Инга-Стина заорала благим матом и чуть-чуть сплюнула на клеёнку. Но потом улыбнулась и спросила:

— А что вы ещё умеете, господин бродяга? Покажите снова пьянчужку! Это так смешно!

— Лучше я спою вам песню, — сказал бродяга и спел им очень печальную песню про одну красивую девушку, которую растерзал лев.

— А мы тоже умеем песни петь, — сказала Анна.

И дети спели бродяге такую песню:

Бродяга сказал, что он и не думал поступать, как пророк Иона.

— А что вы ещё умеете делать, господин бродяга? — спросила Инга-Стина, хотя ещё оживлённо, но уже несколько сонливо.

— Я умею говорить по-арабски, — сказал бродяга.

— Вот это да! — ахнули дети.

— Печингера печингера бушш, — продемонстрировал свое умение бродяга.

— А что это значит? — спросил Свен.

— Это значит: я проголодался, — ответил бродяга.

— И я тоже! — обрадовалась Инга-Стина.

Тут и Анна вспомнила, что они ещё не ужинали. Она пошла в кладовую и вынесла оттуда рождественскую колбасу, и студень, и солонину, и печёную грудинку, и обычный хлеб, и хлеб, выпеченный на патоке, и отрубной, и сливочное масло, и молоко.

Дети убрали глянцевую бумагу, ножницы и расставили на столе кушанья.

— Благослови, Господи, хлеб наш насущный, — сказала Инга-Стина.

И все принялись за еду. Бродяга тоже. Теперь он надолго замолчал и всё ел, ел да ел. Он ел и колбасу, и студень, и солонину, и печёную грудинку, и бутерброд с маслом, и даже выпил молока. А потом съел ещё колбасы, и студня, и солонины, и печёной грудинки, и опять намазывал маслом бутерброды, и снова пил молоко. Просто удивительно было — сколько всего он мог съесть! Наконец он рыгнул и сказал:

— Иногда я могу есть даже ушами.

— Вот это да! — воскликнули дети.

Бродяга взял увесистый кусок колбасы и сунул его в свое здоровенное ухо.

Дети застыли в ожидании. Им хотелось посмотреть, неужели он и впрямь умеет жевать ушами. Жевать ушами бродяга не стал. А вот кусок колбасы тут же куда-то улетучился.

Да, это был поистине необыкновенный бродяга! А потом он притих и долго-долго не произносил ни единого слова.

— Вы умеете ещё что-нибудь, господин бродяга? — не выдержав, спросила Инга-Стина.

— Нет, больше я ничего не умею, — ответил бродяга голосом, совершенно отличным от прежнего.

Этот новый его голос оказался вдруг таким измученным.

Бродяга встал и поплёлся к двери.

— Мне пора идти, — грустно сказал он.

— А куда? — спросил Свен. — Куда вы пойдёте, господин бродяга?

— Куда Бог даст, — ответил тот, выходя за порог.

Но в дверях он оглянулся.

— Я ещё вернусь, — сказал бродяга. — Я вернусь после дождичка в четверг. И приведу с собой своих ручных блох, которые умеют прыгать как вороны.

— Вот это да! — ахнула Инга-Стина.

— А какой смех, наверно, смотреть на них! — воскликнул Свен.

Дети проводили бродягу до крыльца. На улице было так темно! Ветви яблонь казались совсем чёрными и печально тянулись со всех сторон в сумрачное зимнее небо. Проселочная дорога тёмной, бесконечно длинной лентой убегала вдаль и терялась где-то за горизонтом, куда не доставал взгляд.

— Спокойной ночи, господин бродяга, — низко кланяясь, сказал Свен.

— Спокойной ночи, господин бродяга, — прощебетали Анна с Инга-Стиной.

Но бродяга не ответил. Он просто уходил. И больше уже не оборачивался.

Наконец до слуха детей долетел скрип санных полозьев по заснеженной дороге, ведущей вверх к их дому от подножия Холма.

А там в скором времени подошёл и Сочельник со своим бурным, искрящимся весельем. С твёрдыми и мягкими свертками, со свечами в каждом углу, со сказочным запахом Рождественской ёлки, сургуча и булочек с шафраном! Ах, если бы такой чудесный день приходил как можно чаще и не кончался бы так быстро!

Но все Сочельники кончаются. Переполненная впечатлениями Инга-Стина заснула прямо на диване в зале. А Свен и Анна стояли в кухне у окна и смотрели на улицу.

В этот вечер заносило снегом весь Смоланд. Метель гуляла над холмами, кружила по горам, плясала на реках и озерах — да, она заметала все леса, луга и каменистые пашни, словом — весь Смоланд. Снег падал на все узкие, извилистые и крутые дороги, ложился тяжёлым покрывалом на стоящий по их обочинам частокол. А может, его хлопья кружились и над нищим беднягой, который брёл по одной из этих дорог куда глаза глядят.

Анна, казалось, начисто забыла о бродяге. С тех пор как он исчез, она ни разу не подумала о нём. Но теперь, стоя у окна в кухне и прижав нос к стеклу, она вдруг вспомнила о его существовании.

— Свен, — сказала Анна. — Как ты думаешь, где сейчас наш бродяга?

Свен погрузился в размышления, посасывая свинку из марципана.

— Идёт, наверно, по какой-нибудь дороге в приходе Локневи, — задумчиво ответил он.

Осенью 1944 года в только что созданном шведском издательстве «Рабен-Шёгрен», которое намеревалось выпускать книги для детей, собралась маленькая комиссия, чтобы рассмотреть рукописи, присланные на объявленный издательством конкурс на лучшую книгу для девочек. Вторую премию решили присудить автору рукописи под названием «Бритт-Мари изливает душу». Но имя автора было пока неизвестно: оно хранилось в запечатанном конверте. Вскрывая конверт, директор проворчал:

— Только бы это был настоящий писатель, а не какой-нибудь начинающий!

Увы, его ждало разочарование.

«Фру Астрид Линдгрен», — было написано на листке.

— Обычная домохозяйка… Жаль, — вздохнул директор.

Скоро, однако, выяснилось, что он поспешил со своим огорчением: «обычная домохозяйка» оказалась прирожденной детской писательницей, настоящим «детским праздником» и в литературе, и в жизни. Уже через год после своего дебюта она спасет открывшее ее издательство от банкротства, предложив ему сказочную повесть «Пеппи Длинныйчулок», которая сразу же приобрела миллионы юных и даже неюных друзей во всем мире. Та же судьба ожидала и все другие произведения Астрид Линдгрен: они были написаны для детей и впервые печатались издательством «Рабен-Шёгрен», которое стало не то что «крестником», но прямо-таки родным домом писательницы (тем более, что она почти четверть века проработала в нём редактором).

А потом — всего через 14 лет после того как она впервые переступила порог этого дома — Астрид Линдгрен вручили высшую награду, какой может удостоиться детский писатель, — Золотую медаль имени Ханса-Кристиана Андерсена.

Детство будущей писательницы прошло в южной шведской провинции Смо- ланд. «Там лесисто, дико и прекрасно, — пишет о своей родине А. Линдгрен, — там много маленьких озер, березняка и каменистых тощих полей». Эти скудные поля могли прокормить только упорных, трудолюбивых, самоотверженных людей. Такими и были родители будущей писательницы, ее бабушки и дедушки. Отец её, Самуаль Август Эриксон, арендовавший фермерскую усадьбу в селе Несе, гордо хранил диплом, выданный ему за то, что он очистил на здешней земле 20 каменистых осыпей и убрал 10 тысяч камней…

56 лет, до самой своей смерти, прожила рядом с ним Ханна — мать писательницы, чудесная хозяйка и прекрасная воспитательница. Астрид, две ее младших сестрёнки и братишка должны были слушаться матери, но не слепо. Их не ругали за опоздание к обеду, за разорванную или грязную одежду, не корили за озорство, хотя дети не были паиньками. Просто родители помнили собственное детство и могли понять и простить детские проказы. Когда, много спустя, Линдгрен писала книги о великом озорнике Эмиле из Лённеберш, её консультировал отец, сам испытавший многое из того., что проделывал теперь герой его дочери…