– Что случилось, куда ты? – спросила она.

– Пойду себе резиновую куклу куплю, – с ехидной злобой бросил юноша, натягивая куртку.

– Что? – Лесе показалась, что она ослышалась.

– Она хоть не напрягается, как ты, – усмехнулся мажор на прощание. – Один тебе совет, Леська: расслабься, и люди к тебе потянутся.

Так она получила свой первый, но весьма болезненный столичный урок: Москва бьет с мыска. Здесь мягко стелют, да жестко спать. Тут никто тебя не поддержит – особенно если ты на чужом поле станешь играть в чужую игру.

Оставалось быть самой собой. Посвящать себя, как дома, книгам, кино, учебе. Вдыхать сладкий аромат библиотек. Писать блестящие рефераты. Четко, логично отвечать на семинарах.

И иметь ту же репутацию, что и в школе в родном городе. Среди всех зубрил и ботаников на факультете она считалась самой закоренелой. Отличницей. Правильной девочкой: никаких шпор, никаких рефератов, скачанных из Интернета. Она всего добивалась сама, своим умом, логикой и усидчивостью. Поэтому и не оставалось времени на разные глупости. Поэтому и стала Леся, чего уж там греха таить, в студенческой среде изгоем. Школьная история повторялась. От себя не убежишь. Она и в университете стала белой вороной. Уважаемым, порой даже достойным восхищения – но чужаком. Регулярной не-посетительницей клубов, дискотек, танцулек, вечеринок. Той, у кого никогда не бывает романов. Той, что решительно, резко и даже порой грубо посылает парней.

– Сходим в кино?

– Нет.

– Может, в кафе?

– Нет.

– Погуляем в парке?

– Ни в коем случае.

– Леська, попьем пивка?

– Нет.

Нет. Нет. Нет. Нет.

И когда парни приставали со своими дурацкими нудными «почему?»: «Почему не пойдешь, почему ты не хочешь?..» – что она могла им рассказать? Только неправду. И она отвечала: «Нет, и все». А про себя добавляла: «Потому что все бесполезно».

За ней (она слышала сама) закрепилась (наверное, не без участия ее второго, и последнего, кавалера, мажора) обидная кличка Ледышка. И еще: Фригидная. И – Рыба Ледяная. И если двумя последними прозвищами однокурсники награждали её в основном все-таки за глаза, то насчет Ледышки они практически не стеснялись. Леся сама не раз слышала: «Не, с Ледышки можно денег не просить, она все равно на тусняк не пойдет…»

Что ж, пусть будет так.

Лучше лед, чем грязь.

Лучше заморозка, чем боль без наркоза.

Анестезия предпочтительней, чем страдание…

Да и поди плохо: ни от кого не зависеть. Быть спокойной, уверенной, выдержанной, хладнокровной. Далеко не самые плохие качества для юриста…

Но вот вчера… В незнакомой и непонятной, блестящей и притягивающей киношной среде, где ни одна душа не знала о ней, Лесе удалось на один вечер стать иной. Интригующей, волнующей, притягивающей взоры. Обольстительной. Да что там говорить: вчера – как ни странно сие было, страшно и волнительно – она впервые в жизни, что называется, сняла мужика.

Словно какая-нибудь оторва. Девочка из эскорт-услуг.

– Значит, вы студентка, – бархатисто молвил Брагин (седой Борисоглебский к тому моменту уже слинял, растворился в толпе гостей и оставил ее с продюсером наедине). – А какого вуза?

– А вы угадайте, – кокетливо улыбнулась она, обводя указательным пальцем свой бокал с шампанским.

– ВГИК?

– Нет.

– «Щука»?

– Мимо цели.

– «Щепка»?

– Опять в молоко. Вы плохо стреляете, Иван Арнольдыч.

– Просто Иван, – он влажно, со значением посмотрел ей в глаза. – Когда нужно, я всегда попадаю точно в цель.

Она заливисто засмеялась, словно откровенная гусарщина в устах продюсера ужасно ее рассмешила…

Возможно, свою роль сыграла пара бокалов прекрасного французского шампанского, которое Леся, человек принципиально непьющий, специально выпила во время приема, для того чтобы раскрепоститься.

И ей – надо быть честной перед собой – было приятно (впервые в жизни приятно), когда Брагин на нее повелся. В тот миг Леся испытала новое, доселе незнакомое ей чувство. Стало страшно-приятно, приятно-страшно – будто бы судьба обещает ей, что очень скоро случится нечто хорошее…

Потом, правда, это чувство испарилось, и довольно быстро – особенно когда продюсер недвусмысленно предложил посетить его квартиру, чтобы «посмотреть гобелены»… Однако… Когда Леся кокетничала с Брагиным, а до того – полвечера флиртовала со стареньким Борисоглебским, она чувствовала себя совсем другой. Соблазнительной, пьянящей, сводящей с ума, радостной, искристой…

И уж никак не Ледышкой…

Но как ужасно кончился ее первый (и, наверное, последний) опыт соблазнения! Лесе снова представилось распростертое на белом ковре безмолвное тело продюсера, и она почувствовала, как к горлу подступает дурнота. Усилием воли отогнала картинку. «Надо не вспоминать (дурацкое занятие!), а думать о будущем. О том, как выбраться из переделки.

Теперь у меня и выхода другого нет, чем перемениться, – подумала девушка. – Тем более что я и способ знаю. Спасибо, прочитала в годы одинокой юности бессмертную книгу господина-товарища Станиславского «Работа актера над собой». Итак, чтобы выглядеть другим, надо стать другим. Почувствовать себя другим…»

Нигде – ни дома, ни на улице, ни на скучной лекции – Лесе никогда не думалось так хорошо, как в московском метро. Разумеется, не в «часы пик», когда приходилось сражаться за место в вагоне, а в летний выходной, как сегодня, когда можно спокойно расположиться на скамейке, воткнуть в уши плеер, слушать музыку и размышлять…

Люди входили и выходили, Леся прикрывала глаза, чтобы не видеть их лиц и рекламных плакатов на стенах и окнах вагона, и мысли текли спокойно, связно, без суеты, волнения и самоедства…

Вот и сейчас, по пути от «Кузьминок» до «Курской», она (как ей казалось) все поняла про себя сегодняшнюю. И все для себя решила.

И в «Кузьминках», и на «Таганской» (где Леся делала пересадку) ей встречались постовые, однако они взирали на нее без всякого интереса: хорошо одетая, хоть и слегка помятая, возможно, после бессонной ночи, однако явно не кавказских кровей и держится уверенно – значит, документы в порядке, регистрация имеется, не подкопаешься, зачем зря время терять…

«Значит, – думала Леся, – с убийством Брагина меня еще не связали. А даже если вдруг связали – в розыск (как и предсказывал вчера Ник Кривошеев) пока не объявили».

Леся вышла из метро на «Курской-кольцевой».

В киоске у метро выпила растворимого кофе из пластикового стаканчика и съела слоеную булочку.

Легкий завтрак придал девушке сил. Если б еще так не натирали новые туфли на слишком высоком для Леси, десятисантиметровом каблуке…

Она перешла по подземному переходу Садовое кольцо. Здесь, в переулках, в неприметном подвале, Леся открыла для себя вожделенную пещеру Али-Бабы: огромный стоковый магазин, куда свозили не распроданные тряпки из модных бутиков Москвы. Леся паслась в нем уже второй год: присматривалась, выбирала, мерила. Одно расстройство: несмотря на двойную-тройную уценку, многие вещи она все равно не могла себе позволить. Но теперь…

Аванс, полученный от Ника, можно сказать, жжет карман. Кто знает, как дальше повернется ее судьба. Может, завтра-послезавтра менты просто отнимут у нее зеленые бумажки… И сегодня последний день, когда она живет полной жизнью.

…Леся вышла из магазина-подвала через полтора часа. Ее захлестывала эйфория. Ах, какие удачные покупки она сделала!..

Прямо в магазине она переоделась. Исчезла полуделовая-полусексуальная секретарша, щеголявшая на вчерашнем приеме. Блузка с декольте, и юбка выше колен, и деловые туфли скрылись в недрах только что приобретенного рюкзачка. Леся выбрала для своей новой жизни агрессивно-спортивный стиль: широкие черные брюки с множеством карманов от Дольче Габана и антрацитовую, с серебристой отделкой, рубашку той же фирмы. Наряд дополнили черные мокасины, похожие на кроссовки (или кроссовки, похожие на мокасины). А черный объемистый рюкзачок ей просто подарили – как оптовой, типа, покупательнице.