На следующий же день я уволился с рудника и переехал в Милан, взяв с собой самое необходимое – велосипед, Рабле, «Макаронию» Фоленго, «Моби Дика» в переводе Павезе, еще кое-какие книги, ледоруб, альпинистский трос, логарифмическую линейку и блок-флейту.
Командор ничего не приукрасил, описывая лабораторию: по сравнению с лабораторией на руднике она была настоящим дворцом. Мне уже подготовили рабочее место: в моем распоряжении были стойка под вытяжным колпаком, письменный стол, шкаф со стеклянной химической посудой, тишина и невообразимый порядок. Моя посуда была помечена синими точками, чтобы не спутать ее с посудой из других шкафов, поскольку здесь, как мне было сказано, если разбил, то плати. Впрочем, это было далеко не единственное условие, о котором я узнал при поступлении на работу: с непроницаемым выражением лица командор пытался объяснить царящие в лаборатории, да и вообще на всем предприятии строгие правила «швейцарской аккуратности», мне же показалось, что масса глупых требований и ограничений скорее свидетельство того, что командор страдает манией преследования.
Производимая на заводе продукция, и в первую очередь тема моих исследований, – тайна, которую надо хранить, как зеницу ока, потому что существует промышленный шпионаж, которым могут заниматься как посторонние, так и свои – служащие или рабочие завода, несмотря на все предпринимаемые им предосторожности. Поэтому я ни с кем не должен обсуждать суть своей работы и ее перспективы. Даже со своими коллегами? Именно с коллегам в первую очередь. Чтобы сократить контакты, каждый служащий имеет свое индивидуальное расписание, совпадающее с расписанием трамвая, который ходит до завода: А должен был приходить в 8.00, Б – в 8.04, В – в 8.08 и так далее. Соответственно и уход с работы расписан таким же образом, чтобы у двух сотрудников не было возможности возвращаться в Милан одним трамваем. Опоздания и преждевременные уходы грозят денежными штрафами.
Последний час, даже если мир рушится, неукоснительно посвящается уборке, мытью, расстановке в шкафу на положенных местах химической посуды, чтобы проникший в лабораторию шпион при всем желании не смог бы догадаться, чем тут занимались в течение рабочего дня. Каждый вечер в запечатанном конверте следует подавать отчет о проделанной работе лично ему или синьоре Лоредане, его секретарше.
Обедать я могу, где хочу, в его, командора, задачу не входит следить за служащими во время обеденного перерыва, но (и при этом его рот скривился больше обычного, превратившись в совсем узкую щель) хороших тратторий по соседству нет, так что он советует оставаться обедать в лаборатории: если я буду приносить из дома продукты, одна из заводских работниц будет мне готовить.
В отношении библиотеки инструкции были особенно строгими. Ни под каким предлогом не разрешалось выносить книги с фабрики; их можно было читать только на месте с разрешения библиотекарши, синьорины Пальетты. Подчеркивать слова, ставить значки ручкой или карандашом считалось очень тяжелым проступком; синьорина Пальетта обязана была проверить каждую возвращенную книгу, страницу за страницей, и, если обнаруживала галочку или другой значок, должна была книгу уничтожить, заменив ее новой, купленной за счет виновного в порче. Запрещалось даже пользоваться закладками или загибать уголок страницы, чтобы не выдать таким образом секрета: а вдруг «кто-нибудь» по этим признакам вычислит направления деятельности завода? По логике столь закрытая система требовала, чтобы вечером все надежно запиралось, в том числе и аналитические весы, а ключи сдавались вахтеру. У командора был один ключ, подходивший ко всем замкам.
После обряда причащения, требовавшего от меня соблюдения всех этих заповедей и запретов, я готов был впасть в глубокое уныние, если бы, войдя в лабораторию, не увидел там Джулию Винейс. В спокойной позе она сидела у своей стойки, но не работала, а штопала чулки и, казалось, поджидала меня. Искренне обрадовавшись моему появлению, Джулия улыбнулась многозначительной улыбкой.
Мы четыре года проучились вместе в университете, вместе посещали все лабораторные курсы, но наше товарищеское партнерство так и не переросло в более тесную дружбу. Джулия была стройной, миниатюрной девушкой с темными волосами, изящным изгибом бровей на чистом, немного остром лице, порывистыми, решительными движениями. Существо земное во всех отношениях, она излучала человеческое тепло, предпочитала теории практику, исповедовала, правда без излишнего рвения, католицизм, отличалась широтой души и некоторой взбалмошностью, говорила блеклым безразличным голосом, словно безнадежно устала от жизни, чего на самом деле не было. Здесь Джулия уже почти год, это она назвала мое имя командору, до нее дошли слухи о моем шатком положении на руднике, и она подумала, что исследовательская работа как раз по мне, да и честно говоря, ей надоело быть одной. Нет, она не собирается меня обнадеживать; у нее жених, официальный, самый что ни на есть официальнейший, но все не так просто, как-нибудь она мне объяснит. А что у меня? Никаких девушек? Плохо! Она подумает, как мне помочь, а расовые законы, есть они или нет их, значения не имеют, все это ерунда.
Мне Джулия посоветовала не принимать всерьез причуды командора. Она была из тех женщин, которые все про всех знают, не предпринимая для этого ни малейших усилий, а поскольку я таким даром не обладал, она взялась ввести меня в курс дела и всего за одно занятие объяснила мне принципы и тайные механизмы работы завода, обрисовала главных персонажей. Командор был хозяином, хотя и подчинялся еще каким-то хозяевам из Базеля. На самом же деле всем заправляла Лоредана, секретарша и любовница командора (Джулия показала мне из окна идущую по двору высокую, пышнотелую, несколько вульгарную и поблекшую брюнетку). У них есть вилла на озере, и он, «старый кобель», возит ее туда на парусной лодке. Разве я не видел фотографий, когда заходил в дирекцию? За Лореданой стоит синьор Грассо, он отвечает за кадры, но пока ей не удалось выяснить, спит он с ней или нет; меня она сразу же поставит в известность, как что-то узнает. Из-за множества ограничений работать на заводе трудно, но если не работать, жить можно. Она сразу это поняла, и без ложной скромности может сказать, что за год почти ничего не сделала; каждое утро, создавая видимость, она собирала установку, вечером, как положено, разбирала, а в промежутке занималась, чем хотела: готовила приданое, высыпалась, писала страстные письма жениху и, вопреки инструкциям, болтала со всеми подряд – с недоделанным Амброджо, который ухаживал за подопытными кроликами, с Микелой, которая отвечала за ключи и, возможно, была фашистской осведомительницей, с работницей по фамилии Вариско, которая, по расчетам командора, должна готовить мне обеды, с Майокки, франтом и бабником, воевавшим в Испании на стороне Франко, и даже, хотя ей это и не доставляло особого удовольствия, с бледным скрюченным Мойоли, отцом девяти детей, которому фашисты перебили палками спину за то, что он состоял в Народной партии.[35]
Вариско – надежная, заверила меня Джулия; любящая, преданная, она готова выполнять все ее распоряжения, даже приносить ей из отдела органотерапии (куда вход посторонним категорически запрещен) печень, мозги, надпочечники и другие ценные внутренности. У Вариско тоже есть жених, и это их связывает, они секретничают, делятся друг с другом самым сокровенным. Будучи уборщицей, Вариско имеет доступ во все помещения, и от нее Джулия знает, что даже сам процесс производства на заводе тщательно засекречен: подводка воды, газа, пара, мазута спрятана в нишах или замурована в стенах, наружу выступают только вентили; вся техника имеет сложную систему защиты, запустить их может лишь посвященный. Даже на термометрах и манометрах нет делений: одни лишь цветные условные значки.
Если у меня есть желание работать, если меня действительно интересуют исследования в области диабета, ради Бога, она возражать не будет, как, впрочем, и помогать мне, ей и без того есть чем заниматься. Что же касается готовки, тут я могу рассчитывать и на нее, и на Вариско. Им обеим не мешает потренироваться перед вступлением в брак, и, если они станут мне готовить, я не буду больше иметь хлопот с продовольственными карточками. Я выразил сомнение относительно приготовления еды в лаборатории, но Джулия заверила меня, что сюда ни одна живая душа не заглядывает, только раз в месяц (да и то предупредив заранее) из Базеля приезжает похожий на мумию таинственный советник, который, не проронив ни слова, проходит по лаборатории, как по музею. Сколько она себя помнит, командор ни разу сюда носа не сунул, так что здесь можно делать все, что хочешь, лишь бы следов не оставалось.
