Ксеня прожила неправильную жизнь, кривую, косую, изломанную. Потому что сама вся - изломанная. С молодости одна мысль - как понравиться сначала приемной комиссии, потом - преподавателю, потом - режиссеру... Вечное преподнесение самой себя... Как лучше, как изящнее, как убедительнее... покривляться перед всеми.

- Ну, положим... - удивился Олег. - Откуда у тебя вдруг взялись такие мысли?

И она сказала честно:

- Не знаю...

Честно? Нет, снова малость приврала. Догадывалась... И не хотела сама в себе ни в чем признаваться. Как обычно. Ударилась об его взгляд...

Она пыталась допытаться у Сашки - у нового Сашки или у того, которого она просто не знала, не хотела знать - зачем он ездит к отцу Андрею. О чем они там разговаривают.

Сашка всякий раз ускользал от любых откровений.

- Поедем со мной, послушаешь, - однажды предложил он.

Ксения хотела поехать. Но очередные съемки, Олег... Выбралась она к отцу Андрею уже сама, одна, после развода и выхода за Глеба. Корявая цепочка событий, выкованная наспех, рукой новичка, вся в черных припоях...

Свеже-голубой храм - маковки хрупкие, тонкие, несмотря на свою округлость, и пронзительные - словно ждал кого-то, торжественно и убежденно.

Отец Андрей стоял на крыльце.

- Здравствуйте, - радостно сказал он Ксении, наспех повязывавшей косынку. - А я все думал-гадал: приедете или нет. Здесь по весне да по лету к нам дорога хорошая.

- Я... посоветоваться... - пробормотала Ксеня.

Ее очень смущала обстановка вокруг: в чистом маленьком дворе толпились уходящие со службы, носились дети, прошел дьякон... И все они знали что-то такое, о чем Ксения не подозревала, не догадывалась. Иначе почему они здесь, зачем...

Женщины в платочках, цыплятами топчущиеся вокруг батюшки, сурово-критически, с нескрываемой неодобрительностью осматривали незнакомку. Не узнали - телевизор не смотрят, или платок изменил Ксению, или просто никто не предполагал увидеть ее здесь, ту самую, которую... Но ревновали они ее к батюшке и своей ревности не скрывали.

Грех, подумала Ксения. И одернула себя: "Ты о себе лучше думай... Не судите, да не судимы будете...". Но они знали то, чего она не знала. И их знание было - Истина. Истина - то, что есть...

Ей было неловко, неуютно. Все чужое, непонятное. И зачем она здесь? Ее просто швырнуло, метнуло утром в машину... и ветер рванулся в окна... и зашипела дорога... и понесла... куда и зачем? Что нужно ей? Что она ищет? Вразуми, Господи...

Отец Андрей заулыбался.

- Конечно, конечно... Прогуляемся до моего дома. Здесь неподалеку.

Они медленно двинулись по улице. Городок с гордостью и неуверенностью носил свой статус, а потому чересчур торопливо и неаккуратно, как-то грубовато избавлялся от всего, что могло напомнить слово "поселок". Отсюда - безвкусные топорные, грязные четырехэтажки, больше напоминавшие бараки, изрытый глубокими оспинами выбоин асфальт, жестко уничтоживший траву, дорожная колючая пыль, забивающая глаза... Прошипел замученный, слегка кособокий автобус, прогрохотал хамоватый КамАЗ...

- Я понял ваш взгляд, - сказал отец Андрей. - Ничего мы не можем сделать со своей паствой! Как ни твердим о несотворении кумира - творят! Женщины привязываются к своим батюшкам - эмоции берут верх. Александр недавно заезжал. Очень скорбит о случившемся... А Николай Сербский говорил, что скорбь - одно из самых частых проявлений любви. "Потому что во многой мудрости много печали: и кто умножает познания, умножает скорбь". Это из книги Екклесиаста. Можно сказать проще: "Научись скорбеть, а блаженствовать - это и дурак умеет".

Начались цитаты, подумала Ксеня. Старательно обошла взглядом батюшку. Пробубнила:

- Это у Шопенгауэра... его мой отец любит... написано, что никогда в своих действиях не стоит брать себе кого-то за образец, потому что положение, обстоятельства, отношения никогда не бывают одинаковыми, а различие характеров придает разную окраску и поступкам. Всегда следует поступать согласно собственной натуре. И когда двое делают одно и то же, то это не одно и то же.

Отец Андрей снова улыбнулся.

- Да, кумиры не нужны нигде. Мне рассказывала одна прихожанка-учительница, как стала девятиклассникам в начале каждого урока читать Блока, Пастернака, Есенина... Слушали с необычным вниманием. А потом подошли к ней на перемене и предложили: "Давайте не проходить Пушкина! Мы его и так каждый год читаем, надоело! Лучше Есенина!" Перекорм - опасное дело. Даже Пушкиным.

Быстрые, въедливые глаза отца Андрея... Дал же такие Господь человеку!

Часто вспоминала их Ксения, очень часто... И разговоры - особенно самый первый -и пропыленный городишко, и канавы вокруг, и мятый асфальт, случайно прорезавший серой лентой землю и сам перепугавшийся своей дерзости...

А ты идешь, спотыкаешься, слушаешь... и думаешь, думаешь, думаешь... Думай, Ксеня, думай, размышляй, перемешивай своим мысли, перетряхивай...

- А почему в церкви обычно больше женщин? - брякнула Ксения. - Вот как у вас сегодня на службе.

- Мужчина по природе своей тяготеет к рационализму, и веру воспринимает практично - ему нужно обязательно понять ее, истолковать, - отозвался отец Андрей. - А женщины, повторяюсь, - существа эмоциональные и часто неспособные объяснить свою веру. Да им это и не очень нужно. Они частенько выдают какие-то свои постулаты, далекие от Библии, зато пережитые и глубоко прочувственные. И страсть начинается именно с эмоциональной привязанности, с хорошего, милого ощущения. Увидела жена, что дерево приятно для глаз и вожделенно - так говорится в Библии о том, что предшествовало грехопадению. Женщины по природе своей более грешны, чем мужчины. Ева соблазнила Адама, а не он ее. Так что теперь просто все становится на свое место: женщины отмаливают свой первородный грех.

- И отмаливать его ходят в брюках, - пробурчала Ксеня. - Я много раз видела в церкви. Это разрешается?

- Трудно запретить. Да и зачем? Путь запретов - он жесткий, отвращающий. Объяснять - надо, но не запрещать. Иначе может возникнуть впечатление, будто мы у людей без конца что-то отбираем и ничего не даем, превращаем Православие в одно лишь огромное "низзя". Для молодых, неопытных это вообще неприемлемо. Запреты, в конце концов, вторичны и служебны, главное - рождение Христа в душе человеческой. А грехи... Они ведь тоже разные. Брюки в церкви - не смертный. Если вам хочется зайти в храм - ведь это вас Господь позвал! - а вы в брюках, лучше зайти все равно. Да, некоторые бабульки могут возмутиться вашим видом. Если еще и ресницы накрашены... Настоящий ужас! - батюшка усмехнулся. - Но по слову Библии: "Человек смотрит на лице, а Господь смотрит на сердце".

Две секунды на размышление...

- Я с вами не согласна, - сказала Ксения. - Есть свои правила. И со своим уставом в чужой монастырь не лезут. Мы как-то приехали на подворье Афонского монастыря, а нас - всю экскурсию вместе с гидом - выставил послушник за то, что некоторые женщины были в брюках. Экскурсовод перед ним извинилась, а он сказал: "Не у меня прощения проси"те - мне лично вы ничего плохого не сделали!" И привел цитату из Библии: "Ежели мужчина в женское оденется или женщина в мужское - мерзость сотворит". Моя подруга решила удариться в мимикрию - достала из сумки платок и попыталась в него обернуться поверх брюк. На что тот же послушник раздраженно и саркастично ей сказал: "Женщина! Здесь не маскарад, а храм Божий!"

Отец Андрей хитро прищурился.

- На Афон женщин не допускают. Потому и на его подворье все строго. Знаете, Ксения, я один раз видел в монастыре женщину... Уверенную, что оделась правильно. И формально - да: юбка, блузка, платок... Только юбка та была насквозь прозрачная - жуткая стояла жара - блузка от юбки отличалась не слишком. И я подумал: лучше бы она джинсы надела! Все-таки приличнее.

Ксеня засмеялась.

Через дорогу промчалась серая грязная кошка. Завопила дурным голосом, пытаясь схватить такого же грязного голубя. Не вышло... Кошка расстроенно шлепнулась в пыль и стала вылизывать левый бок. Зорко следила: вдруг глупая птичка еще вернется?..