— Нума не придет, — говорит женщина. — А тебя полицейские отправят обратно в тюрьму. А когда выйдешь оттуда, Нума тебя убьет.

— Вы меня явно недолюбливаете, сеньора Мерседитас. Что вы мне тут напророчили!

— Предатель! — твердит женщина; ей удалось сесть и теперь она держится очень прямо. — Думаешь, Нума такой дурак?

— Дурак? Ничего подобного. Он хитер, что твой попугай. Но вы не отчаивайтесь, сеньора Мерседитас. Он обязательно придет.

— Не придет. Он — не то, что ты. У него есть друзья. Они предупредят его, что здесь полиция.

— Вы думаете? А я сомневаюсь: времени не хватит. Полицейские подошли с другой стороны, из-за гор. Через пески пришел я один. И везде, где проходил, справлялся: „А что, сеньора Мерседитас все еще держит лавку?“ И еще говорил: „Меня только что выпустили. Пойду сверну ей шею“. Человек двадцать, не меньше, должны были помчаться и доложить об этом Нуме. И вы все еще думаете, что он не придет? Господи, ну и рожу вы скроили, сеньора Мерседитас!

— Если с Нумой что-нибудь случится, — хрипло бормочет женщина, — ты будешь жалеть об этом всю свою жизнь, Хамайкино.

Тот только плечами пожимает, закуривает сигарету и насвистывает. Потом подходит к прилавку, берет масляный фонарь, зажигает его и прицепляет к тростниковой занавеске.

— Уже темнеет, — говорит он. — Идите-ка сюда, сеньора Мерседитас. Хочу, чтобы Нума увидел, как вы сидите у двери и поджидаете его. Ах да! Вы же не можете двигаться. Извините, я такой забывчивый.

Он наклоняется и берет ее на руки. Потом сажает на песок перед входом в лавку. При свете фонаря лицо женщины кажется мягче и моложе.

— Зачем ты это делаешь, Хамайкино? — слабым голосом спрашивает донья Мерседитас.

— Зачем? — переспрашивает Хамайкино. — Вы ведь никогда не сидели в тюрьме, не правда ли, сеньора Мерседитас? Дни идут, а ты не знаешь, чем заняться. Там очень тоскливо, уверяю вас. И еще — очень хочется есть. Кстати, я кое о чем забыл сказать вам. Не вздумайте кричать, когда появится Нума. Держите рот закрытым, а не то муха влетит.

Он смеется. Оглядывает комнату, находит какую-то тряпку и завязывает рот донье Мерседитас. Некоторое время рассматривает ее. Это явно его развлекает.

— Позвольте вам заметить, сеньора Мерседитас, что вид у вас презабавный. Даже не знаю, на кого вы похожи!

В глубине темной лавки Хамайкино, гибкий и бесшумный, замер, как змея перед броском. Он стоит подавшись чуть вперед и упираясь руками в прилавок. В двух метрах от него, в конусе света, неподвижно сидит женщина. Она вытянула шею, как будто принюхивается: она тоже слышала. Звук легкий, но очень четкий доносится откуда-то слева и явно выделяется из хора сверчков. Вот опять, на этот раз — дольше. В лесу трещат ветки — к лавке кто-то подбирается. „Он не один! — шелестит Хамайкино. — Черт побери!“ Он сует руку в карман, достает свисток и подносит его к губам. Выжидает. Женщина начинает ерзать, и Хамайкино ругается сквозь зубы. Сеньора Мерседитас ерзает, качает головой, как маятник, пытаясь освободиться от повязки. Шума больше не слышно. Значит, они уже на песке: он гасит шаги. Женщина смотрит влево, чуть шею не вывернула, глаза у нее, как у раздавленной игуаны, вылезают из орбит. „Она их видит“, — бормочет Хамайкино. Он трогает свисток кончиком языка холодный металл слегка царапает. Донья Мерседитас продолжает мотать головой, рыча от бессилия. Тихо блеет коза, и Хамайкино вздрагивает и съеживается. Несколько секунд спустя он видит тень, наплывающую на сидящую женщину, и голую руку, которая тянется к повязке у нее на лице. Хамайкино изо всей мочи дует в свисток и прыгает на пришедшего. От свиста, как от горящей спички, занимается вся ночь, она взрывается проклятиями то справа, то слева, сотрясается от торопливых шагов. Оба мужчины валятся на сеньору Мерседитас. Лейтенант действует быстро: когда Хамайкино встает на ноги, полицейский одной рукой уже крепко держит Нуму за волосы, а другой сжимает револьвер, приставленный к его виску. Их окружают четверо солдат с винтовками.

— Бегите! — кричит Хамайкино солдатам. — Там, в лесу, остальные. Скорее! Они же уйдут. Скорее!

— Стоять! — командует полицейским лейтенант, не сводя глаз с Нумы, который боковым зрением пытается увидеть револьвер.

Нума кажется спокойным. Стоит, опустив руки вдоль тела.

— Сержант Литума, связать его!

Литума кладет винтовку на землю, отцепляет от пояса веревку, разматывает ее. Связывает арестованному ноги, потом надевает ему наручники. Коза, обнюхав ноги Нумы, осторожно лижет их. Донья Мерседитас поднимается, отпихивает козу и подходит к Нуме. Молча проводит рукой по его лбу.

— Что он с тобой сделал? — спрашивает Нума.

— Ничего, — говорит женщина. — Хочешь закурить?

— Лейтенант, — настаивает Хамайкино, — вы отдаете себе отчет, что рядом, в лесу, его сообщники? Вы что, не слышите? Их по меньшей мере трое или четверо. Чего вы ждете? Почему не прикажете схватить их?

— Замолчи, черномазый. — Лейтенант даже не смотрит в сторону Хамайкино. Он зажигает спичку и подносит ее к сигарете, которую женщина вставила в рот Нуме. Нума делает несколько глубоких затяжек, держа сигарету в зубах и выпуская дым через нос. — Я пришел за ним. И ни за кем больше.

— Ладно, — говорит Хамайкино. — Тем хуже для вас, если вы службы не знаете. Я свое дело сделал. Теперь я свободен.

— Да. Ты свободен, — подтверждает лейтенант.

— Лошади, мой лейтенант, — говорит Литума. Он держит поводья пяти лошадей.

— Посадите его на вашу лошадь, Литума, — говорит лейтенант. — Он с вами поедет.

Сержант и еще один солдат, развязав Нуме ноги, сажают его верхом. Литума садится позади него. Лейтенант берет поводья своей лошади.

— Послушайте, лейтенант, а я с кем поеду?

— Ты? — переспрашивает лейтенант, уже поставив ногу в стремя. — Ты?

— Да, я! Кто же еще?

— Ты свободен, — говорит лейтенант. — Тебе не обязательно ехать с нами. Можешь идти куда хочешь.

Литума и остальные полицейские, которые уже сидят верхом, смеются.

— Что за шутки? — кричит Хамайкино дрожащим голосом. — Вы ведь не оставите меня здесь, верно, мой лейтенант? Вы же слышите этот шум в лесу! Я себя хорошо вел. Я все сделал. Вы не можете так со мной поступить.

— Если поедем быстро, сержант Литума, — говорит лейтенант, — то к утру доберемся до Пьюры. По пескам лучше ехать ночью. Лошади меньше устают.

— Лейтенант! — кричит Хамайкино; он вцепился в поводья лошади офицера и трясет их, как безумный. — Не оставляйте меня здесь! Не будьте таким жестоким!

Лейтенант вынимает ногу из стремени и далеко отпихивает Хамайкино.

— Время от времени придется скакать галопом, — говорит он. — Как думаете, будет дождь, сержант Литума?

— Вряд ли, мой лейтенант. Небо чистое.

— Вы не уедете без меня! — истошно орет Хамайкино.

Сеньора Мерседитас хохочет, взявшись за живот.

— Поехали, — говорит лейтенант.

— Лейтенант! — надрывается Хамайкино. — Лейтенант, умоляю!

Лошади медленно уходят. Хамайкино, окаменев, смотрит вслед. Фонарь освещает его перекошенное лицо. Сеньора Мерседитас оглушительно хохочет. Вдруг она замолкает, складывает руки рупором и кричит:

— Нума! Я буду приносить тебе фрукты по воскресеньям.

И опять хохочет. В ближнем лесу снова дрожат задетые кем-то ветки и шелестят сухие листья.