путем дисциплинарных и фискальных мер неимущие студенты (составлявшие свыше двух третей общего числа) лишались возможности получить высшее образование. Правительство объявило их протесты бунтом; в Петербурге, Москве и Казани сотни юношей были брошены в тюрьмы, изгнаны из университетов или исключены после трехмесячного заключения. Опасаясь, как бы эта молодежь не усилила недовольство крестьян, Государственный совет особым постановлением запретил бывшим студентам занимать какие-либо общественные должности в деревне. Но преследования на этом не кончились. Высылают профессоров, как, например, Павлова; закрывают публичные курсы, организованные исключенными из университета студентами; предпринимают новые преследования под самыми пустыми предлогами; «касса взаимопомощи учащейся молодежи», только что разрешенная, внезапно закрывается; приостановлен выход газет. Все это довело до крайности негодование и возбуждение радикальной партии и заставило ее прибегнуть к подпольной печати. И тогда появился манифест этой партии, озаглавленный «Молодая Россия», с эпиграфом из Роберта Оуэна[375]. Этот манифест содержал ясное и точное описание внутреннего положения страны, состояния различных партий и условий печати и, провозглашая коммунизм, делал вывод о необходимости социальной революции. Он призывал всех серьезных людей сплотиться вокруг радикального знамени.

Едва лишь появился этот подпольно печатавшийся манифест, как по роковому совпадению (если к этому не приложила рук полиция) в Петербурге начались многочисленные пожары. Правительство и реакционная печать с радостью воспользовались этим поводом, чтобы обвинить молодежь и всю радикальную партию в поджогах. Тюрьмы снова переполнились, и на дорогах, ведущих в ссылку, снова появились толпы мучеников. Чернышевский был арестован и брошен в санкт-петербургскую крепость, откуда после двух долгих лет мучений он был отправлен в Сибирь на каторжные работы.

Еще до этой катастрофы Герцен и Громека, который впоследствии содействовал усмирению Польши в качестве губернатора одной из польских губерний, яростно нападали, один в Лондоне, а другой в России, на радикальную партию и клеветали на Чернышевского, говоря, что он, пожалуй, кончит тем, что получит орден. — Чернышевский в очень сдержанной статье призывал Герцена подумать о последствиях той новой роли, которую собирался играть «Колокол», заняв открыто враждебную позицию по отношению к русской революционной партии[376]. Герцен торжественно заявил, что он готов произнести в присутствии тех, кого он называл международной демократией, то есть Мадзини, Виктора Гюго, Ледрю-Роллена, Луи Блана и т. д., пресловутый тост за здравие великого царя-освободителя; и что бы ни говорили, прибавлял он, петербургские революционные Даниилы, я знаю, что, вопреки им и их воплям, этот тост найдет благоприятный отклик в Зимнем дворце (резиденция царя). Революционными Даниилами были Чернышевский и его друзья.

Бакунин превзошел Герцена. Именно в тот момент, когда революционная партия была полностью разгромлена, когда Чернышевский сидел в тюрьме, Бакунин, достигший тогда 51 года, выпустил свою знаменитую брошюру к крестьянскому царю: «Романов, Пугачев или Пестель. Народное дело». Сочинение Михаила Бакунина, 1862.

«Многие еще гадают о том, будет ли в России революция или не будет. Она началась последовательно, она царит везде, во всем, во всех умах. Она действует руками правительства еще успешнее даже, чем усилиями своих приверженцев. Она не успокоится, не остановится до тех пор, пока не переродит русского мира, пока не воздвигнет и не создаст нового славянского мира.

Династия явно губит себя. Она ищет спасения в прекращении, а не в поощрении проснувшейся народной жизни. Эта жизнь, если б была понята, могла бы поднять царский дом на неведомую доселе высоту могущества и славы… А жаль! Редко царскому дому выпадала на долю такая величавая, такая благодатная роль. Александр II мог бы так легко сделаться народным кумиром, первым русским крестьянским царем [Титул крестьянского царя (zemsky tzar), которым наделяется Александр II, является изобретением Бакунина и «Колокола».], могучим не страхом, но любовью, свободой, благоденствием своего народа. Опираясь на этот народ, он мог бы стать спасителем и главою всего славянского мира…

Для этого нужно было только широкое, в благодушии и в правде, крепкое русское сердце. Вся русская, да вся славянская живая деятельность просилась ему в руки, готовая служить пьедесталом для его исторического величия».

Затем Бакунин требует уничтожения государства Петра Великого, немецкого государства, и создания «новой России». Выполнение этого дела возлагается на Александра II.

«Его начало было великолепно; он объявил свободу народу, свободу и новую жизнь после тысячелетнего рабства. Казалось, он хотел создать крестьянскую Россию» («zemskoujou Rossiou»), «потому что в государство петровском свободный народ немыслим. 19 февраля 1861 г., несмотря на все промахи, уродливые противоречия указа об освобождении крестьян, Александр II был самым великим, самым любимым, самым могучим царем, который когда-либо царствовал в России». — Однако «свобода противна всем инстинктам Александра II», потому что он немец, а «немец никогда не поймет и не полюбит крестьянской России… он думал только о том, как бы укрепить здание петровского государства… задумав гибельное, невозможное, он губит себя и свой дом и готов ввергнуть Россию в кровавую революцию».

Все противоречия «указа об освобождении», все расстрелы крестьян, студенческие беспорядки, одним словом, весь террор, по мнению Бакунина,

«объясняются вполне отсутствием русского смысла и народолюбивого сердца в царе, безумным стремлением удержать во что бы то ни стало петровское государство… А он, и только он один, мог совершить в России величайшую и благодетельнейшую революцию, не пролив капли крови. Он может еще и теперь; если мы отчаиваемся в мирном исходе, так это не потому, чтоб было поздно, а потому, что мы отчаялись, наконец, в способности Александра II понять единственный путь, на котором он может спасти себя и Россию. Остановить движение народа, пробудившегося после тысячелетнего сна, невозможно. Но если б царь стал твердо и смело во главе самого движения, тогда бы его могуществу на добро и на славу России не было бы меры».

Для этого ему нужно было бы только дать землю крестьянам, свободу и self-government [самоуправление. Ред.].

«Не бойтесь также, что через областное self-government разорвется связь провинций между собою, разрушится единство русской земли; ведь автономия провинций будет только административная, внутренне-законодательная, юридическая, а не политическая. И ни в одной стране, исключая, может быть, Францию, нет в народе такого смысла единства строя, государственной целости и величия народного, как в России».

В то время в России требовали созыва национального собрания [В русском тексте Бакунин здесь и дальше употребляет термин: «всенародный земским собор». Ред.].

 Одни требовали его для разрешения финансовых затруднений, другие — чтобы покончить с монархией. Бакунин хотел его для демонстрации единства России и для упрочения власти и величия царя.