Что это, метафора или неразгаданная конкретность? Убийца всем известен, у него есть имя, но кто же «потомки», если разговор, предположим, идет о разных людях? И о какой «известной подлости» говорит Лермонтов?

Ответы на вопросы так и не были найдены…

Беспомощность перед текстом, как ни странно, заставляла не раз принимать почти анекдотическое решение: убирали эпиграф. Зачем оставлять строки, которые запутывают смысл, заставляют людей недоумевать?

За сто пятьдесят лет жизни стихотворения и более ста двадцати пяти лет со времени первой его публикации примерно каждые тридцать лет эпиграф то ставился, то снимался.

Побеждала и, к сожалению, побеждает до настоящего времени то одна позиция, то другая. Так, с 1860 года (первая публикация) и по 1889 год эпиграф решают не печатать. Предполагается, что эпиграф дописан по соображениям цензурным, «чьей-то досужей рукой».

В 1889 году издатель собрания сочинений Лермонтова П. Висковатов восстанавливает эпиграф, затем стихотворение с эпиграфом перепечатывают все издания до 1917 года.

С 1924 года и по 1950-й и советские издания печатают «Смерть поэта» с эпиграфом, но с 1950 года по 1976-й снова торжествует мнение, «что эпиграф поставлен с целью уменьшения политической резкости заключительных строк», правда, самим Лермонтовым. И раз, как заключает И. Андроников, это «уловка» самого поэта, то эпиграф лучше перенести в примечания.

«Во многих полных копиях эпиграф отсутствует, — писал Ираклий Андроников в переиздающихся примечаниях к различным собраниям сочинений Лермонтова, в частности и к собранию сочинений 1983 г. — Из этого вытекает, что он предназначался отнюдь не для всех, а для определенного круга читателей, связанных с „двором“. В копии, снятой родственниками поэта для А. М. Верещагиной и, следовательно, достаточно авторитетной, эпиграфа нет. Но снабженная эпиграфом копия фигурирует в следственном деле. Есть основания думать, что довести до III Отделения полный текст с эпиграфом стремился сам Лермонтов. Упоминание о троне, окруженном жадной толпой палачей свободы, напоминание о грядущей расплате касались не только придворных сановников, но и самого императора. Эпиграф должен был смягчать смысл последней строфы: ведь если поэт обращается к императору с просьбой о наказании убийцы, следовательно, Николаю незачем воспринимать стихотворение по своему адресу. В то же время среди широкой публики стихотворение ходило без эпиграфа.

На основании изложенных соображений в настоящем издании Лермонтова эпиграф перед текстом стихотворения не воспроизводился.

Но цели своей поэт не достиг: эпиграф был понят как способ ввести правительство в заблуждение и это усугубило вину Лермонтова».

Справедливости ради следует сказать, что в некоторых последних изданиях снова появляется эпиграф в тексте стихотворения.

В примечаниях этих собраний сочинений введено объяснение: «По своему характеру эпиграф не противоречит шестнадцати заключительным строкам. Обращение к царю с требованием сурово покарать убийцу было неслыханной дерзостью… Нет оснований полагать поэтому, что эпиграф написан с целью смягчить остроту заключительной части стихотворения. В настоящем издании эпиграф вводится в текст».

Переменчивость мнений по отношению к эпиграфу говорит о том, что споры могут еще продолжаться, что истина так и не найдена, что объяснения в комментариях то снятия эпиграфа, то его восстановления происходят без достаточных доказательств, по внутреннему ощущению издателей. Стихотворение «Смерть поэта» занимает исключительное, можно сказать, переломное место не только в творческой биографии Лермонтова, но и в его судьбе.

Почему Лермонтову был необходим эпиграф? Может, и теперь наши знания недостаточно совершенны? Нам кажется, что мы знаем о классиках больше их современников, а иногда и больше их самих, но ведь нельзя не понимать, что всегда нам будет не хватать того, что знали современники и что знали классики о самих себе. Значит, поиск истины будет бесконечным.

Ах, если бы побывать рядом с Лермонтовым, принять участие в его споре со Столыпиным, когда поэт, «кусая карандаш, ломая грифель», не дождавшись ухода противников, начнет писать гневные заключительные строки о «наперсниках разврата», виновных в гибели Пушкина. И Столыпин, стараясь свести к шутке гнев Мишеля, скажет: «La poésie enfante!» (Поэзия разрешается от бремени! — фр.) Если бы!..

Да, если бы заполнить пустоту нашего незнания новыми фактами, то, может, стихотворение «Смерть поэта» поразило бы нас не противоречиями своими, которые до сегодняшнего дня все же продолжают отмечать лермонтоведы, а цельностью.

А ведь именно дважды — и без эпиграфа и без прибавления, а затем и с эпиграфом и с прибавлением — читали стихотворение Бенкендорф и Николай I, в окончательном варианте оно было доставлено им агентами III Отделения, на таком списке и стоят их жесткие резолюции-приговоры.

Попробуем, собрав свидетельства очевидцев, представить ситуацию, в которой находился Лермонтов в те далекие дни…

История создания «Смерти поэта» известна. Пятьдесят шесть строк элегии написаны Лермонтовым 30–31 января 1837 года. Найденный список, датированный 28 января, вероятно, ошибочен: вряд ли стихи появились еще при жизни поэта. Впрочем, слухи о гибели Пушкина уже будоражили Петербург.

Дневниковые записи и упоминания в письмах о «Смерти поэта» начинаются со 2 февраля.

«Стихи Лермонтова прекрасные», — записал А. И. Тургенев в своем дневнике.

«Из появившихся стихов на его смерть замечательнее прочих Лермонтова», — писал 3 февраля Н. Любимов.

«Я сейчас получил стихотворение на См[ерть] Пуш[кина], написанное одним из наших однокашников, лейб-гусаром Лермонтовым. Оно написано на скорую руку, но с чувством. Знаю, что будешь рад, и посылаю его тебе…» — писал М. Харенко 5 февраля.

10 февраля Софья Николаевна Карамзина посылает стихи своему брату:

«…Вот стихи, которые сочинил на его смерть некий господин Лермантов, гусарский офицер. Я нахожу их такими прекрасными, в них так много правды и чувства, что тебе надо знать их. <…> Мещерский принес эти стихи Александре Гончаровой, которая попросила их для сестры, жаждущей прочесть все, что касается ее мужа, жаждущей говорить о нем, обвинять себя, плакать».

Но не только свет принимает доброжелательно элегию Лермонтова, лояльно относятся к стихам и власти. Вот как записывает А. И. Муравьев разговор с Мордвиновым, своим братом, начальником канцелярии III Отделения:

«Поздно вечером приехал ко мне Лермонтов и с одушевлением прочел свои стихи, которые мне очень понравились. Я не нашел в них ничего особенно резкого потому, что не слыхал последнего четверостишия, которое возбудило бурю против поэта <…> Он просил меня поговорить в его пользу Мордвинову, и, на другой день, я поехал к моему родичу.

Мордвинов был очень занят и не в духе. „Ты всегда со старыми новостями, — сказал он. — Я давно читал эти стихи Бенкендорфу, и мы не нашли в них ничего предосудительного“. Обрадованный такой вестью, я поспешил к Лермонтову, чтобы его успокоить, и, не застав дома, написал ему от слова до слова то, что сказал мне Мордвинов. Когда же возвратился домой, нашел у себя его записку, в которой он опять же просил моего заступления, потому что ему грозит опасность».

Итак, отношение властей к «Смерти поэта» мгновенно меняется с появлением прибавленных строк. Резко вырастает и резонанс у читающей публики.

Первое упоминание о новых строках в стихотворении «Смерть поэта» мы встречаем в письме А. И. Тургенева псковскому губернатору А. Н. Пещурову.

«Посылаю стихи, которые достойны своего предмета. Ходят по рукам и другие строфы, но они не этого автора и уже навлекли, сказывают, неприятности истинному автору», — писал А. И. Тургенев 13 февраля.

«Как это прекрасно, Катишь, не правда ли? — пишет М. Степанова в альбоме Тютчевой, переписывая стихи Лермонтова. — Но, пожалуй, чересчур вольнодумно».