Восстановление, по Толкиену, это обновление человеческого воображения. Он говорил, что "Восстановление душевного равновесия - это возобновление и обострение ясного видения мира… Нам… нужно вымыть окна, чтобы ясно разглядеть все окружающее, чтобы освободить его от тусклой пелены банальности или изведанности" (Ibid., p.57). Позднее его идеи были повторены К.С.Льюисом, когда он указывал, что для того, чтобы увидеть вещи более отчетливо, мы должны "окунуть" их в миф. В этом идеи Толкиена могут быть признаны справедливыми, но его убеждение в том, что "воображение как средство превосходит восприятие" (Helms, R., 1974, P. 16) и является непременным условием для этого восстановления, делает, по крайней мере, теоретически, его попытки выразить идею абсурдными. Материалистический взгляд на мир в этом контексте отдает приоритет восприятию, в то время, как воображение может скорее исказить отражение материального мира, чем обеспечить более четкое его восприятие. Художник имеет право использовать воображение как средство углубить восприятие и представить сугубо индивидуальный образ предмета или ситуации. Привлекая внимание к детали или определенному аспекту, он может дать искаженный образ предмета или реальной ситуации, но это искажение - не самоцель, скорее, это способ усилить подлинную, действительную сущность того, что он создал. Восприятие не может существовать без реальности, и воображение не может существовать без восприятия, поэтому и воображению не может отдаваться приоритет - ни как инструменту познания, ни как-либо еще. Итак, если Толкиен предпочитает воображение фактическому отображению, он дает нелепую модель (применимость которой к реальности он никогда не опровергает), отвергая приоритет восприятия и, тем самым проповедуя образные взгляды как целебное средство для восстановления не от "банальности и серости", а от самого воображения. "Мы должны вымыть окна" (Tolkien, J.R.R. 1965, p. 57) не реальному миру, а, скорее, нашему воображаемому представлению об этом мире, и нет смысла использовать воображение, чтобы прояснять что-то и так воображаемое. Толкиен - великий мастер "мыть окна" с помощью фантазии, но наши окна все-таки выходят на реальный, а не на воображаемый мир.
Толкиен определял Бегство от реальности не как "Побег дезертира", а как "Спасение узника", так как, по его мнению, единственные чувства, которые могут испытывать его современники в ХХ столетии - это "Отвращение, Гнев, Осуждение и Протест" (Ibid. p. 61). Как было сказано выше, для Толкиена Бегство означает не полный уход от реального мира, но, скорее, способ терпеть его и, если возможно, вернуться к нему с "чистыми окнами". Он защищает "желание спастись, не от самой жизни, но от современности и созданных нашими собственными руками уродств" (Ibid. pp. 64-65). Толкиен уверен, что Бегство позволит произойти настоящему Восстановлению, "Мы должны вновь всмотреться в зелень листвы. Пусть нас заново поразят (но не ослепят) синий, желтый, красный цвета. Нам хорошо бы встретиться с кентавром и драконом, а потом неожиданно узреть … овец, псов, лошадей - и волков" (Tolkien, J.R.R. 1965, p.57).
Естественно, что Толкиен, как представитель своего класса, желает бегства, тем более, что он враг не только социального, но и любого другого прогресса. Он борец за защиту природы, что, конечно, само по себе не является недостатком, поскольку неразумная эксплуатация природы и природных богатств - это действительно шаг к саморазрушению. Толкиен постоянно предостерегает от отчуждения от окружающей нас среды, но, к несчастью, он слишком категоричен, и его взгляды вызваны исключительно его собственною чуждостью прогрессивной деятельности. Это правда, что технологическая революция сделала две мировых войны более разрушительными, чем они могли бы быть, но она также принесла множество удобств, без которых современный человек не может обойтись.
Толкиен - жертва своего реакционного общества, которое, по его мнению, производит только "злое и уродливое", но он не может предложить ничего, кроме бегства и этим, образно выражаясь, отрицает преимущества прогресса для каждого - от промышленного магната до африканского дикаря.. Короче говоря, для Толкиена природа - это хорошо, прогресс - плохо, нет прогресса без развития человеческих знаний, значит, это делает знания источником зла, и эта точка зрения делает Толкиена похожим на средневекового католика-мракобеса. К сожалению, Толкиен не видит, что возможно существование слоев общества, которые могли бы и стали бы извлекать пользу из прогресса, чтобы создавать что красивое и доброе, класс, который мог бы использовать свои знания, чтобы обеспечить природе и прогрессу, по крайней мере, своего рода мирное сосуществование.
Третья функция фантазии, утешение, придает концепции Толкиена религиозную окраску. Он сравнивает фантазию с трагедией. Трагедия представляет катастрофу, своего рода очищение, для того, чтобы донести свои идеи. Толкиен изобретает слово для обозначения ее противоположности - "эвкатастрофы", "радости от счастливой развязки", которая приносит "нежданно и волшебно снизошедшую благодать", которая фактически является "благой вестью, дающей мимолетное ощущение радости, радости, выходящей за пределы этого мира" (Tolkien, J.R.R. 1965, p. 68). Толкиен связывает эффект фантазии с религиозным опытом, но для католика он до удивления близок к ереси, говоря, что в евангелиях содержится "волшебная сказка, или, скорее, всеобъемлющий рассказ, вмещающий в себя суть всех волшебных сказок" (Tolkien, J.R.R. 1965, p. 71). Это утверждение недалеко от широко распространенного мнения, которое называет Евангелия своеобразной фантазией, памятью о каких-то событиях прошлого, ставших мифом.
Хотя теорeтически Толкиен определял эвкатастрофу как проявление некоторых религиозных чувств (Утешения), его литературные произведения предлагают скорее Воодушевление, чем Утешение. Его положительные герои вдохновляют читателей на борьбу со злом и дают им надежду на победу, они не находят утешения в покорности злу и они не могут предложить его другим. Их девиз всегда - "Восстань и сражайся!", и никогда - "Подставь другую щеку!".
Как ни странно, последняя функция, несмотря на религиозное представление, - самая естественная и уместная, тогда как первые две неубедительны. К счастью, теоретические принципы, которым автор следовал в процессе творчества, могут остаться (и зачастую остаются) незамеченными читателем, и, таким образом, не влияют на реальное понимание его произведений. Взгляды Толкиена на функции фантазии могут быть спорными, но результат, вероятно, является одной из самых лучших литературных фантазий, актуальной и человечной.
В современной литературе Толкиен уникален как создатель совершенно нового мира, мира людей, имеющего среди своих составляющих миф - независимое царство воображения со своими собственными законами и ценностями, то есть, "край или страна, где существует волшебство" (Ibid. p. 9). Мир Толкиена можно назвать новым, потому что он вымышлен, но, безусловно, нельзя сказать, что не имеет основы. Это традиционное "одалживание силы и выражение ее источников" (Helms, R. 1974, p. IX) - все памятники германской мифологии, которая оставила след своего влияния в воображении Толкиена. С помощью "Хоббита" и еще двух эссе он заново открыл ценность и уместность мифологической литературы в нашем мире и начал убеждать свою аудиторию в этой ценности, потому что, по его мнению, люди "потеряли способность к отклику на миф" (Helms, H. 1974, p. X). Он так горевал, обнаружив, что у англичан мало собственных мифов и им приходится жить за счет иностранных заимствований, что решил создать мифологию сам.
Толкиен знал о неизбежном отличии эстетических, моральных и философских принципов, управляющих миром фантазии как от внутренних законов нашего собственного мира здравого смысла, так и от тех, которые преобладают в реалистической литературе. Очевидно, что сказочная мораль или здравый смысл никогда не заменят законов устройства нашего мира, но в то же время мы можем переносить наш реальный, "первичный" мир во "вторичный" (как называл его Толкиен) точно в такой степени, в какой мы считаем нужным, чтобы его порядок не был нарушен. Реалистические взгляды основаны на онтологии, допускающей реальность только того, что основано на причинно-следственных связях, фантазия может быть основана на другой теории реальности, но ее эстетические, моральные и философские принципы должны соответствовать внутренним законам "вторичного мира". Смысл этого в том, что автор фантазии свободен в выборе "строительного материала" и источников своего вторичного мира, но, когда он создан, автор нуждается в строгой самодисциплине, чтобы следовать принципу соответствия происходящего в его мире не только воображению или законам здравого смысла реального мира, но и конкретным законам вторичного мира. Показывая возможность его сущестования, автор не может нарушать внутренний порядок мира. Сам Толкиен говорит, что "Автор создает такой вторичный мир, в который мысленно можете войти и вы. В пределах этого мира все, сказанное автором есть правда… пока вы как бы внутри него, вы в него верите" (Tolkien, J.R.R. 1965, p. 37). Должна быть "Вторичная вера" во "Вторичный мир" - результат искусства автора, поскольку, продолжает Толкиен, "едва лишь родится недоверие, как чары рассеются, и всякое колдовство (точнее, мастерство автора) будет бессильно. Вы вновь окажетесь в реальном мире и уже со стороны будете смотреть на этот выдуманный мир, маленький и жалкий" (Ibid. p. 37). Успешный писатель-фантаст, для того, чтобы поддержать эту веру, всегда должен держать в уме внутренние законы, мораль и структурные принципы создаваемого им мира.
