– Моя фигура – твой клад. Не порть его.
Когда же Отари, благодаря заказанной wet липосакции, отличающейся от «сухой» (dry) только тем, что зона операции предварительно обкалывается раствором местного анестетика для разжижжения жировой ткани и более легкого ее удаления, откачал из мадам около двух с половиной литров жира и она, что естественно, заметно постройнела, на одной из перевязок услышал у своего уха горячий и прерывистый от сдерживаемой страсти шепот:
– Я хочу от тебя ребенка.
И без того разрывающийся от звонков телефон Отари теперь ежечасно высвечивал номер этой пациентки. Сдержанный и, казалось бы, намертво защищенный постепенно приобретенным иммунитетом от послеоперационных любовей грузин вдруг подустал и начал утрачивать способность вежливо уклоняться от этих безумных атак.
– Послушайте, Земфира Андреевна, – не выдержав, пошел на открытую ложь Отари. – На «ферме» в шестом номере проходит курс реабилитации моя невеста Мария Астахова. Сразу же после Нового года, в первую субботу января, нас зарегистрируют в Пречистенском загсе. А затем мы будем венчаться в Трифоновской церкви возле Рижского вокзала. Чем я могу это доказать?… Да завтра перед обедом приеду к вам на «ферму» и лично представлю вас своей Машеньке. Я очень люблю ее, Земфира Андреевна. Да-да… Мне тоже бесконечно жаль, что так получилось. Нет-нет. Тут уж ничего поправить нельзя… Да. До завтра. Я обязательно познакомлю вас со своей будущей женой и матерью своих будущих детей. Всего вам самого доброго.
Отключив мобильный, Отари, впервые за время работы в КЛАЗКО, вслух выматерился. Дежурная сестра и анестезиолог, присутствовавшие при всем при этом, засмеялись.
Глава 17
Это был цирк! За нашим столиком стало тесно и весело. Только что, минут десять назад, возле него была разыграна клевая реприза: «Жених и невеста».
Не дожидаясь, пока зал ресторанчика заполнился обедающими постояльцами «фермы», мы – Машка, Танька с приехавшим к ней Артуром, Ирка и я – тоже оккупировали свой столик. К нему рядом с Машкиным стулом заранее был пододвинут еще один стул. Для Отари.
И он появился. В светло-кремовом, в крупную клетку, четко приталенном пиджаке из викуньи от Uomo Collezioni, и такой же, в тон, хлопковой zegnaявской рубашке в полоску, темно-синих джинсах D&G и стильных ботинках на толстой подошве от Raulf Lauren. Отари, раскланиваясь со всеми, показывая всем белоснежные зубы, вальяжно, с достоинством, прошествовал к нашей компании и, припав на правое колено, протянул Машке роскошный букет нежно-снежных роз.
Я смотрела на сидящих в зале женщин и видела их глаза. Только женщины могут вот так вот вбирать и впитывать в себя исходящее от других счастье. Они воспринимают его как свое, одновременно переживая, что оно принадлежит не им.
Машка и Отари поцеловались. И Отари, поклонившись нам, распрямился и оглядел зал. Земфира Андреевна, уже под зарумянившим ее предобеденным кокосом, привстала со своего стула за крайним столиком. Она обожала аффекты и, привстав, нервно промакивала не вовремя потекший нос.
Отари подошел к ней. Галантно склонил аккуратно подстриженную голову, утром он предусмотрительно заехал к Лене Митрофановой, которая подровняла ему виски.
– Добрый день. Я, с вашего разрешения, Земфира Андреевна, ненадолго нарушу вашу трапезу. Пойдемте, прошу вас, я познакомлю вас с моей невестой, – он согнул локоть.
– Почту за честь, – отыграла на публику насморочным прононсом она.
Отари подвел ее к Машке. Маша встретила обольстительницу во всем своем блеске. Высокая, стройная, в синевато-сиреневой накидке Jil Sander, изящно обхватывающей ее тонкую шею, с рассыпанным по плечам и груди светло-золотистым пикабу. И уже почти успокоившимся от хирургических вмешательств, красивым лицом.
– Знакомьтесь, Земфира Андреевна, – сказал Отари. – Это моя невеста, Маша.
– Очень приятно. Очень… – расклеила губы она. И вдруг добавила: – Если пригласите меня на свадьбу, я подарю вам потрясающие сережки от Fine Lewerly.
Машка, улыбаясь, сотворила коротенький книксен.
– Прощайте, – сказала Земфира Отари. – Я отдаю вас. – Она махнула ладонью и промокнула нос очередной салфеткой.
Артур, которому Танька ничего не объяснила, отнесся к происходящему серьезно: он ничего не понимал. У Машки же был Леша? И при чем здесь тогда Отари?
Артур представил свой телефонный разговор с Беляковым.
– Привет, tough gue. Все снимаешь? Молодец. А тут был факт. Твоя замутила с хирургом. По-моему, всерьез. Насторожись. Я по-дружески.
Глава 18
По Волоколамке, в туннель под каналом Москва—Волга, мимо Тушинского рынка, под Кольцевой и – уже вырвавшись из мегаполиса – к знакомой, привычно-суетливой развилке, уводящей влево на Ильинку, а вправо, мимо поста ГАИ, под железнодорожными рельсами, по которым раскатывают электрички, мимо строящегося горнолыжного комплекса и старого Пенягинского кладбища – в Красногорск, к маме.
Сколько, сколько раз за свою уже сознательную жизнь Ирка проделывала этот путь? Не сосчитать. На автобусах и электричках, а потом и на самых разных машинах. Ирка любила маму, вырастившую ее без отца, водителя-дальнобойщика, умершего прямо за рулем от инфаркта. Мама до сих пор, чтобы не засиживаться дома, подрабатывала поварихой, и от нее всегда пахло чем-нибудь вкусным. А еще они были очень и очень дружны. Ирка могла довериться маме во всем, даже сокровенном, зная, что та никогда и ни при каких условиях не обидит ее непониманием или ненужным поучительством. Ирка в деталях и подробностях рассказала маме о напугавшей ее перипетии с Ярославой. О том, что она попытается видоизмениться под скальпелем у Отари.
– Прячься, – сказала ей мама. – За собственную тень. Береженого Бог бережет. А за Сонечку не бэ, – мама иногда забавно использовала современный слэнг, услышанный от Ирки. Не «бэ» в данном случае обозначало «не бойся». Дом, в котором жила мама, был хорошим. Крупноблочный. Девятиэтажка. Они въехали в него в самом начале восьмидесятых, когда он еще не растерял ароматов новостройки. По тем временам их трехкомнатная квартира на шестом этаже, с лоджией и балконом, с девятиметровой кухней, раздельным санузлом и потолками под два семьдесят пять, считалась роскошной. Летними вечерами из окна хорошо смотрелся Дворец культуры «Подмосковье» и, красиво подсвеченный уличными софитами фонтан. Первый этаж дома занимал самый большой в Красногорске книжный магазин, с когда-то очень популярным букинистическим отделом. Сюда постоянно наведывались библиофилы из Москвы. А чуть поодаль, на не очень высоком пригорке, вокруг которого когда-то был яблоневый сад и стояли деревенские избы, сейчас вытянулась школа, сада и домишек не стало, зато вольготно раскинулись спортивная и детская площадки.
Мама, раскрасневшись от радости и плиты, с удовольствием кормила Ирку и Сонечку варениками с замороженной еще с лета черникой.
– Мама, ты ушибла лицо? Да? – между прочим, с абсолютной непосредственностью поинтересовалась по-пятилетнему говорливая дочь.
– Ага… – улыбнулась Ирка. – Играли в мяч, в волейбол, вот мне мячом прямо по фейсу.
– Фейсу было больно?
– Сначала да, а сейчас не очень.
– Во-от, – попыталась развернуть тему Сонечка. – Это потому, что в мячик надо играть руками, а не лицом. Правильно, бабуля?
– Еще бы! Разве это дело, фейсом об мячик лупить.
– У нас во дворе Федька Гармошкин бегал-бегал и на свой же паяльник воткнулся.
– Какой паяльник, Сонечка?
– Ну нос, мама. Ты че, не понимаешь?
– А дальше что было с Гармошкиным?
– Кровь, любовь и слезы, – не задумываясь сказала Сонечка.
– Сама придумала? – поинтересовалась Ирка.
– А что тут придумывать? Так и было. Кровь – из носа. Любовь – от Федькиной мамы. А слезы – от обоих. Федька ревет, и мама его плачет. Как в кино по телевизору прямо.
Потом они пошли на улицу. Сонечке захотелось покататься на машине, и Ирка охотно покружила по знакомым улицам городка. Ей сейчас было очень хорошо. Маме она подвезла солидную порцию денег, Сонечка была рядом, разъяснившийся день грел через лобовое стекло солнечным светом; в приемнике с поставленного для дочки диска пел Иркин голос. Этот диск ей помог записать на профессиональной студии у Льва Лещенко, по дружбе, Олег. Лещенко сказал Ирке:
