Узел халата оказался до смешного простым. Единственного движения хватило, чтобы он развязался. Утренние лучи, пробивающиеся сквозь жалюзи, облизывали его тело.
По мере того как ее губы двигались вниз, вкус солнца становился все ощутимее.
Ни разу в жизни никто так не произносил ее имени.
Глава 24
Дэвис
Из дневников Габриэля Дэвиса, обнаруженных в архивах Хейли Лэндрума.
Неопубликовано.
14 сентября 1988
Никуда не деться от этого сна, нет места, где укрыться от крыльев красного ангела и звуков, которые хотелось бы навсегда забыть. Я снова сижу у постели Вивы. Включен телевизор. Меня уговаривают смыть мои грехи кровью агнца. Я думаю, понимает ли Вива что-нибудь в этом, или находит это просто ужасным, как и я.
Так много грехов. Я купил шоколадный батончик, но вкуса не чувствую. Только тающий шоколад испачкал мне пальцы. Медсестра смотрит на меня из дверей и улыбается. Я ей нравлюсь. Она дала мне номер своего телефона, но я где-то потерял его и даже не помню, как ее зовут.
Она угостила меня чашкой кофе из автомата. Я выпил и обжег нёбо.
Разумеется, я помню больше. Я помню мальчика, уставившегося в заляпанное красным окно. Он опускает жалюзи и ложится в постель.
Через несколько секунд его дверь открывается. На пороге стоит отец. За ним — мать, вся в слезах. Она задыхается, ее голоса не узнать. Она что-то держит на руках, какой-то мокрый красный комок тряпок. Глаза мальчика расширяются и застывают от ужаса.
И отец смотрит на мальчика. Многообещающе.
Приезжает полиция, увозит с собой еще теплое тело Вивы. Они задают мальчику вопросы, но он молчит. Они оставляют его. Приходит врач, делает ему укол, и мальчик засыпает.
Утром отец смывает кровь со стен дома, и труп Макси исчезает.
На третью ночь отец приходит к мальчику.
И мальчик, помнящий крылья красного ангела, задыхается от крика и слез.
Память — страшное дело. Телевизор работает по-прежнему, он раздражает меня, раздражает Виву. Ее глаза бегают, старательно избегая экрана. Я выключаю его. В последней вспышке экрана я вижу лицо отца.
Отец ходит за покупками. Он не навещает Виву. Перестал навещать шесть лет назад, когда умерла мать. Он избегает даже упоминаний о ней. На самом деле меня он тоже избегает. Интересно, что он покупает в этих магазинах?
Вива спокойна, всегда спокойна. Я целую ее в изрезанный шрамами лоб и ухожу. Ухожу в мир моих сновидений.
Я принимал душ. Вода холодная, хотя рукоятка повернута на "гор.". Моя кожа сморщилась, сжалась от холода, и я думаю, сколько времени я уже под этими струями.
В ванной стоит туго перевязанный мешок для мусора. Не помню, чтобы я наполнял его. Я поднимаю его, он легкий. Я пытаюсь его открыть, но пальцы дрожат, и я не могу заставить себя это сделать.
Я отнесу мешок в мусорный бак. Он затеряется среди сотен таких же, исчезнет. Я стараюсь не думать, что там, внутри, потому что знаю: я не хочу это знать.
Одежда, в которой я ходил к Виве, исчезла, даже туфли.
Энтони позвонил сообщить, что мой отец умер. Он сказал, что все произошло быстро, и я не стал уточнять.
Я помню звук, с которым легла на место телефонная трубка.
Густой влажный звук.
Такой знакомый.
Глава 25
Кто-то обращался к ней, называя Фридой. Алекс вздрогнула, просыпаясь, и уперлась головой в мягкий подголовник, придуманный специально для этой цели. Солнце нещадно било в глаза.
Воздух в самолете был сухим, с металлическим привкусом. Через подошвы туфель она ощущала тупую вибрацию металла. Звук свистящего воздуха производили либо кондиционеры, либо ее собственное воображение.
Она повернула голову. Энтони Липаски осторожно тряс ее за плечо, называя Фридой. Он не улыбался.
— Фрида, пора обедать.
Она посмотрела чуть дальше и заметила в проходе стюардессу. От раскрасневшегося лица с профессиональной улыбкой, как и от подноса, который она держала, казалось, шел пар. Алекс встряхнула головой, отгоняя муть, и откинула встроенный столик. Как раз вовремя, чтобы на него плюхнулся поднос.
Она хотела заказать водки, чтобы убить противный вкус во рту, но передумала и попросила диетическую коку. Стюардесса со стуком поставила на столик миниатюрную чашку и покатила тележку дальше по проходу. Алекс принялась распаковывать нож и вилку, запечатанные во что-то, напоминающее презерватив.
— Не зови меня Фридой, Фред, — попросила она и зевнула. Липаски поднял брови. — Что это?
— Картон с серыми вялыми овощами и рогалик, достаточно твердый, чтобы проверить его на металлоискателе. Приятного аппетита.
Липаски, как она заметила, от своей порции отказался и положил на раскладной столик портативный компьютер размером с большую тетрадь. Он нажал кнопку, машинка весело загудела. Достав из кармана очки, Липаски водрузил их на нос.
— Если еда тебе не испортила аппетит, у меня найдется кое-что посильнее.
— Например? — Алекс демонстративно отправила в рот большой кусок мяса, по виду действительно смахивающий на картон… Подливка больше всего напоминала кукурузный крахмал.
— Файл Барнса Броварда. С фотографиями. Готова?
— Конечно. — Она проглотила следующий кусок и запила кокой, чтобы перебить вкус. Липаски немного повернул экран, чтобы ей было видно.
— Итак, первая жертва, Кэролайн Питни. Возраст — шесть лет. Это ее школьная фотография. — Он нажал клавишу. — А это после школы.
Мясо, которое она только что проглотила, рванулось наружу. Алекс прокашлялась и уставилась на компьютерную картинку, сожалея, что Липаски прихватил с собой лэптоп с цветным, а не с черно-белым экраном.
— Типичное для Броварда убийство. Все суставы расчленены в местах соединения, простой пластиковый пакет для отходов. Узел, которым он его завязал, не очень затейливый, к сожалению, ничего особенного.
Щелчок клавиши, следующая картинка. Четкая фотография вскрытия, сфокусированная на длинных розовых надрезах в районе утолщения окончания костей.
— Пробные надрезы. Он экспериментировал, искал лучший способ расчленения тел. На последующих жертвах такого уже нет.
— Это та, которую Бровард вытащил наружу, после того как оттяпал ей руку, — пробормотала Алекс. — Помню, еще говорили о следах спермы…
Она инстинктивно понизила голос и даже пригнула голову. Липаски кивнул.
— Мы решили, что он мастурбировал над останками. Подобные следы нашли как минимум на трех жертвах.
Щелчок. Следующая картинка. На этот раз — мальчик. Брайан Дортмунд. Школьная фотография. После школы. Алекс бегло взглянула на Липаски. Черты лица заострились от воспоминаний. Он снова нажал клавишу.
— Боже, это совершенно кошмарное дело, — выдохнул он. — Регина Монтойя. Точнее, то, что от нее осталось.
Прозрачный пластиковый мешок, запотевший изнутри, покрытый плесенью. Мертвенно-бледная детская щека, прижавшаяся к полиэтилену. Мутно-белый глаз.
— О Господи, — выдохнула Алекс.
— Мы потратили много времени, гоняясь за призраками. Был такой Дэвид Питни, в 1983 году его обвиняли в беспечном отношении к детям, он оставил малыша одного на полсуток дома, пока где-то пьянствовал, но он оказался чист, а тем временем у нас появилась четвертая жертва, Пол Паркс. Тут началось нечто странное. Пол Паркс стал первой жертвой, у которого установили следы посмертного сексуального насилия, и самым старшим. Ему было двенадцать. И он был первым, кого нашли в черном пластиковом мешке.
Посмертная фотография оказалась щадяще размытой — просто темный мешок, полускрытый под горой листьев.
— Разрезы ровные, следов спермы в ранах не обнаружено. Он сделал это ему в рот.
— Не показывай фотографию, — слабым голосом попросила Алекс. Липаски пару раз нажал клавишу, изображение мелькнуло лишь на мгновение, но и этого ей показалось больше чем достаточно.
