– О, – уважительно окнул другой Иваныч, – как Чапаева. Ты и по характеру, видать, такой же: тебе палец в рот не клади. Ничего, что я тыкаю?

– Пальцы в рот никому класть не надо, – невозмутимо посоветовал чапаевский тезка, – негигиенично это, Сергей Иванович, – и выставился в открытую дверцу: – Через полчаса встречаемся здесь. За каждую минуту опоздания высчитываю десятку.

– Эх, парень, – пробормотал вслед бывалый земляк, – и что тебе делать в этой Москве? Возвращался бы ты лучше домой, друг. Орлом бы летал!

Ровно через тридцать минут рядом с водителем старенькой «Лады» пристегивался ремнем безопасности приятный энергичный блондин. Замшевая серая куртка, черный пуловер с небрежно выглядывающим безукоризненным воротом рубашки в мелкую черно-серую клетку, черные джинсы, замшевые башмаки – от него за версту разило столичным успехом, и только едва уловимая характерная ритмика речи выдавала в нем северянина. При виде пассажира таксист одобрительно крякнул.

– Куда едем, Василь Иваныч?

– В Яблоневый поселок.

...Дом явно не пустовал. Из каминной трубы вился дымок, шторы на окнах были раздвинуты, откуда-то из глубины слышалась музыка. Василий нащупал щеколду, проскользнул в калитку, поднялся на крыльцо, позвонил. Спустя две минуты хорошо поставленный женский голос спросил за дверью:

– Кто там?

– Добрый вечер! С Ириной Аркадьевной можно поговорить?

– О чем?

– Я из Москвы.

Дверь приоткрылась, на пороге показалась красивая женщина лет тридцати восьми.

– Кто вы?

Не последний человек в «Оле-фарме» с достоинством протянул визитную карточку.

– Я только что с самолета, решил по пути в санаторий выполнить поручение. Поля Нежина просила передать вам большой привет. – Он протянул красиво упакованный московский подарок и улыбнулся.

Знакомое имя, обаятельная улыбка, приятная внешность, приправленные столичным лоском, сыграли на ожидаемый результат. Хозяйка распахнула дверь, пригласила войти.

И хоть известно, что незваный гость хуже татарина, которого лучше выпроваживать сразу, этот выкатился за калитку часа через два – сытый, довольный, мурлыкающий что-то невнятное.

– Сергей Иванович, видели, кто открывал дверь? – В салоне машины утвердились запахи коньяка и сладковатого сигарного дыма.

– Нет, – с удовольствием потянул носом водитель.

– Ирина Савицкая, заслуженная артистка России.

– Иди ты! Я, правда, сам в театре редко бываю, хорошо, если выберусь раз в год. И то, когда жена к стенке приставит да билетами начнет размахивать перед носом. Но о Савицкой этой мне все уши прожужжали. Красивая баба, играет – как душу дерет, и не дура. Таких в вашей Москве небось по пальцам можно пересчитать, правильно говорю?

– Эт-точно, – степенно поддакнул москвич. – А чего жужжали-то?

– Ну, например, в Питер ее пытались переманить. Куда едем-то, Василь Иваныч?

– Пока прямо. Питер – это, конечно, хорошо. Только что-то не верится.

– За что купил, за то и продаю.

– А кто продавал-то?

– Да соседка моя по лестничной клетке, баб Аня, гардеробщицей в театре работает. Придет к моей дурехе за солью на пару минут, а уйдет часа через два. Пока всем артистам кости не перемоет, не успокоится. А моя-то уши развесит да только: ох, баба Аня, ах, баба Аня! Медом не корми, дай послушать. А та и рада стараться, живет же одна. Старика своего год как схоронила, дочка в Архангельске, одной-то не сладко, так же?

– Эт-точно.

– Вот она и чешет зубы часами. Но ей-то можно, у нее дома один только кот, и тот в постоянной спячке, хуже медведя. А у моей-то – семья. Пожрать приготовить, прибраться, в магазин сбегать. Так моя дуреха вместо этого варежку распахнет – и обо всем на свете забыла. Хорошая баба, но уж больно на сплетни падкая, особенно про Савицкую. Нинка ж с ней в одной школе училась, только та помладше была.

– А кто в Питер-то звал?

– Так подружка у этой Савицкой, тоже актерка. Приезжали недавно, с год назад, что ли. Вот они и сманивали.

– Почему «они»?

– Так питерская же не одна приезжала-то, с мужиком. Мужик, правда, вроде как из Москвы. Да не помню я! Это ж соседка не со мной лясы-то точит, а с бабой моей. – Они въехали в город и покатили по главной улице. – А тебе что, интересно?

– Конечно.

– Ты, парень, не влюбился часом? – бросил хитрый взгляд старший Иваныч на младшего. Тот неожиданно покраснел, с любопытством уставился на пробегающие мимо деревья.

– У нее, наверное, кто-то есть. Такая женщина одна не бывает.

Таксист посмотрел на понурого земляка, сдуру вдруг дернувшего в столицу, и в его глазах промелькнула жалость.

– Слушай, а поехали к нам? Я тебя с бабой Аней сведу. Эта все-е-е про твою артистку выдаст. И чем больше станешь допытывать, тем она счастливее будет. Парень ты обходительный, видный, нашей бабке приглянешься. А то ко мне заглянем, посмотришь, как сейчас в Майске живут, не хуже, чем в твоей Москве. Жена вчера борщ сварила, не борщец – сказка! Она у меня на эти дела мастерица. Такого в ресторанах не поешь. Знаю я, как холостяки кормятся, сам таким был. Ну что, поедем? Или, может, у тебя еще какие дела? Москвичи – народ деловой, вам и душу-то небось некогда отвести.

– Скорее, не с кем, – нехотя признался московский Иваныч, сдунул невидимую пылинку с замшевого рукава и, помявшись, спросил:

– А удобно? Я ж для вас чужой. – Было видно, что ему очень хочется принять неожиданное приглашение, но врожденная скромность, еще не убитая беспутной столицей, мешает сразу за него ухватиться.

– Это ты, парень, в Москве чужой, а у нас человек человеку – друг, товарищ и брат, ясно? По каким меркам жили до этой долбаной перестройки, по таким и будем жить, пока не помрем. На том и держимся, понял?

– Спасибо, Сергей Иванович. Только притормозите у какого-нибудь супермаркета, с пустыми руками я точно никуда не пойду.

– Эх, Василий Иваныч, подпортила тебя все ж таки твоя Москва! Какой супермаркет? Сейчас в нормальный магазинчик заскочим, у них там выпечка всегда свежая и беленькая не рыгаловка, болеть не будешь. А наша бабка на сладкое падка, – подмигнул знающий абориген. – Заодно и я отоварюсь.

...Поздним вечером из подъезда двухэтажного кирпичного дома вывалились двое. Пожилой держался на ногах увереннее молодого, но чрезмерное умиление в его голосе, любовное похлопывание по приятельскому плечу и заплетающийся язык доказывали, что под градусом – оба.

– Иваныч, я б тебя довез, честно! Но принцип у меня такой: под мухой за руль ни-ни, сечешь?

– Секу, Иваныч, принцип п-правильный. Не ребенок, сам доберусь. Мне ж в этом городе каждый кустик знаком, каждый камушек. Они ж мне душу ночами рвут, веришь?

– Верю!

– Засыпаю в Москве, а сплю в Майске, понял, нет? И все по нашим закоулкам, вот по этим, – махнул неопределенно рукой, – гуляю. Все иду, иду, домой никак не приду: заблудился. А знаю, что двор мой где-то рядом. И лавка у забора, и слива, даже слышу, как Шарик за калиткой лает – найти ни хрена не могу. А как найти-то? – внезапно всхлипнул гость. – Мать померла, дом снесли, теперь там какая-то стройка, я видел, когда днем проезжали. Шарик сдох еще при мне. Кого искать, что?

– Заблудился ты, дорогой Васек, от корней своих оторвался. А без корня-то и полынь не растет. Вертаться надо, родной ты мой человек. Мила та сторона, где пупок резан, так мой дед говорил. А он, между прочим, еще с финнами воевал.

– При чем здесь финны, Иваныч?

– Стой, стой, я тебе говорю! – заорал вдруг земляк вслед иномарке. Потом сунул два пальца в рот и свистнул – так, наверное, свистел Соловей-разбойник. – Вот гад! Это ж Колька, кум мой! – погрозил кулаком убегающей позорно машине и яростно сплюнул. – Ну, ничего, куманек, аукнутся тебе твои гонки.

– М-может, он нас не заметил?

Серая иномарка, словно услышав робкого адвоката, взвизгнула тормозами, дала задний ход, и через минуту на подвыпившую парочку из приспущенного окошка «Тойоты» с ухмылкой глазел симпатичный дядька в коричневой кожаной куртке.