— Оставь себе.

От его взгляда я теряюсь.

— Отдарить нечем.

Это чистая правда, у меня ничего не сохранилось от той, прошлой жизни. Карл считал, что воспоминания тяготят и мешают обучению, а потому позаботился о том, чтобы у меня не осталось вещей, способных вызвать те самые, тяготящие и мешающие воспоминания.

Медальон лежит на ладони, наверное, надо сказать что-нибудь, но я понятия не имею, что принято говорить в подобных случаях. И совершенно не представляю, что делать с подарком.

— Если в карман положить, тогда жечься не будет. — Подсказывает Меченый. — А в Ватикане все равно заберут, лучше пусть у тебя… ты с нами не пойдешь.

Это не вопрос, это… приказ? Пока я удивляюсь, Рубеус поспешно, точно испугавшись возможных возражений, объясняет.

— Я все равно проиграл. Туда, с тобой мне дороги нет да и не хочу я жить рядом с такими, как этот… А тут война скоро, я же привык воевать.

— А я?

— Возвращайся домой.

Снова долгий внимательный взгляд, на этот раз мне удается выдержать его и даже улыбнуться в ответ, хотя ничего смешного в беседе не было. Мы не так давно говорили на эту тему, вернее, говорила я, а он слушал, только вот не услышал.

— Ты ведь вернешься домой? — Спрашивает Рубеус. — Обещаешь?

При всем желании пообещать не могу. Во-первых, дома у меня больше нет. Орлиное гнездо принадлежит Хранителю, и отказавшись от защиты Карла, я тем самым отказалась и от дома. Вернее я-то ни от чего не отказывалась, но вали отвечает за действия своего валири, а Рубеус бросил Карлу вызов. А во-вторых, есть еще долг и клятва, которую невозможно обойти. Рубеус правильно понимает мое молчание.

— Это связано с поединком и долгом?

— Да. Я должна найти одну вещь.

— Полигон? Или сразу Молот Тора?

— Полигон. — Я не спрашиваю, как он догадался, Меченый умен, а сопоставить факты вроде рассказа Великого Уа, Запретного ветра и Хранителя, совершенно случайно оказавшегося рядом с нашей стоянкой, сумеет и ребенок. Не знаю, зачем Карлу Молот Тора, он не снизошел до объяснений, зато дал четкие инструкции и два месяца времени. Если не успею — мои проблемы.

— Что будет, если ты откажешься выполнять условия сделки?

— Смерть.

— Моя?

— Наша. Ты проиграл в Ата-кару, а я принесла клятву и не сдержала. У нас строгие законы.

Рубеус молчит, мне очень не нравится это молчание и выражение его лица, поэтому поспешно добавляю.

— Я должна идти одна, таково условие.

За все надо платить, девочка моя, в том числе и за самостоятельность, — Карл был предельно серьезн, и от этой его серьезности становилось не по себе.

— На самом деле Пятно не такое и большое, тем более, что если от гор отталкиваться и постепенно расширять радиус поиска… а Полигон — целый комплекс всяческих сооружений… я справлюсь. Да и не так там страшно, как говорят, мы ведь пересекли Проклятые земли. А одна я буду двигаться быстрее, и вообще одной легче о себе заботиться, мне и еды почти не надо, и без воды… Да по сравнению с тем, что было пройтись по незаселенным землям — ерунда. Два дня работы, а потом я вас догоню. Или домой отправлюсь, как ты хотел.

— Врешь. — Ответил он, и я замолчала. А что сказать, когда все и без того понятно? Полигон, может и не иголка, ну так и Пятно побольше обычного стога будет.

— Зато Карл дал кое-что… и теперь я смогу вызвать ветер достаточной силы, чтобы доставить нас… вас к Лане.

Рубеус поднялся. Рубеус ушел. Он о чем-то разговаривал с Вальриком, при желании я смогла бы подслушать разговор, но… но я сидела. Ждала чего-то. Тяжело. Душно. Холодно. А костер совсем близко, огонь как символ не-одиночества. Я больше не хочу быть одинокой и, поднявшись, я подошла к людям. В кармане робкой надеждой на что-то, имени чему еще не было, лежал подарок. Первый подарок за пятьсот лет.

Долг жизни — дело тонкое. Почему-то именно эти слова застряли в голове Вальрика и теперь крутились, точно беличье колесо. Долг — дело тонкое… Долг — дело. Дело — долг. У него тоже есть долг и обязательства, он обещал выжить и сообщить в Ватикан о нападении, и еще отомстить за тех, кто умер.

А вместо этого он согласился быть секундантом на дуэли двух вампиров. Сама схватка оставила у Вальрика острое чувство зависти, помноженное на осознание собственной неполноценности. Теперь он понял, отчего Коннован считала людей медлительными: ни один воин, ни один герой, сколь бы знаменит он ни был, не способен двигаться с такой скоростью.

А потом Рубеус проиграл, и Вальрик окончательно растерялся. Это было неправильно. Это было просто невозможно, поскольку тот, кто сражается за правое дело, обязан победить, ведь сам Господь на его стороне. На деле же оказалось, что Господу нет дела до спора двух вампиров, и значит… значит тот, второй, назвавшийся Карлом, сильнее. И быстрее, и опытнее, и справедливость здесь совершенно не при чем. У да-ори все, как у людей: кто сильнее, тот и правит.

Разочарование было таким острым, что Вальрик отвернулся. Он не хотел становиться свидетелем чужого унижения. То, что происходило дальше, запечталелось в памяти чередой разноцветных горьковатых на вкус картинок, приправленных словами.

Долг жизни — дело тонкое…

Тот, другой, который вышел победителем, увел Коннован. И Вальрик не осмелился пойти следом, потому что тот, другой, умел убивать, а еще от него пахло зеленым камнем, которым гладят, полируют металл, и еще немного дымом и кровью, старой-старой, смешанной с землей, полуразложившейся кровью.

— Вот и все. — Рубеус попытался вытереть кровь рукавом, но только размазал по лицу. У вампиров кровь светлая, почти белая, как… как волосы Коннован.

А самого Рубеуса Вальрик почему-то не ощущал, вернее, ощущал, но не так, как остальных. Морли — влажное дерево и свежий хлеб, Нарем — мирт и сосновое масло. Коннован — целый каскад запахов и цветов, слишком сложный, чтобы можно было разобраться с ходу. А Рубеус — белое пятно, ровное, чистое, лишенная даже намека на живую сущность. Впрочем, Вальрик не слишком-то доверял своему дару, который то появлялся, то вдруг исчезал.

Да и зачем какой-то там дар, когда вот он, Рубеус, сидит у костра, прижав пучок влажной травы к ране на боку. Выглядит он спокойным, но Вальрик отчего-то не верит в это кажущееся спокойствие. Произошло что-то неправильное, выпадающее из привычной картины мира, и Рубеусу так же тяжело принять эти изменения, как и Вальрику. Даже тяжелее…

Коннован подошла, когда Вальрик уже было совсем решился позвать ее, присела рядом, молча уставилась на огонь. Коннован улыбалась. Коннован выглядела почти довольной и, возможно, немного раньше ей бы удалось обмануть Вальрика или Рубеуса, раньше, но не сейчас. От нее пахло полынью и ромашкой, а эти запахи прочно ассоциировались с болезнью. Полынной горечью окуривают безнадежных, изгоняя забравшихся в тело злых духов, а приторным ароматом ромашки маскируют иные, куда более отвратительные запахи.

Ромашка — обман. Полынь — безнадежность. Еще жженый волос и сталь… ошейник.

Вальрик мотнул головой, отгоняя видение — с ними тяжело. Видеть только то, что тебе хотят показать, гораздо легче, чем видеть то, что от тебя скрывают.

— Придется заночевать, идти куда-то не имеет смысла, и вообще… — она чуть пожала плечами и протянула руки к огню.

— Хорошо. — Согласился Вальрик. Соглашаться было легко и даже приятно, гораздо приятнее, чем принимать решение и убеждать остальных, что это решение правильно и разумно. Впрочем, никого ни в чем убеждать не надо, Морли молчит, переживая поражение в схватке. Его переживания Вальрик видит в образе медово-желтых пчел… Нарем спокоен, ему все равно, Господь сохранит. Рубеус… ему не до того. Коннован… тоже. И Вальрик задает другой вопрос.

— Что такое долг жизни?

— То же самое, что и обыкновенный долг. В Ата-кару есть победивший и побежденный, второй, как правило, погибает, потому что это… правильно. Не знаю, это сложно объяснить на словах, но это правильно. Но иногда, когда победитель настолько выше побежденного, что не испытывает необходимости отнять жизнь, он имеет право оставить побежденного в живых, но при этом тот остается должником. Долг жизни, понимаешь?