Мужчина сел, расстегнул пальто, галстуком принялся протирать очки.

— Господин комиссар…

— Инспектор.

— Господин инспектор, — сказал мужчина надтреснутым старческим голосом, — я пришел сдаться властям. Я убил Сильвию Сарман.

Инспектор потянулся за сигаретой. Это могло быть интересно.

— Ваше имя.

— Вилли Браун.

— Дата и место рождения.

— 2 марта 1921 года, Париж.

— Профессия.

— Кинорежиссер.

Вошла «машинистка» с пышными усами. По имени Жюль Марселей. Он сказал:

— Приветик. И мои поздравления!

— М-да. Поехали.

Подрагивающим от волнения голосом Вилли Браун начал рассказывать, часто прерываясь, чтобы протереть якобы запотевшие очки.

Сильвия мертва. И убил ее — я.

Наверное, меня должна мучить совесть, но я не испытываю ничего, кроме облегчения и гордости. Облегчение — потому что Сильвии больше нет, гордость — потому что подозрения никогда не падут на меня. Никогда. Все сочтут это глупым несчастным случаем, а «Франс-Диманш» объявит национальный траур.

Я так и не смог еще до конца осознать факт ее смерти. Впрочем, действительно ли она умерла? У меня такое чувство, что, пока она навсегда не исчезнет с экранов, она будет все еще немножко жива.

Ее глаза еще открыты?

Я выпиливал у себя в мастерской, в подвале, когда зазвонил телефон. Я рявкнул:

— Телефон!

Но Франсуаза, очевидно, ушла на рынок, так как звонок продолжал дребезжать — надрывно и неравномерно, как все эти аппараты, зависящие от пригородного коммутатора. Ворча, со смутной надеждой, что телефонистка не выдержит, я поднялся по ступенькам лестницы, вытирая о штанины руки, покрытые металлическими опилками. Телефон все не унимался, и я успел как раз вовремя. Злой как черт.

— Алло?

— Шенвьер, 101?

— Да.

— Говорите.

И тут же более отдаленный, ослабленный расстоянием голос—голос очень молодой женщины — спросил:

— Могу я поговорить с мсье Вилли Брауном?

— Я слушаю. Кто у телефона?

На другом конце провода — заминка, и вдруг моя собеседница затараторила:

— Мсье Браун, мое имя вам ничего не скажет. Я по рекомендации одного вашего друга. Мне непременно нужно с вами увидеться. Непременно.

Я насторожился. Попытался кое-что уточнить.

— Какого друга? Что вы хотите?

— Это не телефонный разговор. Нам лучше встретиться. Могу ли я к вам приехать?

Загадочный тон девушки слегка возбудил мое любопытство. К тому же ее голос казался таким юным… Я взглянул на часы, висевшие на стене. Скоро полдень. Вот-вот вернется служанка, а за ней и жена. Я сказал:

— После обеда я еду в Париж. Наверняка у меня будет окно между четырьмя и пятью. Я заеду в «Мадригал», на Елисейских полях.

— Я буду там.

Девушка повесила трубку так резко, что я не успел даже попрощаться. А ведь она должна была где-то видеть мое фото. Я положил трубку, два раза повернул ручку, чтобы сообщить на станцию об окончании разговора, и вновь спустился в мастерскую. Через пять минут я совершенно забыл о «загадочной незнакомке». Но она еще напомнит мне о своем существовании.

Первой вернулась Франсуаза. Я услышал, как она гремит на кухне довольно тяжелыми пакетами с продовольствием. Она непременно хотела делать покупки сама, несмотря на расстояние, отделявшее дом от рынка в Ла-Варене. Я не раз предлагал ей организовать доставку на дом, но она всегда отказывалась.

Она тут же принялась накрывать на стол в столовой. До меня отчетливо доносился звон тарелок. По правде говоря, я мог бы услышать малейший шепот, так как сам улучшил акустику комнат. Это позволяло мне прямо из подвала распознавать посетителей и отрываться от работы лишь тогда, когда дело того стоило.

Получасом спустя из Парижа вернулась Флора, заявив о себе шумным открыванием двери гаража и двумя резкими ударами по педали акселератора. Она без особых затруднений загнала «Ланчу» в гараж к вошла в столовую. Я услышал щелчок радиоприемника. У Флоры это уже вошло в привычку; первое, к чему тянулась ее рука дома, было радио. Она испытывала почти болезненный страх перед тишиной. Зазвучала спокойная музыка, и Флора ушла на кухню интервьюировать Франсуазу по поводу обеда. Там их слова растворились в неразборчивом говоре — кухня не попадала в мое поле слуха, да к тому же и электропила работала довольно шумно.

— Вилли! За стол.

Она всегда знала, как сказать, чтобы быть услышанной. Я оставил мотор, вытер руки и поднялся наверх. На лестнице я погасил свет, что автоматически разъединяло все контакты в подвале, — по забывчивости я нередко оставлял станки включенными в сеть. Улыбаясь, Флора подставила мне губы для поцелуя. От нее вкусно пахло подаренными мною духами, название которых вылетело у меня из головы. Она спросила:

— Что новенького?

Я бухнулся в плетеное кресло возле радиоприемника, уменьшил громкость.

— Поделки-самоделки. Кроме этого — ничего, А у тебя?

— Виделась с Дэвидсоном. Он снова морочил мне голову заграницей. Но я сказала, в который уже раз, что не хочу расставаться с тобой. Он, как всегда, ответил, что я не права, что мне следует подумать, что во Франции мне ничего не светит, что он может заключить для меня контракт на пять лет в «Метрополитен Опера», представляешь?

— Ну и?

— Ну и, как истинный игрок, он сказал, что получил согласие на мое участие в серии передач на телевидении. Завтра начинаются репетиции. Потом сделают полную запись всех передач. Все это продлится дня два-три. Гонорар невысокий, к тому же пятнадцать процентов он забирает себе, но зато это сделает мне хорошую рекламу.

Не замолкая, Флора обошла вокруг стола, съела корнишон, пососала веточку сельдерея, погрызла оливку. Окольный путь привел ее к моему креслу, и она опустилась ко мне на колени. Я поцеловал ее. Она вкусно пахла оливкой. Появление Франсуазы предотвратило непоправимое, и мы сели за стол.

Пообедав, мы разделились. Я поднялся к себе в спальню, она устроилась возле окна почитать газеты. Ее интересовало все. Меня же — только рубрики, касающиеся кино…

Я выбрал твидовый костюм, шотландский галстук, подаренный Флорой, и стал одеваться, напевая. Фальшиво. Весеннее солнце наполняло комнату, просвечивая сквозь розы на камине. Я проникся чувством оптимизма. Я не сомневался, что с таким продюсером, как у меня, все пройдет на ура.

Когда я снова спустился вниз, на столе перед Флорой уже лежали две газетные вырезки. Она указала на них пальцем:

— Это о тебе.

«Кинокомпания «Аргус» заключила контракт с Вилли Брауном, режиссером-постановщиком «Головокружения», Следующий его фильм, с Фредерикой Мэйан в главной роли, будет называться…»

— Восхитительно! — воскликнул я. — Дело в шляпе. Иначе бы Паркер не стал давать это в печать. Скоро ты получишь свое норковое манто, детка!

Мы поцеловались еще раз. И еще. Она вынуждена была оттолкнуть меня, спросила:

— Во сколько ты вернешься?

— Не знаю. Я тебе позвоню, — До скорого.

На полупустынных дорогах я позволил себе на несколько минут прибавить скорость. У Шарантонского моста пришлось притормозить, и я начал протискиваться между машинами.

Подъехав в два часа к Елисейским полям, я довольно легко нашел место для парковки. Затем, весело насвистывая, бросая на женщин победоносные взгляды, прошел по проспекту до конторы Паркера.

Табличка, которую он распорядился повесить в холле здания, своими размерами и напыщенностью затмевала все другие: «Кинокомпания «Аргус», 3-й этаж».

Любезная секретарша, покачивая бедрами, пошла доложить обо мне. И она, без сомнения, надеялась, что однажды ее заметят, и она тоже станет звездой. Ведь она ничем не хуже любой другой девицы, К тому же знает стенографию.

— Мсье Паркер ждет вас.

Я обогнул ее столик, толкнул дверь кабинета. Паркер не пошел мне навстречу, так как это уронило бы его в собственных глазах, однако встретил меня приветливо. Мы обменялись рукопожатием, и, усаживаясь, я спросил: