Штибер показывает под присягой, что
«Маркс после ареста кёльнских обвиняемых снова собрал воедино обломки своей партии в Лондоне и образовал приблизительно из восемнадцати человек новый Центральный комитет» и т. д.
Эти обломки никогда не разваливались, а были настолько собраны воедино, что с сентября 1850 г. они постоянно составляли private society {частное общество, круг частных лиц. Ред.}. Одним высочайшим повелением Штибер заставляет их исчезнуть, чтобы после ареста кёльнских обвиняемых другим высочайшим повелением вновь вызвать их к жизни, и притом в виде нового Центрального комитета.
В понедельник, 25 октября, «Kolnische Zeitung» с отчетом о показаниях Штибера от 23 октября была получена в Лондоне.
«Партия Маркса» не образовывала нового Центрального комитета и не вела протоколов своих собраний. Она тотчас же сообразила, что Новый завет сфабрикован главным образом Вильгельмом Гиршем из Гамбурга.
В начале декабря 1851 г. Гирш появился в «обществе Маркса» в качестве коммунистического эмигранта. Но в это же время письма из Гамбурга разоблачили его как шпиона. Однако было решено некоторое время терпеть его в обществе, наблюдать за ним и получить доказательства его вины или невиновности. На собрании 15 января 1852 г. было зачитано письмо из Кёльна, в котором один друг Маркса сообщал об очередной отсрочке процесса и о том, как трудно даже родственникам добиться свидания с арестованными. При этом упоминалась супруга д-ра Даниельса. Примечательным было то, что после этого заседания Гирша не было видно ни в «непосредственной близости», ни в отдалении. 2 февраля 1852 г. Маркс получил из Кёльна извещение о том, что у супруги д-ра Даниельса был произведен обыск по полицейскому доносу; согласно этому доносу, письмо г-жи Даниельс к Марксу было якобы прочитано в лондонском коммунистическом обществе и Марксу было поручено ответить супруге д-ра Даниельса, что он, Маркс, занимается реорганизацией Союза в Германии и т. д. Этот донос дословно воспроизведен на первой странице подлинной книги протоколов. — Маркс сразу же ответил, что так как г-жа Даниельс никогда ему не писала, то он не мог прочитать ее письма к нему. Весь донос является измышлением некоего Гирша, бесчестного молодого человека, которому ничего не стоит за наличные деньги сочинить для прусской полиции сколько ей угодно небылиц.
Начиная с 15 января Гирш исчез, не появляясь на собраниях: теперь он был окончательно исключен из общества. Одновременно было решено переменить помещение, где собиралось общество, и день собраний. До сих пор собирались на Фаррингтон-стрит. Сити, у Дж. У. Мастерса, Маркет-хаус, по четвергам. Теперь день собраний был перенесен на среду, а место в таверну «Роза и Корона», Краун-стрит, Сохо. Гирш, которого «полицейдиректор Шульц сумел незаметно устроить в непосредственной близости к Марксу», несмотря на эту «близость», даже спустя восемь месяцев не знал ни помещения, где собиралось общество, ни дня собраний. Как до, так и после февраля, фабрикуя свою «подлинную книгу протоколов», он упорно относил заседания к четвергам и помечал их четвергами. Стоит только обратиться к «Kolnische Zeitung», как мы обнаружим: протокол от 15 января (четверг), то же от 29 января (четверг), от 4 марта (четверг), от 13 мая (четверг), от 20 мая (четверг), от 22 июля (четверг), от 29 июля (четверг), от 23 сентября (четверг) и от 30 сентября (четверг).
Хозяин таверны «Роза и Корона» сделал перед полицейским судьей на Марльборо-стрит заявление о том, что «общество д-ра Маркса» с февраля 1852 г. собирается у него каждую среду. Либкнехт и Рингс, выдаваемые Гиршем за секретарей, составивших его подлинную книгу протоколов, удостоверили свои подписи перед тем же мировым судьей. Наконец, были добыты протоколы, которые Гирш вел в рабочем обществе Штехана[303], так что можно было сравнить его почерк с почерком, которым написана подлинная книга протоколов.
Таким образом, было доказано, что подлинная книга протоколов является подделкой, и при этом не было даже необходимости вдаваться в критику ее содержания, которое уничтожает себя своими собственными противоречиями.
Трудность заключалась в доставке документов адвокатам. Прусская почта была лишь сторожевой заставой, расставленной от границ прусского государства до Кёльна, чтобы отрезать защитников от подвоза оружия.
Пришлось прибегнуть к обходным путям, и первые документы, высланные 25 октября, могли быть получены в Кёльне только 30 октября.
Поэтому адвокатам пришлось сначала ограничиваться только теми скудными средствами защиты, которые были им доступны в Кёльне. Первый удар Штибер получил с той стороны, с которой он его совершенно не ждал. Советник юстиции Мюллер, отец супруги д-ра Даниельса, уважаемый юрист и известный своим консервативным образом мыслей бюргер, выступил в «Kolnische Zeitung» от 26 октября с заявлением, что его дочь никогда не состояла в переписке с Марксом и что подлинная книга Штибера представляет собой «мистификацию». Отправленное 3 февраля 1852 г. в Кёльн письмо, в котором Маркс называет Гирша полицейским шпиком и субъектом, фабриковавшим ложные полицейские донесения, было случайно найдено и доставлено защитникам. В заявлении «партии Маркса» о выходе из Общества на Грейт-Уиндмилл-стрит, находившемся в архиве Дица, оказался образец подлинного почерка В. Либкнехта. Наконец, адвокат Шнейдер II получил от секретаря кёльнского управления попечительства о бедных Бирнбаума подлинные письма Либкнехта и от частного письмоводителя Шмица подлинные письма Рингса. В секретариате суда адвокаты сравнили книгу протоколов — с одной стороны, с почерком Либкнехта в заявлении о выходе, с другой стороны, с письмами Рингса и Либкнехта.
Штибер, обеспокоенный уже заявлением советника юстиции Мюллера, получил сведения о предвещавшем беду исследовании почерков. Чтобы предотвратить грозивший удар, он опять выскакивает вперед в заседании от 27 октября и заявляет:
«Ему казалось очень подозрительным то обстоятельство, что имеющаяся в книге подпись Либкнехта сильно отличается от другой его подписи, уже встречавшейся в документах. Он поэтому стал наводить более подробные справки и узнал, что лицо, подписавшее данные протоколы, это Г. Либкнехт, между тем как перед фамилией Либкнехта, встречавшейся в документах, стоит буква В».
На вопрос адвоката Шнейдера II: «Кто сказал ему о том, что существует также Г. Либкнехт», Штибер отказывается отвечать. Шнейдер II спрашивает его далее о личности Рингса и Ульмера, фамилии которых фигурируют в книге протоколов в качестве секретарей рядом с фамилией Либкнехта. Штибер чувствует новую ловушку. Три раза он делает вид, что не слышит вопроса, старается скрыть свою растерянность и вновь обрести присутствие духа, три раза ни с того, ни с сего повторяет, как он получил книгу протоколов. Наконец, запинаясь, он бормочет, что Рингс и Ульмер, вероятно, не настоящие имена, а лишь ««союзные клички». Постоянно повторяющееся в книге протоколов упоминание г-жи Даниельс как корреспондентки Маркса Штибер объясняет тем, что, может быть, нужно читать: супруга д-ра Даниельса, а подразумевать под этим помощника нотариуса Бермбаха. Адвокат фон Хонтхейм задает ему вопрос о Гирше. Штибер показывает под присягой:
«Он не знает также и этого Гирша. Но что это не прусский агент, как ходят слухи, следует из того, что со стороны Пруссии за этим самым Гиршем было установлено наблюдение».
По знаку Штибера Гольдхейм стрекочет, что «в октябре 1851 г. он был послан в Гамбург для поимки Гирша». Мы увидим, как этот самый Гольдхейм на следующий же день посылается в Лондон для поимки того же Гирша. Итак, тот же самый Штибер, который утверждает, что купил за наличные деньги у эмигрантов архив Дица и подлинную книгу протоколов, тот же самый Штибер теперь утверждает, что Гирш не может быть прусским агентом, потому что он эмигрант! Ему достаточно быть эмигрантом, чтобы, в зависимости от надобности, Штибер гарантировал либо его абсолютную продажность, либо его абсолютную неподкупность. Но разве Флёри, которого сам Штибер в заседании от 3 ноября объявляет полицейским агентом, разве этот самый Флёри не является политическим эмигрантом?
