— Это потому, что ты стал приглашать на интересную работу садистов-маньяков с комплексом неполноценности? — поинтересовался я.
— Все чистенькими хотят быть, — Пол сразу оживился, видимо я задел за живое, — а я предложил простое и эффективное решение, и идея заработала. Тогда и дали мне полковничью должность и свой отдел. Вернее — это теперь стал мой отдел, а раньше тут какие-то старики сидели, даже секретарша была лет восьмидесяти! В маразме вся.
— А, знаю. Не спросить, не трахнуть.
— Во-во! Ты Ингрид видел? Она во время секса умеет ноги за шею закидывать, о как!
— Ну и что? Знаешь такую поговорку — «красна секретарша не тем, что красавица, а тем, что своему шефу нравится.»
— Ты не понял, — обиделся Пол, — себе за шею! Гимнастка! Ты, как мужчина, меня понимаешь. И к тому же она классная работница. Нет, правда. Никогда не уходит, пока я не отпущу, пять языков знает, как родные. Кроме стандартных — арабский, китайский, испанский. Ну, приплачиваю, конечно. За усердие и служебное рвение. — Пол хохотнул. — Это я ее сюда притащил, она в арабский бордель чуть не угодила, представляешь? Ее туда собственный бойфренд продал. Я его потом… ладно. Так вот, ко мне уже сам директор подъезжал. Просил уступить. Сам-то давным-давно уже импотент, а все туда же: любит еще, старый козел, тонкую девичью структуру!
— Старый козел борозды не испортит, как тут говорят…
— Не козел, а конь. Козел не пашет.
— Ну, раз не пашет, то тем более не испортит. А что ты так откровенен со мной? Вдруг я журналистам все расскажу?
— Шутник! — Пол долго ржал. — Отличный способ самоубийства. Но — крайне болезненный, крайне. Да и не выйдет ничего из этого. СМИ — это средства информации. А мы — информационная безопасность.
За это время мы покинули кабинет Пола, спустились на подземную стоянку (ехали на обычном лифте, где последней кнопкой внизу значился именно паркинг) и уселись в его «Ровер». Пока Пол менял программу и вбивал адрес моего дома, я спросил:
— Так что с моими проблемами? Говоришь Серж Стентон мертв?
— Мертвее не бывает. Гибсон тебя просто на пушку брал.
— Куда брал?
— Неважно. Так вот, твой Гибсон, — сказал Пол, — клинический идиот, впрочем, в полиции все такие. Он ничего другого не умеет, как только врать, орать и лупить по ногам резиновой палкой. Это у них называется «колготки». А клиент твой честно сохранял конфиденциальность. Как я знаю, тебе нужно зайти к юристам и оформить там кое-что. Не тяни с этим. Мы тоже заинтересованы в деле, и ты будешь писать нам… мне, подробные отчеты обо всем. Лучше делай копии — чтобы у нас и у этих виповцев отчеты были одинаковые. Кто пришил эту вашу уборщицу — неизвестно, а тебя подставили, причем довольно-таки грубо и непрофессионально, хотя не без некоторого знания. По нашей просьбе уже сделали экспертизу, и то, что ты ее не поимел, можно считать доказанным. Объект кто-то подобрал очень правильно. Ты же хотел ее оттрахать, причем прямо на работе?
Я замялся.
— Ну, как тебе сказать…
— Хотел, хотел, — не отставал от меня Пол. — Не успел только. А если бы она тебя поманила? Отказался бы?
«Вот ведь сволочь! Я что, уже давно у тебя под тотальным контролем?»
— Нет, конечно, — я не возражал.
— Вот. На то и был чей-то расчет. Записи-то сохранились, где вы глазки друг другу строите. Тебе это поможет, кстати, виновного найти. Теперь это тоже твое дело — ищи непрофессионала, имеющего доступ с видеонаблюдению в вашем здании и к вашей уборщице. Тебе и секретаршу из Випа надо искать с ее инфой, никуда уже не денешься. А мы будем прикрывать тебя, поможем если что…
— А полиция? — я насторожился. — Вдруг Гибсон опять начнет прикапываться ко мне…
— Завтра… вернее, уже сегодня, после семнадцати часов у нашего дорогого Гибсона прибавится много новых забот и срочных дел. Ему будет уже не до тебя. И вот еще. Все свои походы по городу закончи до семнадцати часов, а будет лучше — если ты управишься еще раньше.
— А что будет? — вяло спросил я.
— Увидишь, что. Телеканал местных новостей смотри.
Всю оставшуюся дорогу мы молчали. Подъехали и припарковались с другой стороны моего дома. Пол повернулся в мою сторону:
— Все, приехали, — сказал он, — ровно через неделю жду от тебя первый отчет. Как видишь, я тебя не тороплю. Пока, хорошего отдыха.
Я ничего не ответил — молча вылез из машины и пошел домой. Только сейчас я до конца осознал, что за человек меня вез. Вероятно, согласившись работать еще и на него, я, образно выражаясь, подписал договор с дьяволом, но выхода у меня просто не было. Ну не хотел я сидеть на железном стуле в подвале, не хотел. И не буду, если не наделаю глупостей. Пока, правда, с глупостями у меня неплохо получается.
Теперь я четко видел, что не давало мне нормально трудиться этой осенью и зимой, что помешало тогда закончить последнее дело. Сомнение в правильности выбранного пути прокралось гораздо раньше, чем я осознал это разумом и сумел сформулировать в конкретных словах. Возможно, такое сомнение тайно отравило меня еще до того, как я встретил Стентона, до нашего с ним разговора и до сделки с Полом. Возможно, что-то еще, что-то таившееся в подсознании и сделало возможной саму эту сделку. Получи подобное предложение еще полгода назад, я воспринял бы его как идиотскую шутку в мой адрес, или, поверив в серьезность предлагающего, без церемоний отказался бы. Конечно, за полгода возникло много новых обстоятельств, но все равно…
Заблудившегося в лабиринте узника отчаяние может толкнуть на самый дикий поступок, и согласие писать отчеты для Пола, возможно, и было, в конце концов, продиктовано именно тем, что где-то в глубине души я уже чувствовал себя безнадежно заблудившимся. Я не видел другой дороги, кроме, как в темный тупик в конце коридора. Раньше я только предчувствовал этот исход или, если точнее, чуял. Теперь же удостоверился. Я понял еще одно — до сих пор в чем-то сильно ошибался, но в чем именно, и что мне следует делать теперь, ничего этого я пока не понимал.
Поднявшись к себе, я включил светопотолок и сразу позвал Эльзу. Она не откликнулась — ее не оказалось в квартире. Чего-то странного в том, что моя подружка не ночует у меня дома, я не видел. Но мне было неприятно. Квартира пуста. Никогда еще я не ощущал с такой остротой свое одиночество — духовное или интеллектуальное, как там вы его ни называйте. Эту глухую стеклянную стену не могла пробить даже Эльза. Она все равно не могла дать мне того, в чем я сейчас так остро нуждался, — ни благоразумного дружеского совета, ни того инстинктивного понимания с полуслова, которое обычно устанавливается между людьми, связанными общностью взглядов. Нас ничто не связывало, кроме секса с одной стороны и привычки с другой. Привычки, которой очень далеко до живой любви и дружбы.
Мужчина и женщина могут быть приятелями, собеседниками, знакомыми, любовниками, супругами, наконец, но никак не друзьями, за исключением случаев, когда она лесбиянка или родственница. Хотя это тоже не то, лесбиянка — скорей «друг», который будет таскаться с тобой по выставкам, ходить в походы и перемывать косточки твоим подружкам. Но разве мы этого ждем от дружбы с женщиной? Конечно же нет! Для этого есть друзья-мужчины. Дружба может быть между мальчиком и девочкой, но с возрастом природа берет свое. В таком тандеме искренне дружит только один — женщина, в очень редких случаях — мужчина.
На автоответчике скопилось столько сообщений, что я даже не стал их прослушивать. Не сейчас. Потом. Я отключил связь, взял запасной, «домашний» мобильник и позвонил. Эльза не отзывалась. Ладно, утром. А сейчас — душ и спать.
Наверняка многим знакомо ощущение грязи, желание помыться под душем, не проходящее даже после самой тщательной очистки. Вот и у меня тогда было также. Я вскрыл новый флакон жидкого мыла и извел его весь. Когда мокнуть уже надоело, а мыть стало нечего — отмыл все, что только можно — я высушился, обтерся флешойлом, и вылез из душевой кабинки.
