Липаски пожал плечами. Он добавил немного базилика и закрыл кастрюльку сияющей медной крышкой. Алекс, наблюдавшей за его действиями, внезапно стало так горько, словно ей только что сообщили о гибели Ролли, словно и не прошло уже несколько дней.

— Нет, — произнес Липаски. — Нет, я так не думаю. Позвоните вашему другу Марковски. Расскажите ему про фотографии. Если бы у них были серьезные основания вас подозревать, вас бы уже вызвали для дачи показаний. Вы думали, это дело рук Габриэля, да?

Она только кивнула. Подступили слезы, пришлось закинуть голову, загнать их обратно, не дать покатиться по щекам. Глупость. Глупость. Очередная глупость.

— Габриэль не любит вас, Алекс. Точно так же, как вы не любили этого вашего женатого мужчину. О ревности не может быть и речи. — Липаски обернулся, прислонясь плечом к шкафу, и посмотрел на нее в упор. Потом, не отводя взгляда, выпил еще глоток вина и спросил: — Вы чувствуете себя виноватой в его гибели?

— Ролли? — Алекс покачала головой. Слезинка тут же сорвалась и покатилась по щеке. Она отерла ее дрожащим пальцем. — Нет. Я этого не делала. Я ничем не могла помочь. Нет, это не моя вина.

— Иногда это не имеет значения, Алекс. Я тоже не посылал свою жену в соседний магазин в десять вечера. Я не ходил туда, не наводил пистолет, не вышибал ей мозги. Иногда это не имеет значения, — мягко повторил он и отставил бокал в сторону. Алекс стояла в оцепенении. Молчание нарастало и становилось тяжелым. Липаски, разряжая ситуацию, обернулся к плите. — Любите хлеб с чесноком?

— Конечно.

Сбоку на серванте она заметила фотографию симпатичной женщины в серебряной рамке. Ничего особенного, даже при хорошем освещении и умелом макияже. Детских фотографий она не обнаружила.

Сколько же ночей он провел, размышляя об этом в одиночестве? Смерть всегда бессмысленна. Конечно, не для таких, как Габриэль Дэвис. Она пыталась представить, как переживал Липаски. Понять, делал ли он это молча, сохранил ли он ее вещи и доставал ли иногда, чтобы прикоснуться к ним, как она вдыхала запах Ролли, оставшийся в наволочке.

На плите булькала и всхлипывала кастрюлька с соусом. Липаски снял ее с огня и переставил на подставку. Загремела другая кастрюля, для спагетти.

Алекс налила себе бокал вина. Осторожно попробовала. Горьковато-сладкий вкус блаженно распространился во рту. Маленький глоток оказался еще лучше. Она подержала напиток в рту, стараясь ощутить весь букет, потом проглотила. По телу разлилось приятное тепло.

— Кажется, вы что-то говорили про алкоголиков?

— Именно так и поступают все алкоголики.

Когда спагетти дошли до нужной кондиции, Алекс была уже готова. Вино ударило в голову быстрее, чем она предполагала. Вялые пальцы уже плохо слушались, когда она собралась в очередной раз наполнить себе бокал.

Липаски перехватил бутылку и отставил ее на край буфета. Она повторила попытку, но он не убрал руку.

— Вы кто мне, мать, что ли? — проговорила Алекс, и фраза показалась ей такой же приятной, как хорошее вино.

Серые глаза вновь стали сонными, отстраненными.

— Ваш надзиратель. Вам хватит.

— Вы явно забыли, как надо ухаживать за дамой, Липаски.

Вместо ответа он поставил перед ней тарелку спагетти — дымящуюся смесь бледной лапши и красного соуса. Пахло восхитительно, но она не могла есть. Тем временем Липаски принес вторую тарелку, а бутылку поставил на свой край стола. Так, чтобы она не дотянулась. Его бокал все еще был наполовину полон.

Он пренебрег обычной застольной беседой и молча принялся за еду. Алекс, сделав над собой усилие, тоже попробовала и не смогла остановиться, пока тарелка не опустела. Она вспомнила, что уже несколько дней почти ничего не ела. Липаски поглядывал на нее с легкой улыбкой.

Ломоть хлеба с чесноком был толстым, хрустящим и чуть горьковатым. Она запила его остатками вина.

Липаски поглощал еду неспешно. Она сидела, положив подбородок на руки, наблюдая за ним и думая о том, что и Габриэль Дэвис когда-то вот так же сидел напротив и смотрел на него. С Липаски Дэвис должен был быть другим. Не таким отчужденным. Наверное, Габриэль так же копировал жесты Липаски, его сонный взгляд…

Как хорошо было бы познакомиться с ним в восемьдесят пятом году, познакомиться по-настоящему, а не накинуться ради одного интервью. Пять лет высосали все тепло и оставили одну оболочку.

— Десерта не будет, — объявил Липаски, допивая вино. Похоже, что ужин в ее присутствии не вызывал у него никакого дискомфорта. Да и с чего бы? Ведь он общался с Габриэлем Дэвисом.

— Ладно, — согласилась Алекс, поймав себя на том, что давно уже смотрит не на него, а на бутылку. — А теперь можно мне еще вина?

— Нет. — Липаски наполнил свой бокал, явно чтобы ее подразнить. В бутылке осталось примерно на один бокал, как раз чтобы ей хватило окончательно.

Он сделал долгий, вкусный глоток.

— Гадина, — пробормотала она и подхватила свою тарелку, оставив бокал на столе. Смывая остатки кроваво-красного соуса, она вдруг заметила у плеча его руку с полным бокалом вина.

Она приняла бокал, удивленно подняв брови. Лицо Липаски не выражало ничего особенного.

— Пособничество и подстрекательство? — щегольнула она юридическим термином, тихонько покачивая бокал. Темно-красная жидкость закружилась кровавым водоворотом.

— Мне жаль, что ваш друг погиб, — проговорил Липаски.

Она целую минуту обдумывала эту фразу, потом поднесла бокал к губам и слизнула каплю, уцепившуюся за ободок, моментально ощутив восхитительный вкус.

— Он не был мне другом, — ответила Алекс, делая большой глоток. Вино обожгло. — Он был бесчувственным эгоистичным подонком, который пользовался мной так же, как пользовался собственной женой. За все время, что я его знала, он не произнес ни единой фразы, доказывающей, что он мне друг. Он никогда не интересовался ни мной, ни моей жизнью. Я знала друзей и получше.

Уже заканчивая последнюю фразу, он вдруг поняла, что сказала. Роб мертв.

Кто остался?

— А если бы он не погиб? Если бы вы вернулись и обнаружили, что он ждет вас под дверью? Вы бы прогнали его?

— Нет, — честно призналась она и увидела, как его губы расплылись в победной улыбке. — Я мазохистка.

Казалось, он смотрит на нее целую вечность. Лицо горело, пальцы начали подрагивать. Холодный, спокойный взгляд серых глаз словно раздевал ее донага, но Алекс заставила себя выдержать. Он все-таки не Дэвис.

Отнюдь.

— Вы не знаете, что такое мазохизм, — наконец сказал Липаски и отодвинул ее в сторону, чтобы помыть свою тарелку.

Алекс почувствовала чье-то присутствие. Кто-то склонился над ней. Она метнулась в сторону, натягивая на себя чужую простыню и покрывало. Тяжелая рука легла на плечо, успокаивая.

— Тихо, — послышался мужской голос. Она наконец продрала глаза ото сна и в призрачном свете уличных фонарей разглядела Липаски. Он казался суровым и утомленным. — Вставайте.

— Зачем? — вяло возразила она, но непроизвольно подчинилась, скинула покрывало и опустила ноги на пол. Майка, которую он предложил ей в качестве ночной рубашки, была достаточно длинной, но недостаточно плотной; сквозь белую ткань откровенно просвечивало тело.

Алекс очень захотелось вновь натянуть на себя простыню, но Липаски уже отошел к окну.

— Который час?

— Три пятнадцать.

— Вы шутите.

— Одевайтесь. Я отвезу вас в отель.

Он стоял к ней спиной, застывший и напряженный.

— Вы говорили с Дэвисом? — спросила Алекс, оглядывая стул в поисках белья. Лифчик. Брюки. Кофта. Трусы, мягко говоря, не первой свежести. Липаски явно не собирался выходить из комнаты, поэтому пришлось встать и быстренько натянуть белье. — Что случилось?

— Ничего. Только быстрее.

Алекс еще колебалась, но он по-прежнему стоял отвернувшись. Тогда она сдернула майку и торопливо надела лифчик. Оказалось, что наизнанку. Пришлось снять и вывернуть, но тут крючки зацепились за кружевную отделку. В темноте было трудно разобраться. Она принялась чертыхаться.