– Улица Ботрелли! – провозгласил наш провожатый, как будто это название должно было сообщить нечто важное.

– И чем она так замечательна? – скептически спросила Моника, разглядывая ничем не отличающиеся от остальных здания.

– Да так… – сказал Мориа, несколько сникнув. – Просто экскурсия по кварталу Марэ. Скоро пойдем мимо еврейских местечек. Через Ботрелли…

Около одного из зданий старик остановился и задрал голову. Я обратил внимание на номер дома – семнадцать.

– Как странно… Там горит свет. Наверное, квартира снова сдается…

– Какая квартира? – в один голос воскликнули мы.

– Просто одна квартира. Мало ли квартир в Париже?

Мориа подошел к двери подъезда и потрогал ее.

– Интересно… – сказал он, раздумывая о чем-то своем. – А ведь много времени прошло!

Мы с цыганкой стояли, не понимая, что происходит. Мориа еще несколько минут потоптался около странного дома, что-то бормоча про себя, и медленно побрел по улице. Мы последовали за ним.

– Вы верите в призраков? – вдруг задал вопрос он.

– Нет! – твердо ответил я.

– А зря! – бросил он, словно стряхивая с себя дурной сон. – Впрочем, хватит об этом. Вы знаете, чем знаменит Марэ? Тем, что тут до сих пор сохранилась одна из еврейских общин и полно замечательных кошерных ресторанчиков.

Еще час-полтора мы бродили по Марэ. Старик был немного не в себе, временами впадал в прострацию и явно размышлял о чем-то своем.

– Знаете, ребята, – наконец сказал он, – что-то устал я сегодня. И Улисс, наверное, заждался, соскучился я по нему. Поеду я, пожалуй, а вы погуляйте еще. На правом берегу много красивых мест. Можете дойти до площади Вогезов… А лучше прокатитесь-ка в 7-й округ, до Марсова поля, там сейчас должно быть хорошо, хоть и прохладно. На левом берегу гораздо романтичнее. Рядом с Эйфелевой башней есть небольшой парк. Моника знает.

Его нескладная фигура поспешно утонула в метро, как будто опасаясь лишних вопросов.

– Ты что-нибудь понимаешь? – посмотрел я на Монику.

– Никогда не видела его таким, как в этот приезд. С ним явно что-то происходит, – задумчиво произнесла она. – Наверно, стареет.

По совету Мориа мы отправились на Марсово поле, что рядом с Эйфелевой башней. Спускались сумерки, на башне засияла подсветка. Ажурные арочные соединения башни красочно взлетали в ночное небо.

– Непонятное сооружение! – вздохнула Моника. – Вроде бы символ Парижа, но какая-то она вся… немного искусственная. Мориа ее терпеть не может. Говорит, что она похожа на вставной металлический зуб.

– А у нас в Москве есть улица Новый Арбат, которую называют вставной челюстью столицы! А Марсово поле, кстати, есть и в Петербурге.

– И в Риме тоже есть. Все от Марса, бога войны. Мориа рассказывал мне, что Марсово поле в Париже когда-то служило плацем для проведения занятий и парадов курсантов военной школы. Оттуда же поднялся первый в мире воздушный шар. А потом, кажется в 1791 году, на Марсовом поле расстреляли толпу демонстрантов. Я боюсь мест, связанных с кровью и войной.

– Их по всей земле тьма, – вздохнул я. – Я тоже насмотрелся на войну.

– Ты? – Моника удивленно подняла на меня огромные черные глаза. – Как?

– Я закончил Институт военных переводчиков. Потом долго работал военным корреспондентом. А потом… бросил все к чертовой матери!

– Пошли в парк! – сказала Моника и взяла меня за руку.

Она провела меня между деревьями в укромный уголок, где стояла незанятая скамейка.

– Тут можно от всех спрятаться! – шепнула девушка. – Когда я была маленькая, мы тут часто гуляли. А потом сидели и болтали. Мориа учил меня читать по книге стихов Рембо.

– Ничего себе! – присвистнул я. – Все-таки, как ты сама думаешь, кем Мориа был раньше? Он ведь не сразу стал бродягой?

– Я точно не знаю… – помялась девушка. – Он такой умный! Раньше мне казалось, что он вообще все-все знает. Мориа не хотел, чтобы я смотрела в его прошлое, но несколько раз я…

– Ты на самом деле можешь смотреть в прошлое? – скептически уставился я на цыганку. – Это не шутка для туристов?

– Обижаешь! – надулась Моника. – Мы, цыгане, многое можем. Только иногда запрещают…

– Кто запрещает?

– Я не могу тебе этого сказать.

– И что ты увидела там, в его прошлом?

– Оно на самом деле кажется отрезанным. Знаешь, такое бывает, когда человек умер… Жизнь как будто разделена на две половины. Может быть, клиническая смерть была или кома.

– Мне трудно это понять.

– Я знаю. Там было много всего – денег, женщин, успеха… Неизвестно, кем он был. Но точно – выдающимся человеком, очень знающим, умным. Может быть, политиком. Кем-то весьма известным! А потом была черная ночь и новая жизнь. Дядя Янош говорил однажды, что Мориа сошел с ума. Может быть, это и так. Знаешь, у него бывают иногда такие странные состояния, как сегодня…

– Неужели он никогда не говорил тебе ничего о прошлом?

– Нет. Но пару раз вспоминал какую-то девушку. Я слышала, он шептал ночью во сне что-то про девушку с рыжими волосами… Я не спрашивала его никогда. А еще он был влюблен в мою мать. И несколько раз приезжал на юг Франции, чтобы увидеть ее. Два или три раза они встречались. Тогда он был моложе и еще ездил по миру. А потом устал и поселился тут.

– Почему же у него не сложилось с твоей матерью?

– Да что ты! – вскинулась Моника и сверкнула глазами. – Она же была цыганка! Из очень старинного рода.

– И что с того? Она любила его?

– Наверное, да… – помолчав, признала девушка. – Но ее силой выдали замуж за моего отца Романа. Она была беременна мной, когда в последний раз приехала к Цыганской Марии. Мориа обещал ей не приезжать, но все равно приехал… Я не знаю, что у них тогда было, но у нее начались преждевременные роды, и она умерла. Никто не виноват в этом. Вскоре моего отца убили. Цыганский барон, мой дед, позволил Мориа общаться со мной, он знал, что я могла быть и его дочерью. Есть пророчество в роду…

– Какое пророчество? – насторожился я.

– Не хочу говорить об этом.

– Ладно… – Я помолчал. – Тогда можно, я скажу?

– Говори.

– Моника! Я должен тебе кое в чем признаться! – выдохнул я. – За эти дни ты мне стала очень дорога. Дело в том, что однажды в жизни я уже переживал историю, похожую на ту, которую ты описала со своей матерью.

– Расскажи? – тихо попросила Моника.

– У меня было чувство к одной девушке в Чечне. Заремой звали. Ее родственники помешали нашим отношениям и увезли ее в горы. Она среди своих стала вроде как заклейменной. Потом мне рассказали, что вроде бы она покончила с собой… Мне было ужасно плохо. Потом были всякие события, после которых я бросил военную журналистику и стал стрингером. Сейчас я пишу только о том, что мне интересно.

– Ты не простой вагабонд… – сказала Моника, пристально глядя на меня. – На самом деле ты не просто бродишь по Парижу, у тебя есть цель.

– Я не совсем такой, ты, наверно, права. У меня на самом деле есть цель… – Я помялся: мне не хотелось окончательно разочаровывать Монику. – Я тут по заданию французского агентства новостей, мне надо написать материал о клошарах, поэтому уже два с половиной месяца, почти три, я скитаюсь по улицам, общаюсь с людьми…

– А со мной ты почему общаешься? Тоже материал собираешь? – с вызовом вспылила девушка и попыталась встать, но я удержал ее.

– Нет, нет! Ты – это совсем другое. Со времен Заремы… У меня не было такого чувства. Ни к кому! Я хотел поговорить с тобой серьезно. Моника, я хочу быть с тобой. Давай уедем со мной в Москву. У меня есть квартира. Я буду много работать, ты сможешь учиться, если захочешь. Я смогу нормально зарабатывать, чтобы ты ни в чем не нуждалась…

– Я никуда не поеду! – взорвалась Моника, выдернув свою руку из моей. – Ты обманул, ты использовал меня! Я думала…

– Моника! Но послушай… Я правда…

Я готов был встать на колени и умолять ее не уходить, но цыганка взмахнула черными волосами, как птичьим крылом, и побежала куда-то в кусты. Я пробовал догнать ее, но бесполезно: она лучше меня ориентировалась в этом парке.