Женщина медленно вышла на безлюдную кампо.^[1] Слева от нее возвышалось здание, на первом этаже которого располагался банк, — окна были забраны решетками. В это время в здании царили пустота и крепкий сон первых утренних часов. Она дошла до середины площади и встала перед ограждением из низко висящих железных цепей, окружавших памятник Даниэле Манину^[2] — человеку, посвятившему жизнь борьбе за свободу своего города. «Как символично», — подумала она.

За спиной послышался звук шагов, и она обернулась: полицейский с немецкой овчаркой. Пес с раскрытой, будто улыбающейся пастью выглядел слишком дружелюбным и молодым, чтобы представлять какую-либо реальную угрозу ворам. Если даже полицейскому и показалось странным, что женщина средних лет неподвижно стоит посреди кампо Манин в три часа пятнадцать минут пополуночи, он никак этого не выразил и удалился, занятый своим делом. Он засовывал прямоугольнички оранжевой бумаги в щели между косяками и дверями магазинов в подтверждение того, что прошел здесь с дозором и обнаружил все в целости и сохранности.

Когда полицейский с собакой пропали из виду, женщина перестала созерцать цепи вокруг памятника и подошла к большой витрине здания, высившегося в дальнем конце площади. Изнутри лился тусклый свет, в его лучах она разглядывала ценники, читала рекламные плакаты, объявление о том, что здесь принимаются кредитные карточки «Мастер Кард», «Виза» и «Америкэн Экспресс». На левом плече у нее висела синяя холщовая пляжная сумка. Она чуть склонилась к витрине, и сумка, увлекаемая тяжестью лежавшего в ней груза, переместилась вперед. Женщина опустила ее на землю, заглянула внутрь и сунула туда правую руку.

Но достать она ничего не успела: ее спугнул шум, раздавшийся сзади, — она отдернула руку и выпрямилась. Ложная тревога: всего лишь четверо мужчин и женщина, сошедшие, должно быть, с водного трамвайчика — вапоретто — маршрута № 1, останавливающегося у моста Риальто в три четырнадцать; теперь они брели через площадь, направляясь в какую-то другую часть города. Никто из них не обратил на женщину ни малейшего внимания. Они прошли мимо, поднялись по мосту, ведущему на Кале-делла-Мандола, и их шаги замерли вдалеке.

Она снова нагнулась, сунула руку в сумку и на сей раз достала оттуда большой камень — он долгие годы пролежал у нее в кабинете на письменном столе. Она привезла его с пляжа в штате Мэн, где проводила отпуск десять лет назад. Камень был размером с грейпфрут и идеально лег ей в ладонь на мягкий материал перчатки. Она взглянула на камень, приподняла руку, несколько раз подбросила его вверх-вниз, словно это был теннисный мячик и настал ее черед подавать. Она переводила взгляд с камня на витрину и обратно.

Женщина отошла от здания метров на десять и повернулась боком, по-прежнему глядя на витрину. Потом отвела правую руку назад на уровне головы и подняла левую для противовеса — точно так, как однажды летом показывал ей сын, пытаясь научить ее кидать по-мужски, а не по-женски. На мгновение ей показалось, что предстоящий бросок, вероятно, может стать поступком, который навсегда отделит ее прошлую жизнь от будущей, но она отогнала эту мысль, сочтя ее мелодраматичной и мелочной.

Рука женщины со всей силы устремилась вперед — она метнула камень и сделала шаг вперед, не справившись с инерцией, при этом невольно опустила голову, а потому осколки запутались в ее волосах и не причинили вреда.

Должно быть, камень попал в какую-то слабую точку в стекле — вместо небольшого отверстия он пробил в витрине треугольную брешь в два метра высотой и примерно такой же ширины в основании. Она дождалась, пока смолкнет звон осыпающихся осколков, но тут из дальней комнаты помещения, перед которым она стояла, раздалось пронзительное завывание сигнализации, вспоровшее утреннюю тишину. Она выпрямилась и с отсутствующим взглядом стряхнула осколки с пальто, потом потрясла головой, чтобы избавиться от стекла, застрявшего в волосах, — так, словно только что вынырнула из воды. Сделала шаг назад, подобрала сумку, повесила ее на плечо, а потом, ощутив внезапную слабость в коленях, отошла к памятнику и села на один из низких столбиков, державших тяжелые цепи.

Она не задумывалась, каким получится отверстие, но не ожидала, что оно будет таким огромным: сквозь него вполне мог пройти человек. От пролома к углам витрины бежали трещины; вокруг бреши стекло стало матовым, молочного цвета, однако острые края выглядели от этого не менее зловещими.

За ее спиной, в квартире на верхнем этаже, располагавшейся слева от банка, а потом и в той, что находилась прямо над помещением, откуда по-прежнему доносились завывания сигнализации, зажегся свет. Время шло, но женщина вела себя на удивление безразлично: случится то, что должно случиться, и неважно, как скоро здесь появится полиция. Однако звук раздражал ее. Этот резкий двухтактный вопль нарушал утренний покой. Но тут она подумала, что в этом и заключается смысл ее поступка: нарушить покой.

Повсюду распахивались ставни, трое жильцов выглянули в окна и торопливо скрылись, в одной квартире за другой зажигался свет — люди проснулись, поскольку сигнализация продолжала выть, сообщая всем, что в городе совершено преступление. Минут через десять на кампо прибежали двое полицейских, один из них держал в руке пистолет. Он подскочил к витрине и позвал через пробитую в ней брешь:

— Эй, кто там, выходи! Полиция!

Но реакции не последовало. Сигнализация орала по-прежнему.

Он снова позвал и, вновь не получив ответа, повернулся к своему напарнику — тот пожал плечами и покачал головой. Первый полицейский убрал пистолет в кобуру и сделал шаг к разбитой витрине. Над его головой открылось окно, и кто-то прокричал:

— Вы что, не можете выключить эту чертову штуку?!

Еще один разозленный голос начал вторить ему:

— Я хотел бы немного поспать!

Второй полицейский подошел к напарнику, и они вместе стали вглядываться в полумрак, царивший внутри помещения. Первый ногой сшиб длинные сталагмиты стекла, опасно торчавшие из основания витрины, они вместе пробрались внутрь и пропали. Прошло несколько минут, ничего не происходило. Затем свет в помещении погас, и одновременно умолк сигнал тревоги.

Полицейские вернулись в главный зал, один освещал себе путь фонариком. Они огляделись в поисках следов кражи или каких-нибудь еще разрушений, а потом вышли на площадь через дыру в витрине. И тут они заметили женщину, сидящую на каменном столбике.

Тот, что размахивал пистолетом, подошел к ней:

— Синьора, вы видели, что случилось?

— Да.

Другой полицейский, услышав ответ, приблизился к ним, радуясь, что свидетель нашелся так легко. Это ускорит дело, им не придется звонить во все двери и задавать вопросы. Сейчас они составят портрет подозреваемого и, распрощавшись с промозглой осенней сыростью, вернутся в теплое здание полицейского управления — квестуры, где напишут рапорт.

— Так что случилось? — повторил первый.

— Человек бросил в стекло камень.

— Как он выглядел?

— Это был не мужчина, — ответила она.

— Женщина? — вмешался второй, и она едва удержалась, чтобы не поинтересоваться: а что, разве существует какой-то третий вариант, о котором ей неизвестно? Но никаких шуток. Больше никаких шуток, по крайней мере до тех пор, пока все это не кончится.

— Да, женщина.