— Хватит, Давид! — закричал он. — Пристрели его. Не бей больше.

Ответа не последовало. Теперь Хуан их не видел: индеец и брат, обхватив друг друга руками, катались по земле за кругом, освещенным костром. Их не было видно, но слышался глухой стук ударов и иногда какое-нибудь ругательство или глубокий вдох.

— Давид, — закричал Хуан, — выходи оттуда. Я буду стрелять.

Охваченный сильнейшим волнением, он повторил через несколько секунд:

— Отпусти его, Давид. Клянусь, что я выстрелю.

Ответа так и не последовало.

Сделав первый выстрел, Хуан на мгновение был ошеломлен, но тут же стал снова стрелять, не целясь, пока не ощутил металлический стук бойка, ударявшего по пустому барабану. Он застыл и не почувствовал, как револьвер выпал из его рук. Шум водопада пропал, дрожь пробегала по его телу, кожа покрылась потом, он едва дышал. Он крикнул:

— Давид!

— Я здесь, скотина, — прозвучал рядом голос, испуганный и злобный. — Ты понимаешь, что мог застрелить и меня? Ты спятил?

Хуан повернулся на каблуках, протянул руки и обнял брата. Прижавшись к нему, он невнятно бормотал, стонал и, похоже, не понимал слов, которыми Давид пытался его успокоить. Хуан, всхлипывая, долго повторял нечто невразумительное. Когда он успокоился, вспомнил об индейце.

— А что с этим, Давид?

— С этим? — Давид вновь обрел хладнокровие; твердым голосом он сказал: — А ты как думаешь?

Костер продолжал гореть, но светил очень тускло. Хуан вытащил из костра самое большое полено и стал искать индейца. Когда он его нашел, с минуту смотрел на него, как завороженный, потом уронил полено на землю, и оно потухло.

— Видел, Давид?

— Да, видел. Пойдем отсюда.

Хуан одеревенел и оглох, словно сквозь сон чувствовал, как Давид тащит его к уступу. Подъем занял много времени. Давид одной рукой держал фонарь, а другой Хуана, который был как тряпка: он шатался даже на самых крепких камнях и валился на землю, ни на что не реагируя. На вершине они оба повалились без сил. Хуан закрыл голову руками и, распластавшись, глубоко дышал. Когда он приподнялся, увидел брата, который разглядывал его в свете фонаря.

— Ты поранился, — сказал Давид. — Давай я перевяжу тебя.

Он разорвал надвое свой платок и перевязал окровавленные колени Хуана, которые виднелись через дыры в брюках.

— Это пока, — сказал Давид. — Надо возвращаться. Может попасть инфекция. Ты не привык лазить по горам. Леонор тебя вылечит.

Лошади переминались с ноги на ногу, их морды были покрыты синеватой пеной. Давид обтер их рукой, погладил по хребту и крупу, нежно щелкнул языком возле ушей. «Сейчас согреемся», — прошептал он.

Когда они сели на лошадей, уже светало. Легкое сияние окаймляло контуры гор, белая дымка простиралась по рассеченному надвое горизонту, но расщелины все еще были во мраке. Прежде чем тронуться в путь, Давид хорошенько приложился к фляге и передал ее Хуану, но тот пить не хотел. Все утро они ехали среди угрюмых пейзажей, давая лошадям полную свободу. В полдень они остановились и сварили кофе. Давид поел сыра и бобов, которые Камило положил в котомку. На закате они увидели два шеста, связанных в косой крест. На нем висела табличка с надписью: «Ла Аурора». Лошади заржали: они узнали межевой знак поместья.

— Наконец-то, — сказал Давид. — Давно пора. Я вымотался. Как твои колени?

Хуан не ответил.

— Болят? — настаивал Давид.

— Завтра я отправляюсь в Лиму, — сказал Хуан.

— Зачем?

— Я больше не вернусь в поместье. Сыт по горло горами. Буду жить в городе. Знать ничего не хочу о деревне.

Хуан смотрел вперед, избегая взгляда брата.

— Ты нервничаешь, — сказал Давид. — Это естественно. Поговорим позже.

— Нет, — ответил Хуан. — Давай поговорим сейчас.

— Хорошо, — мягко сказал Давид. — Что с тобой такое?

Хуан повернулся к брату: лицо его было изможденным, голос охрипшим.

— Что со мной? Ты сам-то понимаешь, что говоришь? Ты забыл того парня у водопада? Если я останусь в поместье, то в конце концов стану думать, что так поступать вполне нормально.

Он хотел было добавить «как ты», но не решился.

— Он был шелудивым псом, — сказал Давид. — Твои сомнения нелепы. Может, ты забыл, что он сделал с твоей сестрой?

Лошадь Хуана остановилась и то вставала на дыбы, то брыкалась задними копытами.

— Давид, она сейчас закусит удила, — сказал Хуан.

— Отпусти поводья. Ты ее задушишь.

Хуан ослабил поводья, и животное успокоилось.

— Ты мне не ответил, — сказал Давид. — Ты забыл, почему мы его искали?

— Нет, — ответил Хуан. — Я не забыл.

Через два часа они подъехали к хижине Камило, построенной на пригорке между господским домом и конюшнями. Прежде чем братья остановились, дверь хижины отворилась, и на пороге появился Камило. Склонив почтительно голову, с соломенной шляпой в руке, он вышел им навстречу и остановился между двумя лошадьми, взяв их под уздцы.

— Все в порядке? — спросил Давид.

Камило отрицательно замотал головой.

— Малышка Леонор…

— Что случилось с Леонор? — перебил его Хуан, приподнимаясь на стременах.

Запинаясь и смущаясь, Камило объяснил, что на рассвете малышка Леонор увидела из окна своей комнаты, как уезжали братья, и не успели они отъехать от дома и на километр, как она уже выбежала из дома в сапогах и брюках для верховой езды, крича, чтобы оседлали ее коня. Камило, следуя указаниям Давида, не стал ее слушаться. Тогда она сама решительно вошла в конюшню и сама, как мужчина, надела сбрую, попону и седло на Эль Колорадо, своего любимца, самого молодого и нервного жеребца «Ла Ауроры».

Она уже была готова сесть на лошадь, когда служанки и сам Камило стали удерживать ее силой; при этом они долго терпели оскорбления и удары от девочки, которая, выйдя из себя, билась и умоляла и требовала, чтобы ее пустили ехать вслед за братьями.

— Она у меня поплатится! — сказал Давид. — Уверен, это Хасинта. Она прислуживала этой ночью за столом и слышала, как мы разговаривали с Леандро. Это она.

Девочка была очень взволнована, продолжал Камило. Перестав царапаться и оскорблять его и служанок, она громко расплакалась и вернулась в дом. Там, закрывшись в своей комнате, она и сидит до сих пор.

Братья оставили лошадей Камило и направились в дом.

— Не надо говорить Леонор ни слова, — сказал Хуан.

— Ясное дело, — сказал Давид. — Ни единого слова.

Леонор узнала о возвращении братьев по лаю собак. Она дремала, когда ночь прорезало хриплое рычание и под окном пронеслось, словно стрела, тяжело дышащее животное. Это был Споки, она узнала его по бешеной скорости и характерным завываниям. Затем послышалась ленивая трусца и глухой рык Домитилы, беременной суки. Агрессивность собак внезапно прошла, за лаем послышалось радостное сопение, которым всегда встречали Давида. В щелку она увидела, как братья идут к дому, и услышала, как открылась и закрылась парадная дверь. Она подождала, пока братья поднимутся по лестнице в ее комнату, и открыла, когда Хуан поднял руку, чтобы постучать.

— Привет, маленькая, — сказал Давид.

Она дала себя обнять и подставила лоб, но сама не поцеловала их. Хуан зажег лампу.

— Почему вы не предупредили меня? Вы должны были сказать. Я хотела догнать вас, но Камило не дал. Давид, ты должен наказать его, если бы ты видел, как он хватал меня, он хам и грубиян. Я умоляла его отпустить, а он и не думал меня слушать.

Поначалу она говорила уверенно, но вскоре голос ее задрожал. Она стояла босая, волосы были спутаны. Давид и Хуан пытались ее успокоить, гладили по голове, улыбались, называли маленькой.

— Мы не хотели тебя беспокоить, — объяснял Давид. — Кроме того, мы решили ехать в последнюю минуту. Ты уже спала.

— Что произошло? — спросила Леонор.

Хуан взял с кровати одеяло и укутал им сестру. Леонор перестала плакать. Она была бледна и смотрела с тревогой, приоткрыв рот.

— Ничего, — сказал Давид. — Ничего не произошло. Мы его не нашли.