Мы еще выпили. Я не терял надежды разговорить его и пытался изобрести какую-то интересную для него тему. Внезапно мне на выручку пришла Моника:

– А что это там было сегодня, на кладбище?

– Что было? – нахмурился собеседник.

– Тот голос… Который вдруг прозвучал. Та песня…

– Голос как голос, я вообще ничего особенного не слышал.

– Мне показалось, – продолжила Моника, – что я уже слышала этот голос. И эту песню. Только не помню, где и когда.

– Конечно, слышала! – облегченно вздохнул старик. – Это же была песня Моррисона. Одна из самых известных. Ее все слышали. Правда, Тимош?

Я кивнул, наблюдая за этим странным диалогом.

– Я не это имела в виду… – Моника вздохнула и прикрыла глаза, вспоминая что-то. – Я смутно помню, как в детстве, когда я была совсем маленькой, ты мне пел. Мне кажется, твой голос… Очень похож на тот, что так поразил всех на кладбище…

– Да что ты, принцесса! – Старик вытер рукой заслезившиеся от ветра глаза. – Я и петь-то совсем не умею. Не учился даже никогда, так, баловство одно.

– Нет, подожди! Я помню… – Моника качнула головой и сделала в воздухе несколько плавных движений пальцами вверх-вниз и удивительно чисто напела знакомую мелодию.

– «Зажги мой огонь!» – отозвался я и продолжил песню, наблюдая за стариком. Тот опустил голову, делая вид, что не прислушивается к нашему разговору.

– Что это за песня? Ты ее знаешь? – шепотом спросила меня Моника.

– Да. Это тоже песня группы «Дорз» – «Зажги мой огонь!». Одна из самых знаменитых песен.

– Но я ее помню!

– Конечно, помнишь, – быстро закивал старик. – Тимош же тебе сказал – это одна из культовых песен Моррисона. Просто фетиш какой-то из нее сделали. Автомобили даже под нее рекламировали. Вот ты ее и слышала. Ее все слы шали…

– Но голос…

– Что – голос? – ворчливо переспросил старик.

– Но я помню, как в детстве ты напевал мне эту песню, когда убаюкивал меня, а я не хотела засыпать. И голос… мне кажется, он был так похож на тот, на кладбище…

– Этот, тот! Тоже мне музыковед! – рассмеялся старик, но льдинка хрустнула в его смехе. – Мало ли дураков, кто на кладбище ерундой занимается. Разыграли вас – а вы и рады стараться!

– Но ты там точно никого не видел? Пока нас ждал?

– Нет, – пожал плечами старик. – Да я и не смотрел вовсе, сидел, отдыхал себе. Старый стал, устаю, может, даже задремал немного… Могильные плиты располагают к глубокой медитации.

– Тебе нравится Моррисон? – не уступал я.

– Мне? – подпрыгнул на стуле тот. – Я его терпеть не могу! Пьяница, наркоман, разложившаяся личность. Правда, была пара хороших песен… И стихов.

– Тогда почему ты меня его песнями убаюкивал? – спросила Моника.

– Просто других не помнил… – проворчал он. – Отстаньте от меня со своим Моррисоном! Тоже мне нашли героя. Лучше бы Хендрикса вспомнили. Или Леннона, на худой конец. Я устал и спать хочу. Сейчас прогуляемся с Улиссом и – на боковую!

– Что это с ним? – спросила меня цыганка, когда мы убирали и мыли посуду. – Тебе не показалось, что он нервничал?

– Показалось, – задумался я. – Еще как пока залось!

Вернувшись с прогулки, старик, не вступая в разговоры, влез в шалаш и затих. Мы с Моникой посидели еще немного, обнявшись, любуясь луной.

– Пойдем спать, – попросила Моника. – Мориа обещал, что завтра покажет еще что-то интересное.

– По-моему, он обиделся на нас.

– Не переживай! Он отходчивый. Завтра будет прежним, как ни в чем не бывало. У него случаются небольшие затмения.

Когда мы забрались в наш спальный мешок, старик уже крепко спал, тихонько похрапывая. Мы долго целовались, а потом последовали вслед за ним в воздушные объятия Морфея.

*

– Молодежь! Просыпаемся! Завтрак уже готов! – разбудил нас утром задорный голос старика. Похоже, тучи разошлись.

– Доброе утро! – сказал я, вылезая из шалаша. – Сегодня так спал, что ничего не слышал… Даже как ты выходил!

– Ничего страшного. Физическая усталость способствует крепкому сну, – бодро улыбнулся старик. – Сегодня нас ждет увлекательный день! Вы давно были в катакомбах?

– Где? – спросила удивленно Моника, поеживаясь от утренней прохлады.

– В катакомбах. Это внутренняя, тайная, жизнь Парижа. Всем знаком открыточный буклетный Париж: собор Парижской Богоматери, Гранд-Опера, Лувр, Триумфальная арка, Елисейские Поля… Когда люди говорят, что любят Париж, они обычно имеют в виду, что посетили эти знаменитые места. А в Париже много скрытого от туристских глаз. Катакомбы – как раз из них. Так что? Идем?

– Без сомнения! – сказал я.

Я воодушевился тем, что после вчерашнего вечернего эпизода Мориа не прогнал нас и не затаил обиду. А его приглашение последовать вслед за ним в неизвестный Париж воспринял как шанс узнать что-то еще из его таинственного прошлого.

После завтрака мы снарядились в путь. У запасливого старика нашлись фонарики и брезентовые накидки.

– На всякий случай! – сказал он, засовывая их ко мне в рюкзак.

– Мы снова пойдем пешком? – спросил я.

– А как же! – вспыхнул Мориа. – Париж – это город, который нужно исследовать глазами и ногами. Его дух – в закоулках, на полуразрушенных лестницах, в подземельях, на старых кладбищах. Париж невозможно почувствовать, если ходить только туристическими маршрутами. А вот на обратном пути, если устанем, поедем на автобусе.

Мы снова пересекли периферик и отправились в путешествие по затерянным на окраинах города улицам. Потом миновали площадь Нации и переулками прошли где-то в районе площади Бастилии. Я снова удивился, насколько хорошо старик знает город. Наконец мы пересекли мост Сюлли и оказались на левом берегу Сены.

– Глядя отсюда, вы, наверное, думаете, Париж – город света? – лукаво усмехнулся старик. – Это всего лишь легенда. Города света слишком призрачны. Париж в равной степени город беспросветного мрака и наползающей со всех сторон тьмы. Какие только монстры не водятся в этой темноте!

– Мы движемся к катакомбам, открытым для туристов? – осторожно спросил я. – Но до площади Денфер-Рошеро нужно идти в другую сторону.

– Как бы не так! – подмигнул наш проводник. – Что нам делать в катакомбах, причесанных и перестроенных для туристов? Смотреть на кости несчастных, аккуратно выложенные рядами и увенчанные черепушками по замыслу Гийомо? Нет, такой некроманский вуайеризм мне лично не по нутру. Мы сделаем по-другому.

– А откуда в Париже вообще взялись катакомбы? – спросила Моника, которая, путаясь в длинной юбке, едва успевала за проворным стариком. Прохожие с удивлением косились на наше странное трио.

– Дела давно минувших дней, – отозвался Мориа. – Когда-то Париж римляне называли Лютецией, что связано с белым цветом берегов Сены. Там находились залежи известняка. С XII века начались разработки: романский стиль построек, а потом и готический, требовали все больше камня, – добыча известняка увеличивалась. Все хотели жить в каменных жилищах. С этим связано начало парижских катакомб.

– А где находились тогда разработки известняка? – спросил я.

– Не поверите – под Люксембургским садом! Но скоро поверхностные запасы известняка были исчерпаны, а строительные потребности росли. Так под уже существующими катакомбами создавались новые, которые уходили все глубже.

– И сколько же всего таких каменоломен под Парижем? – допытывалась девушка.

– Много, принцесса. Длина подземных ходов превышает триста километров, большинство каменоломен заброшено. Лучшее место для обитания призраков! Правда, штольни правого берега сильно пострадали с течением времени. Они были размыты водой, разрушены. А на левом берегу сохранилось еще много всего интересного. В этих выработках прятались контрабандисты. А еще в XVIII веке тут видели, как сейчас принято говорить, мутанта, страшное чудище, дитя катакомб. Встреча с ним сулила скорую смерть…

– Про московское метро тоже есть схожие байки. Про огромных метровых крыс, которые бросаются ночами на людей.