КОЛЕТТ: Эл, смиритесь. Вам не приснилось. Она растлила вас. Может, даже билеты продавала. Одному богу известно…

ЭЛИСОН: Думаю, меня еще раньше — того. Как вы сказали. Растлили.

КОЛЕТТ: Да что вы?

ЭЛИСОН: Просто не такой толпой.

КОЛЕТТ: Элисон, вы должны обратиться в полицию.

ЭЛИСОН: Годы прошли…

КОЛЕТТ: Но что, если кто-то из этих мужчин до сих пор на свободе!

ЭЛИСОН: У меня в голове все перепуталось. Что случилось. Сколько мне было лет. Было ли это лишь раз или происходило все время. Все сплелось в единый клубок, знаете, как это бывает.

КОЛЕТТ: Так вы никому ничего не рассказали? Вот. Высморкайтесь.

ЭЛИСОН: Нет… Понимаете, об этом не говоришь никому, потому что некому. Пытаешься записать, ведешь «Мой дневник», а тебя бьют по ногам. Честно говоря… теперь это неважно, я не думаю об этом, только время от времени вспоминаю. Возможно, мне все приснилось, мне часто снилось, что я летаю. Знаете, днем стирается все то, что происходит ночью. Иначе нельзя. Я бы не сказала, что это изменило мою жизнь. В смысле, я никогда особо не увлекалась сексом. Посмотрите на меня, да кто меня захочет, тут целый полк нужен. Так что я не то чтобы чувствую… не то чтобы помню…

КОЛЕТТ: Ваша мать должна была защитить вас. На вашем месте я бы ее убила. Вы не думаете порой о том, что неплохо бы вернуться в Олдершот и прикончить ее?

ЭЛИСОН: Сейчас она живет в Брэкнелле.

КОЛЕТТ: Неважно. А почему она живет в Брэкнелле?

ЭЛИСОН: Сбежала с парнем, у которого там было муниципальное жилье, но долго не протянула, мужик от чего-то помер, и так или иначе ей пришлось снимать квартиру. Она была не такой уж плохой. То есть она не так уж плоха. В смысле, вам следует ее пожалеть. Она размером с воробышка. С виду она скорее похожа на вашу мать, чем на мою. Я как-то раз прошла мимо нее на улице и не узнала. Она постоянно красила волосы. Каждую неделю в новый цвет.

КОЛЕТТ: Ей нет оправдания.

ЭЛИСОН: И у нее все время получался не тот цвет, что на упаковке. «Роскошь шампанского», а голова рыжая. «Шоколадный мусс», а голова рыжая. С таблетками то же самое. Она все время менялась рецептами. Жалко мне ее, и все тут. Всегда удивлялась, как она вообще живет.

КОЛЕТТ: Эти мужчины — как по-вашему, вы еще сможете их узнать?

ЭЛИСОН: Некоторых. Может быть. Если увижу при хорошем освещении. Но их не смогут арестовать после смерти.

КОЛЕТТ: Раз они мертвы, я спокойна. Значит, они никому больше не причинят вреда.

Лет в двенадцать Элисон осмелела.

— Тот парень, прошлой ночью, как его звали? Или ты не в курсе? — спросила она у матери.

Ма хотела ударить ее по голове, но потеряла равновесие и упала. Эл помогла ей встать.

— Спасибо, ты хорошая девочка, Эл, — сказала ма.

Щеки Эл зарделись, потому что она никогда не слышала этого прежде.

— На чем ты сидишь, ма? — спросила она. — Что ты принимаешь?

Ма запивала транквилизаторы ромом — неудивительно, что она не держалась на ногах. Однако каждую неделю она пробовала что-нибудь новенькое; как и с краской для волос, эффект обычно бывал непредсказуем, чего, впрочем, и стоило ожидать.

Эл пришлось отправиться в аптеку за лекарствами для матери.

— Опять пришла? — спросил мужчина за стойкой.

И поскольку Эл вступила в бестактный возраст, она ответила:

— Как по-вашему, это я или кто еще?

— О боже, — сказал он, — поверить не могу, что она все это съедает. Торгует она ими, что ли? Колись, ты умная девочка, ты должна знать.

— Она все глотает, — сказала Эл. — Честное слово.

Мужчина хохотнул.

— Глотает, вот как? Да что ты говоришь.

Он посмеялся над ней, но все же, выйдя из аптеки, Эл словно стала на десять футов выше. Ты умная девочка, сказала она сама себе. Эл уставилась на свое отражение в витрине следующего магазина, а именно «Мотоспорта Эш-Вейл». Витрина была забита барахлом, жизненно необходимым для того, чтобы объехать страну на дрянных старых автомобилях: защитами картера, кенгурятниками, противотуманными фарами, цепями противоскольжения и последними моделями реечных домкратов. Среди всего этого оборудования плавало ее лицо, лицо умной и хорошей девочки. В замасленном стекле.

К этому времени она уже годы притворялась нормальной. Она никак не могла понять, что другие люди знают, а чего нет. К примеру, Глория: ее мать ясно видела Глорию, а сама Эл — нет. Однако мать не видела миссис Макгиббет и едва не прокатилась по чердаку, наступив на игрушечную машинку Брендана. Однажды — было ли это после того, как из Кита сделали кашу, после того, как она раздобыла ножницы, или до того, как Гарри вылизал свою миску? — однажды она мельком заметила на лестнице рыжеволосую даму с накладными ресницами. Глория, подумала она, ну наконец-то. «Привет, как дела?» — спросила она, но женщина не ответила. В другой раз, входя в дом, она бросила взгляд в ванну, и разве не увидела Эл там рыжеволосую даму, которая смотрела на нее, ресницы наполовину отклеились, а ниже шеи не наблюдалось никакого тела?

Но это невозможно. Они не могли оставить голову на обозрение прохожих. Такие вещи хранят в тайне — разве это не правило? А какие еще правила есть? Видела ли она, Элисон, больше или меньше, чем ей было положено? Должна ли была упоминать о том, что женщина всхлипывает в стене? Когда надо кричать, а когда молчать? Она — тупица или все остальные — идиоты? И что она будет делать, когда закончит школу?

Тахира собиралась изучать общественные науки. Эл не знала, что это такое. По субботам они с Тахирой ходили по магазинам, если мать отпускала ее. Тахира покупала, а Эл смотрела, как она это делает. У Тахиры был шестой размер одежды. Четыре фута десять дюймов ростом, смуглая, довольно прыщавая. Эл была немногим выше, но у нее был восемнадцатый размер. Тахира сказала:

— Я бы с удовольствием отдавала тебе свои старые вещи, но сама знаешь. — Она смерила Элисон взглядом, и ее крохотные ноздри раздулись.

Когда она попросила у матери денег, та сказала:

— Нужны деньги — заработай, разве я не права, Глория? Ты не такая уж дурнушка, Эл, у тебя хороший цвет лица, ну ладно, ты толстовата, но это многим нравится. У тебя сиськи как воздушные шары. Хватит таскаться с этой индийской девкой, она отпугивает клиентов, им не по нраву думать, что какой-нибудь Патель[26] зарежет их ножиком для бумаги.

— Ее фамилия не Патель.

— Ну все, юная леди! Хватит. — Мать, охваченная транквилизаторной яростью, шумно бросилась через кухню. — Долго ты еще собираешься на халяву жить в моем доме и жрать мою еду, долго, а? Ложись на спину и терпи, как мне приходится терпеть. И каждый день! Чтоб никаких там, ой, сегодня четверг, что-то я не в настроении. Бросай свои штучки, мисс! Такое поведение тебя до добра не доведет. Каждый день, ясно, и цену заламывай повыше. Вот что ты должна делать. А как еще, по-твоему, ты можешь заработать на жизнь?

КОЛЕТТ: Итак, что вы почувствовали, Элисон, когда впервые поняли, что обладаете паранормальными способностями?

ЭЛИСОН: Я никогда… в смысле, не было такого. Озарения. Как вам объяснить — я не знала, что я видела, а что только вообразила. Это — понимаете, это сбивает с толку, когда люди, с которыми ты растешь, постоянно шастают туда-сюда по ночам. И непременно в шляпах.

КОЛЕТТ: В шляпах?

ЭЛИСОН: Ну или с поднятыми воротниками. Маскируются. Меняют имена. Помню, как-то раз, когда мне было двенадцать или тринадцать, я вернулась из школы, и сперва мне показалось, что дома никого нет, я подумала, спасибо, Господи, за это, подумала я, я могу поджарить себе тосты, а потом малек прибраться, пока все где-то шляются. Я отправилась в пристройку, поднимаю глаза, а там стоит этот придурок — ничего не делает, просто стоит, прислонившись к раковине, а в руке у него коробок спичек. Боже, каким же злобным он казался! В смысле, все они казались злобными, но в нем, в его лице проглядывало что-то — говорю тебе, Колетт, он был особенным. Он просто смотрел на меня, а я смотрела на него, и мне показалось, что я уже видела его раньше, и, вообще, пора уже сказать что-нибудь, хотя такое чувство, как будто меня вот-вот стошнит? Ну вот я и сказала, тебя вроде Ник зовут? Нет, детка, сказал он, я взломщик, а я сказала, да ну, не придуривайся, ты Ник. Он пришел в ярость. Потряс коробок, и оказалось, что тот пуст. Он бросил его на пол. Его понесло, мол, даже прикурить не от чего, я целую кучу извел, а огонька не добыл, эти спички гроша ломаного не стоят. Он вытащил ремень из штанов и бросился на меня.