Наверняка у некоторых в голове проносятся мысли, мол, вот, маются от жира и безделия гламурные девки, перекраивают себя для фиг-чего-знает хирургическими ножами, а у самих и без того полные сумки счастья.

Нет, нет и нет! Ведь мы своего рода беглянки. От чего, а не к чему мы постоянно бежим по жизни? Почему камуфлируя, прячась, прежде всего от самих же себя, мы стараемся быть наплаву, рядом с чем-то и с кем-то. Причем, так было, есть и будет всегда. Ведь общеизвестно, что чем больше меняется мир, тем в большей степени он остается прежним. Ну а что касается счастья, то, вы уж простите меня: мы – дураки. Мы просто не знаем, что счастья нет… В голове автоматически прокручивается трэк DJ Грува «Счастье есть, его не может не быть»… И все же скорее есть лишь минуты хорошего настроения. Да-да… Тебя удовлетворила собственная жизнь в данный момент, и в связи с этим влетела в кровь добавочная порция эндорфинов и – оk – накатило состояние умиротворения. Так что постарайтесь понять: «счастье» – это слово. И только.

Ирке Строговой уже тридцать, она высокая, метр семьдесят восемь. Прическа – черное каре. Веселая. Яркая. Образования, естественно, кроме школьного, нет. Зато она постоянно ходит на разные курсы. К примеру, за годы нашего знакомства и дружбы Строгова обучилась сценической речи, овладела компьютером и разговорным итальянским, получила сертификаты сомелье и визажиста в Париже в школе make up forever, она владелица небольшого show-room на Кутузовском и любовница олигарха Олега Попцова. А еще у Ирки дочь – пятилетняя Соня Строгова. Сонька. Клевая девчонка, наша любимица.

Я поселилась с девочками за компанию, к тому же мы решили не упускать возможность побыть вместе. Раньше это получалось чаще, мы любили снять несколько домов в Нахабино или Завидово и просидеть там дня три-четыре, посплетничать, поспать и подурачиться, позволить себе не краситься и не думать, что же надеть. Потом все это как-то реже стало получаться: романы, работа… За последние два года мы один раз поехали все вместе отдыхать на Мальдивы, и то мне пришлось уехать раньше на три дня, чтобы успеть на очередную съемку. Теперь мы почти жили вместе и планировали восполнить пробелы в нашем общении.

– Вы новый роман Ярославы Петелиной читали? – как-то вдруг, ни с того ни с сего, спросила Ира.

– «Белую вспышку»? – проявила я компетентность.

Ира покачала головой. Смешно, но сегодня по дороге на «ферму» она заходила в «Букбери» на Кутузовском и увидела среди новинок эту книжку.

– Зато мне Ярослава Петелина подарила роман из рук в руки, при личной встрече. Вот он, – Ирка вытянула из роскошной сумки из страусиной кожи от Missoni не очень толстую книжку в цветастой обложке, протянула ее мне и добавила: – Полюбуйся на автограф и следуй авторским указаниям.

Я раскрыла роман.

– Пожалуйста, читай вслух, – попросила Ира.

Я прочитала черные размашистые слова: «Это тебе, тварь. Остальное на последней странице. Последний абзац». Я посмотрела на Ирку, она же отвернулась, а Танька, соскочив со своего стула, подошла ко мне, чтобы собственными глазами увидеть этот непонятный текст, и подтолкнула меня:

– Открывай последнюю… читай.

Я медленно, по отдельности, проговорила слова последнего абзаца:

– «Когда тебя будет убивать киллер-профессионал, не будет ни выстрела, ни боли. Будет только мгновенная белая-белая вспышка. И больше ничего».

Я почувствовала, как по моей спине тонкими и очень холодными пальцами проиграл какую-то стремительную гамму озноб.

– И поэтому ты в этом дурацком образе? – почему-то почти шепотом намекнула я на Иркин парик, бесцветные губы и чересчур большие темные очки-велосипед от Valentino.

– Да. А завтра с утра я поеду в КЛАЗКО, к нашему Отару, и он мне переделает нос, губы и скулы. Я поверила этой суке.

Озноб продолжал разминать свои пальцы на моей коже. Я подозвала официанта и заказала любимый Chivas Rigal, Ирка отказалась от всего, а Танька попросила рюмку «Стандарта».

«Как же страшно прятаться за скальпель», – захотелось сказать мне, но я промолчала.

Один мой знакомый художник сказал мне, когда я обратила его внимание на любимый мною тосканский пейзаж:

– Ты не в курсе… Из того, что кажется красивым, как назло, получается плохая картина.

– Это почему?

– Понимаешь, в том, что ты видишь сейчас, природа сама использовала все живописное. Уже. От цветовых переходов и оттенков до предметов. Ты только посмотри, как потрясающе сейчас опрокинулось, но не утонуло небо в вечерней воде. Видишь?

– Вижу, конечно, – кивнула я. – Очень красиво.

– Во-от… – затянулся сигаретой художник. – И поэтому это уже само по себе явление. Понимаешь? Что-то уже совершенное, исполненное.

– Ну и что?

– А то… Красоту надо еще суметь самому угадать в некрасивом. При этом непременно как нечто новое, еще никем не разгаданное. Ну ты вспомни хотя бы левитановскую «Владимирку», поленовский дворик, саврасовских грачей. В жизни, в реальности ты же навряд ли бы обратила на все это внимание. Ведь правда?

– Наверное, – вытянув губы, покачала головой я.

– Во-от… Красота как новое открывается и дается трудно. А еще, и это самое печальное, она с ходу, как правило, не познается и не признается никем.

– Ира, – негромко обратилась к Строговой Машка, глядя почему-то при этом на свой стакан с апельсиновым соком. Сегодня утром Маша в первый раз после операции самостоятельно приковыляла на завтрак. – А как эта Петелина вычислила тебя?

– Кто-то из службы безопасности Олега купился и слил… Она все-таки его жена. Меня больше интересует, почему она сама решила ко мне подойти с этой книжкой? Никак не могу объяснить себе это… Любопытство, что ли? Посмотреть, как я выгляжу, какая я вообще…

– А Олег? – спросила Танька.

– А что Олег? Он в этой ситуации пока как тот теленок. Обосрался и стой.

Я внимательно взглянула на Машку. Брутальность в ее исполнении личила ей. Шла. Не шокировала. Вращаясь в сегодняшнем, достаточно развязном и разнузданном свете, я давно поняла – грубовато выраженная словом реальность не корябает сознание и душу только тогда, когда она не обнажает, не насилует этим смысл употребляемого вслух и без того грязноватого понятия. Один знакомый писатель однажды спросил, ругаемся ли мы, девочки, матом. Да, ругаемся. Нет, это некрасиво. Но надо знать, где и с кем, и тогда матерный набор становится лишь увеличительным стеклом, через которое все видится каким-то четким и ясным.

– Ну и что дальше? – разрушила паузу я.

Ирка встряхнула своим «пугачевским» париком и зачем-то поправила воротничок леопардовой блузки от Dolce and Gabbana. Половину лица ее по-прежнему скрывали темные очки. Если бы за соседним столиком сидела такая девушка с утра в темных очках, то первое, что пришло бы в голову: вот идиотка. А Ира…

– Вот доем свои кукурузные хлопья и поеду к Отари менять face. Завтра вернусь и как будто растаю в нашем всеобщем послеоперационном безобразии. – Она показала глазами на зал. В нем действительно присутствовало несколько дам с загипсованными носами и обернутыми в бинты головами.

«Ферма красоты ”Зазеркалье”» все больше набирала рейтинг. «Сарафанное радио» не уставая творило свое ретрансляционное чудо. Ведь только в Москве каждый божий день под скальпели пластических хирургов укладывалось почти две сотни человек, шестьдесят из которых подстерегали всевозможные осложнения, возникающие, прежде всего, из-за несоблюдения обязательного восстановительного периода.

«Ферма красоты» своим появлением навсегда перечеркнула бытовавшую до нее аксиому Москвы: в мегаполисе отсутствует даже понятие «реабилитационный сервис».

Где-нибудь потом, когда это будет уместно, я объясню, почему так хорошо знаю все, что связано с «фермой». Удивительным, почти сказочным по комфорту заведением. Ведь именно здесь, впервые в Москве, пока еще преимущественно дамы в возрасте от тридцати до семидесяти лет, потянувшиеся за красотой под скальпель, могли круглосуточно получать медицинскую и психологическую поддержку, проходить круглосуточный медикаментозный курс под наблюдением специалистов, делать регулярные перевязки, снятие швов и так далее и так далее. И все это во всеобщей атмосфере гламурнейшей доброжелательности, почти по-родственному сопричастного внимания от прошедшего специальный тренинг, тщательно откалиброванного персонала.