У этого учителя словесности был замечательный лексикон: мальчишек он называл мерзавцами и негодяями, а девочкам кричал: «Закрой пасть!» Правда, к девочкам он не прикасался, но никогда не называл по имени, а строго фамильярно отчитывал, что в принципе тоже было грубо и унизительно.

Когда устных замечаний набиралось больше трех, Пастик зеленел лицом и рявкал: «Давай дневник!» Слово «Замечание» в школьном дневнике писал каллиграфическим почерком и очень старался. Иногда он делал это по десять раз за урок, решая какие-то свои психологические проблемы и мучаясь комплексами.

Прежде чем стать учителем, Пастик проработал много лет школьным сторожем и получил диплом заочно. Он шел осознанно и целеустремленно к безграничной власти над детьми. И был бы счастлив, если бы ученики боялись и уважали его, но вызывал как раз обратную реакцию.

Странно, но среди учителей у Пастика была хорошая репутация. По субботам он вел «Клуб книголюбов» и часто перед нами хвастался, что открытым голосованием его выбрали председателем. К началу очередного заседания Пастик сдвигал в нашем классе столы буквой «П», а иногда даже просил нас помочь, пока он приготовит чай и разложит пироги с брусникой по тарелкам.

Народу собиралось много. Обычно приходили все учителя. Пастик, вдохновенно подвывая, декламировал стихи, а женщины пили чай и шептались: «Какой умница, такой организатор! Душка! Не пьет, не курит… Да, вы что!».

Пастик застенчиво улыбался и благодарил всех за внимание.

После заседания клуба остатки пирогов прятались в шкаф с учебниками, из-за чего в классе завелась уйма тараканов. Рыжие твари вели себя нахально и разгуливали по партам во время уроков, как у себя дома. Наших хулиганов это радовало, потому что теперь Пастика можно было вывести из себя еще быстрее. Мальчишки подкладывали ему мерзких тварей в портфель или в журнал с оценками. Пастик морщился, скидывая брезгливым движением пришельца на пол, и демонстративно замолкал – глаза его гасли, губы поджимались. Он, конечно, знал, что тараканы – это наша работа, хотя на деле получалось, что насекомое пришло к нему в гости само. И наказывать было некого. Наши мальчишки даже придумали что-то вроде суперигры – кто осмелится бросить таракана Пастику на лысину, тот будет круче остальных. Но открыто воевать с учителем никто не хотел.

Девчонкам достаточно было просто заметить рыжие усы, и они тут же начинали дико визжать. А если кто-нибудь из отпетых хулиганов бросал таракана в нашу сторону, то начиналось настоящее шоу.

Когда весть о душераздирающих криках, несущихся из нашего класса с завидным постоянством, дошла до завуча, тот решил собрать родителей.

Однако Пастик отперся и все свалил на учеников, что это, мол, родители не научили нас правильно мыть полы, и мы оставляем мокрые разводы. Тараканы обожают пить, оттого так дружно и размножаются.

Из-за этой «тараканьей войны» в школу мы шли по утрам как на каторгу. Так продолжалось два года – четвертый и пятый класс. Потом стараниями родителей нам дали другого классного руководителя. Мы не поинтересовались, что будет с беднягой Пастиком, просто все свободно вздохнули. Хуже и противнее него мог быть только Франкенштейн.

Через несколько лет после окончания школы, побывав на школьном вечере, я с грустью наблюдала все тот же надоевший до чертей советский формат – выходящих рядами, как на допрос, выпускников, развешенные по стенкам надувные шары и учительниц в белых кружевных кофточках и строгих, но уже измятых юбках из дешевого материала.

Одни вышедшие на авансцену выпускники гордо рассказывали, что женаты и имеют свой бизнес, другие, веселя шумный зал, путались в цифрах, пытаясь подсчитать количество собственных детей, а некоторым сказать было нечего, и, сконфузившись, они передавали микрофон другим.

Тогда я узнала, что Пастика наконец дисквалифицировали или, проще говоря, выперли. Эта новость не могла оставить равнодушной бывших учеников – все мы возбужденно пересказывали ее друг другу. Кто-то предложил:

– А почему нельзя было начать встречу выпускников нашего класса с этого заявления? А что? Выходит молоденькая директриса и ясным голоском, не скрывая волнения, ведь она и сама когда-то училась здесь, говорит: «Прошло двадцать лет! Должно было пройти целых двадцать (пауза) лет – и мы это сделали!.. (Длинная пауза.) Мы уволили Пастика… Выперли его к чертям собачьим!» Представляете, какие будут аплодисменты?

Мы дружно захлопали.

Вот если бы так можно было разобраться и у нас на фирме…

Глава 3

Я продолжала встречаться с Артемом. Мы, что называется, приглядывались и, как мне казалось, нравились друг другу, но если разобраться, дружбой наши отношения нельзя было назвать.

Иногда я получала по электронке от него послания, порой он названивал по несколько раз в день и долго и подробно рассказывал о своих бывших возлюбленных, считая, видимо, что мне это очень интересно. Он ныл часами, давая понять, что опустошен расставаниями и изменами и боится нового разочарования.

Слушая его, я приходила к выводу, что мой приятель – настоящий бабник, в самом прямом смысле этого слова. Он все время находился в поиске – встречался, очаровывался, завоевывал, разочаровывался… Ну как тут бедняге было не опустошиться душевно? Бабник – это диагноз.

Артем с упоением и азартом охотился не только за сладостным сиюминутным наслаждением, но и за интересным, а порой и нужным общением, ловил на себе восхищенные взгляды, получал комплименты, влюблял в себя, разбивал сердца несчаст–ным, а потом быстренько сматывался. Он вечно любовался собой и требовал восхищения от окружающих.

В его синих, доверчиво распахнутых и незамутненных душевными муками глазах я читала томительное ожидание чуда, словно он вот-вот должен был получить сказочное наследство и разбогатеть.

Порой мне даже казалось, что он общается со мной не по-приятельски и не как с любимой, а как со случайным попутчиком в зале ожидания аэропорта или вокзала.

В выходные мы пару раз сходили на каток и разок, по моей инициативе, в кино на чрезвычайно чувствительный и тревожный фильм Бернардо Бертолуччи «Ускользающая красота». Я словно завороженная смотрела историю юной американки в исполнении восхитительной Лив Тайлер, отправившейся в Италию, чтобы найти разгадку непонятной записи в оставленном матерью дневнике и встретиться с мужчиной, который четыре года назад подарил ей первый в ее жизни поцелуй.

Артему картина не понравилась.

– Может, и ничего было бы, – сказал он, когда мы вместе с толпой выходили из зала, – да актриса страшная, как атомная война.

Я не нашлась, что ответить, и наша дискуссия о мировом кинематографе умерла, так и не начавшись.

По дороге домой мы молчали, каждый думал о своем. Чтобы разорвать тягостное молчание и мучаясь мыслью, как он мог сказать такое про Лив Тайлер, я спросила:

– Ты не можешь простить главной героине того, что она отвергла холеного красавца и выбрала простого деревенского парня?

Артем зыркнул на меня синими глазищами.

– Да она просто лохушка, если влюбилась в такую деревню, – злобно ответил он и так посмотрел, что мне подумалось, а не проецирует ли он понятие «лохушка» на меня.

Мне знаком этот обличительный взгляд человека, который хотел сделать на тебя ставку, а потом передумал. Возможно, решил, что я старомодна и воспитана на мечтательной белиберде, да при этом совсем не красотка.

Да, я это знаю. И нос у меня длинноват, и шея и руки небезупречны. Но скорее всего причина была в том, что я не та девушка, которая смогла бы изменить жизнь Артема в лучшую сторону, сделать для него что-то неожиданное, что он, наверное, от меня ожидает. Только, я думаю, он и сам толком не знает, что именно ему нужно.

Мне иногда кажется, что мужчины, выбирая себе спутницу жизни, словно идут на ощупь по узкому коридору, где вдоль стен выстроились женщины: молоденькие и постарше, высокие и миниатюрные, симпатичные и страшненькие – на любой вкус. Но коридор забыли осветить, усложнив тем самым задачу выбора, поэтому молодые люди путаются как в тумане, надеясь найти свой идеал.