— А я и знать не хочу, где он, — обиженно сказала Лина и полезла в бричку, чтобы ехать домой.

И представь себе, она чуть не наступила на Эмиля. В бричке лежало сено и, зарывшись в него, спал Эмиль. Но он тут же проснулся и увидел, кто стоит у брички в красивой синей форме, все еще не отдышавшись от быстрого бега. Эмиль протянул руку и обнял Альфреда за шею.

— Это ты, Альфред! — радостно проговорил он и тут же снова заснул.

А потом все жители хутора поехали домой, в Катхульт. Маркус бодро бежал рысью, а Юлан поспевала как могла — ее привязали сзади к коляске. Эмиль снова проснулся и увидел темный лес и светлое летнее небо, он вдохнул запах сена и лошади и услышал топот копыт и скрип колес. Но почти всю дорогу он проспал, и ему приснилось, что Альфред скоро вернется домой, в Катхульт, к Эмилю. Так оно и случилось.

Итак, Эмиль веселился на Хультсфредском поле 8 июля. Догадайся, искал ли еще кто-нибудь Эмиля весь этот день? А если не догадался, то спроси Крюсе-Майю! Впрочем, нет, лучше не спрашивай, потому что она покрывается красными пятнами, когда с ней об этом заговаривают.

Теперь ты знаешь, что натворил Эмиль 7 марта, и 22 мая, и 10 июня, и 8 июля. Но для тех, кому охота проказничать, есть и другие дни в календаре, а Эмилю всегда охота проказничать. Он шалит почти каждый день весь год напролет, но особенно надо отметить 9 августа, 11 октября и 3 ноября.

Ха-ха-ха, не могу удержаться от смеха, когда подумаю о том, что он выкинул 3 ноября, но рассказывать не стану, потому что обещала маме Эмиля молчать. Хотя именно после этого в Леннеберге стали собирать деньги. Все жители деревни до того жалели Свенсонов с хутора Катхульт из-за их озорника-мальчишки, что никто из них не отказался дать по пятьдесят эре. Собранные деньги завязали в узелок и принесли маме Эмиля со словами: "Может, тут хватит денег, чтобы отправить вашего Эмиля в Америку?"

Хорошенькое дело! Отправить Эмиля в Америку… А кто тогда стал бы у них председателем сельской управы? Конечно, через много лет…

К счастью, мама Эмиля не согласилась на такое глупое предложение. Она очень рассердилась и в гневе швырнула узелок с деньгами в окно, да так, что монетки разлетелись по всей Леннеберге.

— Эмиль прекрасный мальчик, — твердо сказала она. — И мы любим его таким, какой он есть!..

И все же мама была не спокойна за своего Эмиля. Так обычно бывает с мамами, когда люди приходят к ним с жалобами на их ребенка. И вечером, когда Эмиль уже лежал в постели со своим кепариком и ружариком, она села на край его кровати.

— Эмиль, — сказала она, — скоро ты уже пойдешь в школу. Что же с тобой будет? Ведь ты такой озорник, только и делаешь, что проказничаешь…

Эмиль лежал и улыбался, а большие голубые глаза так и сверкали из-под копны светлых волос.

— Тра-ля-ля, тра-ля-ля, — пропел он, потому что такие разговоры он и слушать не хотел.

— Эмиль, — уже строго сказала мама, — как ты будешь себя вести, когда пойдешь в школу?

— Хорошо, — ответил Эмиль. — Думаю, что перестану проказничать… Когда буду в школе.

Мама Эмиля вздохнула.

— Да-да, понадеемся на это, — сказала она и пошла к двери.

Но тут Эмиль поднял голову с подушки, обезоруживающе заулыбался и добавил:

— Но это не наверняка!

Да, я совсем забыла тебе рассказать, что не только мама, но и Лина были решительно против того, чтобы отправить Эмиля в Америку. Но, пожалуйста, не думай, что из любви к нему. Скорее, наоборот. Вот послушай, как дело было.

Когда жители Леннеберги принесли маме Эмиля деньги, собранные, чтобы отправить Эмиля в Америку, мама, как ты помнишь, очень рассердилась.

— Эмиль прекрасный мальчик, — твердо сказала мама. — И мы любим его таким, какой он есть! Он никуда не поедет!

А Лина подтвердила:

— Конечно! Об американцах ведь тоже надо подумать. Они не сделали нам ничего плохого, за что же нам насылать на них Эмиля?

Но тут мама Эмиля строго и укоризненно на нее посмотрела, и Лина поняла, что сморозила глупость. Она добавила, пытаясь исправить положение:

— В газете писали, что в Америке было страшное землетрясение… Я считаю, что после этого нельзя к ним отправлять Эмиля. Это жестоко и несправедливо!

— Иди-ка ты, Лина, лучше коров доить, — сказала мама. Лина взяла подойник, отправилась в хлев и стала доить так усердно, что брызги летели во все стороны. И при этом все бормотала себе под нос:

— Должна же быть на свете справедливость. Нельзя, чтобы все беды разом обрушились на американцев. Но я готова с ними поменяться, я бы с радостью им написала: "Вот вам Эмиль, а землетрясение пришлите нам!"

Но она бесстыдно хвасталась. Куда ей писать в Америку — ведь ее письмо и в Смоланде никто не мог разобрать. Нет уж, если кому писать в Америку, так это маме Эмиля. Она отлично умела писать и записывала все проделки Эмиля в синюю тетрадь, которую хранила в ящике стола.

"Чего ради ты это делаешь? — не раз спрашивал папа. — Только зря наш карандаш испишешь!"

Но маму это нимало не заботило. Она записывала все шалости Эмиля, чтобы он узнал, когда вырастет, что вытворял мальчишкой. И тогда он поймет, почему его мама так рано поседела.

Только ты не подумай, что Эмиль был плохой — нет-нет, его мама говорила чистую правду, когда уверяла, что он прекрасный мальчик.

"Вчера Эмиль был выше всяких похвал, — писала она 27 июля в своей тетради. — За весь день ни разу не нашалил. Наверное, потому, что у него была высокая температура".

Но к вечеру 28 июля температура у Эмиля, видно, упала, потому что описание его проделок за этот день заняло несколько страниц. Эмиль был сильный, как бычок, и стоило ему чуть-чуть поправиться, как он начал проказничать пуще прежнего.

"Сроду не видела такого озорника!" — все твердила Лина. Ты, может, уже догадался, что Лина не очень-то любила Эмиля. Она предпочитала ему Иду, младшую сестренку Эмиля, славную, послушную девочку. Зато Альфред, как ты уже, наверное, понял, очень любил Эмиля, хотя никто не понимал, за что именно. И Эмиль тоже очень любил Альфреда. Им всегда было весело вместе, и когда Альфред бывал свободен, он учил Эмиля всевозможным вещам. Например, запрягать лошадь, или вырезать из дерева разные фигурки, или жевать табак — это, правда, было не очень-то полезное занятие, да Эмиль этому и не научился, только разок попробовал, но все же попробовал, потому что хотел все перенять у Альфреда. Альфред смастерил Эмилю ружье. И ружье это стало, как ты знаешь, любимой вещью Эмиля. А после ружья он больше всего любил — это ты тоже помнишь — свою плохонькую кепочку, которую папа как-то привез ему из города. Потом, кстати, папа не раз об этом жалел.

"Я люблю мой ружарик и мой кепарик", — говорил Эмиль и всегда, когда ложился спать, клал с собой в постель ружье и кепку. И мама его ничего не могла тут поделать.

Я тебе уже перечисляла всех жителей хутора Катхульт, а вот про Крюсе-Майю чуть-чуть не забыла. И вот почему.

Крюсе-Майя, маленькая, худенькая старушка, жила, собственно говоря, в избушке в лесу, а не на хуторе, но часто приходила туда, чтобы помочь постирать белье или приготовить домашнюю колбасу, а заодно и напугать Эмиля и Иду своими страшными историями про мертвецов, духов и привидения, которые Крюсе-Майя так любила рассказывать.

Но теперь ты, наверное, хочешь послушать про новые проделки Эмиля? Каждый день он что-нибудь да вытворял, если только был здоров, так что мы можем взять любой день наугад. Почему бы нам не начать хоть с того же 28 июля?

На кухне в Катхульте стоял старый деревянный диванчик, выкрашенный в синий цвет. На нем по ночам спала Лина. В те далекие времена на кухнях во всех хуторах округа Смоланд стояли такие деревянные диванчики, на которых спали работницы. И в Катхульте все было точно так, как везде. Лине очень удобно спалось на нем, и она никогда не просыпалась до звона будильника, который раздавался ровно в половине пятого утра. Тогда Лина поднималась и шла в хлев доить коров. Не успевала Лина выйти из кухни, как туда быстро входил папа Эмиля, чтобы выпить утреннюю чашку кофе в тишине и покое до того, как проснется Эмиль.