У Вадима еще оставалась слабая надежда, что дома, в Ленинграде, он сможет уговорить отца и вернуться к бабушке.

За день до отъезда Лариса достала из буфета коробку дефицитных московских конфет «Ассорти» и села под тополя у ограды ждать друзей – рыболовов. У нее болезненно сжалось сердце, когда она увидела, как они идут от реки, взявшись с двух сторон за дужку ведра, с удочками в руках, босые, растрепанные, счастливые – Вадим темноволосый, а Саня белый, как березка, у обоих рот до ушей. Она вспомнила свое детство и горько пожалела, что надо увозить сына в город.

Лариса встала навстречу мальчикам с коробкой в руках.

– Мам, смотри, что я поймал! – издали закричал Вадим и поволок в одиночку ведро к ее ногам. – Щуренок, видишь? Я удочку закинул, а поплавок вдруг лег на бок и лежит. Саня думал – коряга. Мы стали тянуть, а под водой ка-ак заходило. Удилище погнулось, насилу вытащили. Саня его сачком подцепил. Классный щуренок, правда?

– Замечательный! – искренне восхитилась мама. – Сантиметров пятьдесят, не меньше. Расскажем папе, какую большую рыбу ты здесь ловил.

– Санечка, – сказала она, протягивая мальчику коробку, – я тебе очень признательна за внимание к Вадиму. Вот, поешь конфеток и бабушку угости.

Саня перестал улыбаться и отступил на шаг.

– Спасибо, не надо, – очень вежливо сказал он.

– Мам, зачем ты?.. – с испугом попытался остановить ее Вадим.

– Да ты не стесняйся, бери, – настаивала Лариса, – ты с ним столько возился! Не представляю, как еще можно тебя отблагодарить.

Саня, глядя в землю, осторожно обошел Ларису и быстро пошел к своему дому.

– Сань, а рыба… – упавшим голосом сказал ему вслед Вадим, но мальчик не обернулся.

Вадим похолодел. С чувством приговоренного к смерти он следил, как Саня скрывается в своем дворе.

– Что ты наделала?! – закричал он на мать рвущимся голосом и пнул ногой ведро. – Из-за тебя он больше не захочет со мной дружить.

Он бросился в дом, пробежал мимо бабушки и деда в спальню, упал на постель лицом в подушку и зарыдал так, словно у него разрывалось сердце. Бабушка всплеснула руками и попыталась его успокоить. Перепуганная Лариса гладила сына по голове и просила у него прощения. Все было напрасно. Ему казалось, что мир рушится, его мир, который вспыхнул ненадолго и вновь погас. Все проваливалось в темноту, в бездну, в беспробудное одиночество.

Дед, разобравшись в чем дело, взъярился:

– Сказано тебе было, Лариска, к Сане с подарками не лезть. И везде-то вы разводите свои бабские церемонии. Верно люди говорят: волос долог, да ум короток. Нешто он за подношение с твоим сыном сдружился?

– Вадим! – послышался за окном голос Сани.

Панически боясь ошибиться, Вадим вскинул голову, прислушиваясь с отчаянной надеждой в глазах.

– Вадим! – снова позвал Саня.

Мальчик взлетел, бросился к рукомойнику, учащенно дыша и приплясывая от тягостного нетерпения, двумя пригоршнями воды ополоснул лицо, мазнул по нему полотенцем и вынесся вон.

– Боже мой, – прошептала Лариса, глядя на родителей расширенными глазами, – не палач же я собственному ребенку. Будь что будет – возьму удар на себя. Пусть остается до сентября. Петя будет рвать и метать, но все лучше, чем такое горе.

Саня стоял у изгороди, упершись грудью в деревянную перекладину.

– Ты почему ушел и дома засел? Я жду, жду… Ты обещал сегодня со мной в библиотеку сходить. Забыл?

– Я… я думал, ты обиделся, – придыхая и шмыгая носом, проговорил Вадим.

– Я не красна девица, чтоб обижаться. А ревел чего?

Вадим густо покраснел.

– С мамой поссорился, – выдавил он.

– С мамой ссориться негоже, – рассудительно сказал Саня. – Маму беречь надо. Она у тебя одна, единственная. – Он вздохнул.

У них над головой со стуком распахнулись створки окна, и бабушка ликующе провозгласила:

– Вадя, радость-то какая! Мама оставляет тебя здесь до сентября!

Лариса как раз вышла во двор. Вадим обхватил ее за талию, зарылся лицом ей в грудь.

– Мамочка, я тебя люблю! Прости, что я плохо себя вел. Ты лучше всех!

Она посмотрела на Саню, и они улыбнулись друг другу.

Миновал июль. Вадим заметно поздоровел и немного подрос. Щеки у него сделались розовыми; всегда диковатые карие глаза приобрели теплый золотистый оттенок, ноги и руки стали такими же крепкими и бронзовыми, как у Сани. Теперь он мог свободно разгуливать по поселку в любое время, бегал, когда бабушка просила, в магазин; по дороге, как полагалось, со всеми здоровался. Бабули на скамейках в ответ согласно кивали головами в платочках. Мальчишки, завидя Вадима, искали его общества. Авторитет Сани был так велик, что они полагали – раз Саня с кем-то дружит, значит, пацан этот чего-то стоит. Они часто пристраивались к Вадиму, провожали его в один или другой конец, расспрашивали о житье-бытье в Ленинграде.

Саня время от времени впадал в задумчивость и запирался дома с книгами, тогда шумная компания сорванцов, не без наущения Вадима, вваливалась во двор и выманивала его на реку купаться. Благодаря Сане у Вадима появилось чувство уверенности в себе и защищенности. Иногда он задумывался над тем, почему Саня так о нем заботится, и однажды спросил его об этом.

– Ты здесь чужак, – без обиняков ответил тот, – а в незнакомом месте всегда можно нарваться на неприятности.

Пример такой уже был: он чуть не утонул в болоте. В другой раз бык, предводитель стада, наставил на него рога и принялся рыть копытом землю. Коровы разбрелись по берегу канала, в то время как Вадим сидел у самой воды и мыл посуду. Эту обязанность он взял на себя добровольно, стремясь во всем подражать своему хозяйственному другу, к тому же ему было приятно что-то делать для стариков.

– В воду! Прыгай в воду! – услышал он голос Сани и не заставил просить себя дважды.

Через несколько минут Саня подгреб к Вадиму на лодке и втащил его на борт. – Чего это он взбеленился? А, Сань? Я ему ничего не сделал, даже в его сторону не смотрел. И красного на мне ничего нет. Может, у него с головой не все в порядке?

– Надо будет дядю Костю, пастуха, предупредить. Раз бугая на бодаловку потянуло, значит, нечего коров оставлять одних. Так и до беды недалеко. А на красное они не реагируют. Я читал, что быки цветов не различают. Ты все-таки без меня поменьше гуляй.

С тех пор, когда Саня был занят, Вадим тихо, как мышь, сидел у него в комнате, тоже углубившись в книгу. Саня, выискав что-нибудь особенно любопытное, зачитывал вслух.

– Чего только не бывает на свете! – восклицал он в очередной раз. – Ты только послушай. В Индии есть дерево, называется баньян. Относится к эпифитам, то есть развивается на другом дереве, окружает его своим стволом, становится огромным и могучим, а бедное дерево-хозяин внутри задыхается, истощается и в конце концов гибнет.

Сане не очень давались математика и физика. Вадим предложил подтянуть его по этим предметам, в которых сам был силен.

Когда выдавались дождливые дни, занятия протекали особенно плодотворно.

– А ты знаешь, действительно интересно, – говорил Саня, корпя над уравнением, – просто все дело в том, что я ничего точного не люблю, а больше неопределенное, загадочное. Да и в жизни нет ничего определенного. Так и твои цифры: сейчас они точные, а при других условиях могут быть относительными.

– Ну ты, Эйнштейн, – смеялся Вадим, – не отвлекайся, решай давай.

Саню, казалось, интересовало все на свете. Эти его «Ты только послушай!» или «Посмотри!» следовали по десять раз на дню. Была у него какая-то удивительная, прямо гениальная способность увлечь другого человека, заставить его увидеть нечто замечательное там, где он прежде, из-за равнодушия, ненаблюдательности или отсутствия воображения, не усматривал ничего особенного. Это могла быть выдра, нырнувшая под корягу, голосистая птаха в лесу, дикий селезень на воде, краски небосвода, оплывающие в реку на закате и великое множество других явлений.