Она доехала до поворота на Таллоу, от которого ей надо было проехать еще пару миль вперед, а потом свернуть налево, на дорогу, ведущую к ферме О'Мэлли.
Эшли вздохнула с облегчением – наконец-то она скоро будет на месте. Но, господи, как же болит голова! Просто все плывет перед глазами. Дорога постоянно то взмывала вверх, то стремительно ныряла в долину, что не улучшало ее самочувствия. Хороша же она будет, если приедет на ферму и свалится без сил! Все-таки не следовало ей вчера столько пить. Правда, она так мало себе позволяет, что бы там о ней ни думали.
Ей ли не знать, что по крайней мере половина вчерашних гостей считает художников беспутным сбродом, и это еще мягко сказано. Эшли всегда чувствовала, что в определенных кругах, включая и знакомых Марджи, женщину с ее внешностью, профессией и связанным с ней переменчивым нравом всерьез не воспринимают. По их мнению, жить кочевой жизнью почти то же самое, что ходить по рукам. Да к тому же нестандартное чувство юмора заставляет ее порой играть ту роль, которую ей приписывают. Довольно часто так называемая верхушка общества – а в основном такова ее клиентура – бесит ее до такой степени, что Эшли с удовольствием изображает из себя эксцентричную богемную девицу.
Ей это не составляет труда хотя бы потому, что она неравнодушна к броским нарядам. Ей нравятся невероятные сочетания цветов и пестрота стилей; носить такое может только абсолютно уверенный в себе человек. Скромный кашемировый свитерок, изящная золотая цепочка или благородная нитка жемчуга не для нее. Лишь в редкие минуты она признается себе, что наверняка не усердствовала бы так в своих попытках эпатировать публику, если бы не осуждение со стороны шокированных женщин в аккуратненьких платьицах одного покроя, со скромно подкрашенными волосами, стянутыми в одинаково строгие и элегантные прически.
Да, черт побери, она прекрасно отдает себе отчет, почему издевается над этими благопристойными ханжами! Это ее месть за их слепое предубеждение против людей искусства. Из-за него ее мать была так отчаянно несчастна даже с любящим мужем и малышкой дочкой. Ланкастеры не написали ни слова на сообщение Кандиды Ланкастер Мортимер о рождении их внучки, а десять лет спустя – на телеграмму Чарли о неизлечимой болезни Кандиды. И когда она умерла на Кипре, оставив в смятении мужа и дочь, даже тогда ни участливого слова, ни такой малости, как венок на могилу.
Эшли инстинктивно отвергала тот светский мир, где на людей искусства, за исключением мэтров, смотрят свысока. Она возненавидела его. Но социальные барьеры действуют с обеих сторон, часто повторяла про себя Эшли. И ей хотелось быть отвергающей, а не отвергаемой, и она очень гордилась тем, что никто не догадывается о ее родстве с аристократическим семейством Ланкастеров.
Но на сей раз она пошла на компромисс и надела бирюзовый с белым костюм. Как умная деловая женщина, она понимала, что в борьбе за самоутверждение не стоит доходить до крайностей.
Эшли свернула с дороги и по усыпанной гравием площадке въехала в красивые каменные ворота частного владения. Она бросила взгляд через плечо на жакет от костюма, который был аккуратно разложен на заднем сиденье – не свалился ли. Этот костюм был предназначен для самых ответственных встреч, ибо производил куда более благоприятное впечатление, чем ей остальные наряды. Костюм ей и самой нравился: нового элегантного покроя, из высококачественного русского льна и прекрасно сшит. Он выделял ее броскую внешность, подчеркивая роскошные золотисто-каштановые волосы, чуть раскосые зеленые глаза и высокие скулы, что в целом придавало ей весьма экзотический вид. У нее было достаточно художественного вкуса, чтобы оценивать собственные достоинства не ниже безукоризненно сидящего костюма, хоть он и обошелся ей весьма недешево. Красивый костюм, но, как бы искусно он ни был сшит, никакого сравнения с брюками – широкими и узкими, розовыми, голубыми, зелеными, красными, канареечными – и топиками с ручной вышивкой, которые она носит с восточными халатами и винтажными экстравагантными украшениями. А блузоны и туники из тонкого шелка – с шароварами или гетрами. Она просто души не чает в одежде самых невообразимых расцветок и с удовольствием носит ее.
Расстегнув пуговицу на бежевой атласной блузке, Эшли прохладными пальцами потерла горячие виски, ослабила яркий шарф на гриве распущенных волос. Найти бы какое-нибудь местечко…
А вот и широкий мшистый берег реки с тополями, осинами и плакучей ивой. Он возник перед глазами так внезапно, что на мгновение Эшли показалось, будто у нее уже начались галлюцинации. Даже в машине отчетливо слышалось журчание мелодично звенящего ручья, прохладного и освежающего.
Эшли дала задний ход и съехала как можно дальше с дороги. Если она не ошиблась и приехала правильно, то это владение О'Мэлли. Ей сказали, что им принадлежит целый склон горы и небольшая долина у ее подножия. Уж наверняка они не будут в претензии, если она поваляется на крошечном пятачке их земли. Чуть-чуть передохнет и двинется дальше, в их роскошный фермерский дом.
Она сбросила туфли и ступила на мягкий песок и бархатистый мох. Привычным взглядом художника окинула местность и тут же представила себе неутешительную картину: свои дорогие льняные брюки в изумрудных пятнах от мха. Светлая блузка тоже пострадает, но ее не так жалко, как брюки. Оглядевшись, она быстро сняла их, аккуратно повесила на спинку сиденья и пошла к ручью. К чему стесняться? Купаются и не в таком виде… Она стащила с волос шарф и пробежала пальцами по развевающимся прядям, чувствуя, как головная боль понемногу отступает. Выбрав мшистую лужайку, она села, с наслаждением откинулась назад и потянулась. Дорога – это всегда утомительно, тем более перелет, а тут еще похмелье…
Намочив шарф в кристально чистой, прохладной воде, Эшли отжала его и легла, накрыв влажной тканью лицо.
Боже, какая благодать! Через четверть часа такого отдыха она будет как огурец, и никакие заказчики, даже могущественные О'Мэлли, ей не страшны, хоть с ходу садись и рисуй их наследников.
– О, как хорошо, – бормотала она, представляя, как напряжение утекает из мышц в сырой прохладный мох. Окончательно расслабившись, она вновь переключилась на самое главное, не дающее ей покоя.
Как же быть с Робертом Олстоном? Она не думала разрушать семью, но не может быть, чтобы их семья была счастливой. Ведь жена владеет всем. Робби вкалывает в ее галереях, а сама она разъезжает по свету со своими друзьями-бездельниками. Робби достоин большего. А сколько восторга мог бы он сам подарить женщине! Почему бы ей, Эшли, не стать этой женщиной, раз уж его жене все равно?
До встречи с Робби она уж было отчаялась найти настоящего мужчину. Все те, с кем она знакомилась, полагали, что она вмиг отбросит кисть и побежит в постель. А Роберт отнесся к ней с уважением. К тому же эти его неотразимые манеры настоящего джентльмена! Короче, он перевернул все ее планы. До этого она годами отбивалась от поползновений всяких типов. Они считали женщину, прошедшую школу жизни и пишущую обнаженных мужчин, легкой добычей. А Робби первым делом предложил ей задушевную и целомудренную дружбу, и этим полностью ее обезоружил. Эшли была уже по уши влюблена, когда узнала, что у него есть супруга, с которой он не думает разводиться.
Ну и чего ради она снова изводит себя? Ведь приняла решение больше не вспоминать ни о Робби, ни о Марджи, забыть даже Чарли с его бесчисленными любовницами. Все, на время работы над портретами О'Мэлли выкинуть из головы всякие любовные заботы и думать только о детях и пейзажах!
Но беспокойные мысли уже неслись такой лавиной, что остановить их было просто невозможно. Прикусив губу, Эшли заставила себя разжать кулаки. Вся сложность в том, что Марджи Олстон ей нравится. Слава богу, она узнала обо всем за несколько дней до ее возвращения! Да, ей было горько и больно. Ну а застань ее Марджи в галерее, страстно обнимающей Робби? Нет, такое даже представить страшно.
Именно Марджи устроила вчера славную вечеринку в ее честь, именно Марджи оценила ее миниатюрные пейзажи и портреты, именно она добилась для Эшли заказа от О'Мэлли. Не случись вся эта путаница, она могла бы принять тот странный взгляд ее поблекших, выдающих возраст глаз за симпатию.
